Игорь Ягупов - Обманувший дьявола Страница 31

На этот раз ему это удалось.

– Да, стало быть, о Прове Киржакове, – кивнул Поморцев. – Как я уже сказал, наткнулся я на его дело в полицейских архивах. Потом уже кое-что дополнил из других источников.

Андрей ожидал, что сейчас Поморцев потянется рукой к одной из папок, разбросанных по диванчику, где он сидел. Или, быть может, встанет и начнет рыться на полках стеллажей. Но ничего подобного не произошло. Краевед спокойно продолжал свой рассказ. По-видимому, он хранил подробности этой истории в своей памяти.

– Пров был однодворцем, – продолжил он и вопросительно взглянул на своих посетителей, чтобы выяснить, нуждаются ли они в более подробных объяснениях.

– Я знаю, кто такой однодворец, – подтвердил Андрей.

– Ну и хорошо, – кивнул Поморцев. – Да, был он сам себе хозяин: не барин, но и не крепостной. И прожил бы так спокойно всю свою жизнь. И ничего бы никто о нем сейчас не знал, если бы ни одна черта его характера, – тут краевед поморщился. – Отвратительная черта. Он был – как бы это сказать? – человеком азарта. И играл в карты. Причем играл до последних рубахи и портов, – Поморцев выдержал паузу, точно собираясь с мыслями. – Так вот, все произошло осенью тысяча восемьсот пятьдесят шестого года. Пров возвращался из Курска, с ярмарки. И недалеко от своего села, где-то на тракте остановился в кабаке выпить.

– Выпить? Вот она, вредная черта, – вставила Аня.

– Что ж, возможно, что и она сыграла свою злую роль в этом деле, – хихикнул Поморцев и, немного помолчав, продолжил: – Там же, в кабаке, сидел тогда и местный барин.

– Леопольдов? – опять прервала рассказ краеведа неутомимая Аня.

– Вы интересуетесь историей? – задал ей встречный вопрос Поморцев.

– Не совсем, – с готовностью пояснила девушка, – просто я живу в Митрошине.

– Вот оно что, – кивнул краевед. – Что ж, вы совершенно правы. Барина звали Кузьмой Тимофеевичем Леопольдовым. Где выпивка – там и карты. Тем более что Пров, как я уже сказал, ехал с ярмарки. И распродался. Стало быть, был при деньгах. И вышло так, что проигрался он в пух и прах. Под чистую. Все проиграл – и деньги, и товар, если какой у него остался, и лошадь, и телегу, на которой приехал. Все. Полностью. И тогда он вызвался играть под свою душу. Не в религиозном смысле, конечно. Под свою свободу – так можно сказать. Свою и жены своей, Евдокии. Красавица, говорят, была. То есть, не говорят, конечно. Но осталось в воспоминаниях. И детишек своих. А их было у него двое – сын и дочка. Считай, что погодки. Барин сначала отказывался. Год-то, повторяю, был тысяча восемьсот пятьдесят шестой, рабство рушилось. Да и Кузьма Тимофеевич человек был просвещенный. А от такого варварского предложения кого хочешь своротит. Ну да Пров настоял все же на своем. Это всегда так бывает: если уж человек начнет кликать судьбу, то ее ни на какой тройке не объедешь. Может, он подначивал Леопольдова. Мол, трусит барин. А может, обвинял в том, что тот не дает ему возможности отыграться. Кто теперь знает, что там в точности у них вышло. Да только убедил он Кузьму Тимофеевича. Нашелся в кабаке в то время даже какой-то писарь из управы. Так что тут же игроки и оформили договор на случай проигрыша того и другого. Барин ставил все, что выиграл в тот день. Да плюс сколько-то там рублей ассигнациями. А Пров – все свое хозяйство, себя и собственную семью. В общем, сыграли они. А карта-то Прову и не пришла. Проигрался. Вот так. Дом, скотина, земля – все стало барским. А семья – холопами. Ну, в кабаке все только ахнули. А что скажешь? Прова, конечно, никто тут не забрил, не повязал. Барин хмыкнул, сказал, что пришлет на днях поверенного, чтобы окончательно оформить крепость, и уехал. Ему уж и самому было неловко. Один студент в кабаке сильно возмущался. Обзывал его варваром. Почти вслед за Леопольдовым вышел из кабака и Пров. Да только дома он не появился. Ни в тот день, ни на следующий. Ни потом. Сбежал. Как в воду канул. И ведь говорили, что Леопольдов-то, пристыженный и студентом тем, и своими домочадцами, хотел договор тот с Провом порвать. И все забыть. Как словно бы они и не играли в тот день вовсе. А как узнал, что Пров пустился в бега, так осерчал. Взяла его злость. И поклялся: раз так – пусть договор исполняет. Подал тут же бумаги в полицию на розыск беглого холопа. А семью пообещал перевезти куда-то под Воронеж, где у него тоже было имение. В назидание, так сказать. Чтобы небо им с овчинку показалось. Но ждал все же долго. Уж очень супруга убеждала его не брать грех на душу. Она у него то в Париж ездила, то в Швейцарию на воды, так что насмотрелась Европы. И барин вроде бы наведывался даже специально в село на сход и говорил мужикам, что пусть, мол, Пров возвращается. Если, говорил, объявится, я, говорил, и дело из полиции отзову, и договор порву. Пусть только придет сам. По-людски. Нашкодил – так пусть хоть признает вину. Ну да тот так и не появился. Когда Пров не вернулся из города, Евдокия, еще не зная ничего, хватилась его искать. Тут ей все и сообщили. И про игру с барином, и про все последствия. Кто теперь знает, что она там переживала внутри себя. Дорого ей, должно быть, далась та зима. Только весной у Леопольдова терпение иссякло. И он послал пару телег да несколько своих людей, чтобы перевезти семью. Как и обещал. А дом Киржаковых стоял на бугре. От него далеко видно было. И Евдокия заметила, стало быть, издали этот самый обоз. И тут же обо всем догадалась. Бросилась из дома в одной рубахе. Утро было раннее, только встала она. И к реке. У них за домом огороды шли, а дальше – река. Бросилась в полынью и утопилась. Не выдержала позора. Она тоже была из однодворцев. Семья была зажиточная. Уже не столько даже и сельская. Можно сказать, почти буржуазная. Лавку держали…

