Станислав Хабаров - Формула красоты Страница 31

Теперь она часто видела СП. И он казался совсем иным и пару раз выручил их, когда других понесло вразнос, защитил, сказал:

– Спокойно работайте.

И прогнал всех мешающих, не обращая внимания на чины.

Потом пришла настоящая зима с непреходящими морозами. На стеклах цехов появились белые еловые лапы и скоропись арабских букв, а по ночам вся наружная стеклянная стенка сверкала переливами ледяных огней.

СП появлялся внезапно: утром, вечером. Уговорил их работать в предпраздничные дни и даже на Новый год. Последний раз она видела, как он сидел с испытателями, был весел, рассказал к месту анекдот, спросил.

– Успеем со вторым комплектом?

И бригадир ответил, вставая:

– Надо успеть.

Потом она как-то