– Не Велюгины? – ахнула Аня.

– Что еще? – почти в один голос спросили ее Андрей и Поморцев.

– Я говорю: она не из семьи Велюгиных? – надула губы девушка.

– Да, совершенно верно, Велюгины, – подтвердил краевед.

– Надо же! – изумилась Аня. – Это ведь девичья фамилия моей матери. И лавку они держали до самой революции. Выходит, что Евдокия мне приходится какой-то дальней родственницей по материнской линии.

– Выходит, что так, – опять подтвердил Поморцев.

– И наши с тобой корни где-то там, далеко-далеко пересекались, – добавила Аня, взглянув на Андрея.

– Угу, – кивнул тот, не желая развивать тему.

– Детей увезли, – выждав паузу, продолжил Поморцев, – определили в чужую семью. Там их и прозвали Холоповыми. В издевку. Вот так и пошла фамилия. А сам Пров и его Евдокия Холоповыми никогда не были,  – добавил он, вспомнив, видать, как Андрей сомневался, под какой фамилией может быть известен его предок. – Да, всю жизнь оставались Киржаковыми.

Краевед замолчал. В комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая единственно тиканьем больших старинных настенных часов с медным, позеленевшим от времени маятником. Андрей сидел в некотором замешательстве. Рассказ краеведа, безусловно, был интересен. Но при этом лишь уточнял детали того, что рассказала Андрею в Таганроге баба Валя. В нем явно чего-то не хватало. Чего-то, что могло бы дать толчок для продолжения поисков, подсказало бы, что же делать дальше.

– А что же Пров? – Аня вдруг задала главный вопрос, который Андрей никак не мог сформулировать. – Так и сгинул в никуда?

– Почему же, – тут же проскрипел Поморцев, как будто только и ждал повода, чтобы закончить свой рассказ. – Убили его. Году в тысяча восемьсот шестидесятом. Возле села Погорельцева. И незнамо кто. Труп опознали. Приметы Прова известны были. Полиция-то его считай что четыре года разыскивала. И похоронили там же, на местном кладбище. Говорят, могила до сих пор цела. Как ни странно.

Краевед снова замолчал. Потом бросил взгляд на шумные часы и проскрипел что-то насчет того, как быстро летит время, явно намекая на то, что посетителям пора уходить.

27.

Обратно Андрей с Аней шли молча. Девушка не скакала больше между луж, а ее спутник шагал, опустив голову, как будто ища что-то на тротуаре. Андрей никак не мог решить, что же делать дальше. Казалось бы, разговор с Поморцевым дал ему ту самую отправную точку, которую он так безуспешно искал в родном селе Киржаковых. А именно – могилу Прова. Ведь за этим он приехал в Митрошино. Теперь он знал, что предок похоронен на кладбище другого села. И могила, как сказал Поморцев, сохранилась. Казалось бы, надо ехать. Позвонить Виктору. Нанять его еще на одну поездку. Приехать на кладбище…

Дальше-то что? Теперь, когда могила обнаружилась, Андрей вовсе не был уверен в том, что поиски надо начинать оттуда. Что он будет делать в Погорельцеве? Окропит могилу предка святой водой? Эта идея уже не казалась ему столь разумной, как прежде, когда он собирался проделать это с могилой бабушки. А что еще? Произнести над ней заклинание? Какое? Воткнуть кол в землю? Трижды плюнуть через левое плечо, не оборачиваясь? Что?

Он представил себя беснующимся на сельском кладбище, и ему стало совсем худо. Ему же было сказано: искать среди живых. Но как? Понимать эту фразу буквально? Ему явно требовались дополнительные, более ясные разъяснения. Но к кому обратиться с такими расспросами? Бабушка больше не появлялась. А Поморцев, надо думать, рассказал ему все, что знал сам. Да и о чем еще можно было спросить краеведа? Не остался ли его, Андрея, предок бродить по свету, как Агасфер? Об этом нормального человека так запросто не спросишь. Даже старого краеведа, привыкшего, наверное, ко всяким чокнутым посетителям. Такое можно спросить разве что у покойной бабушки.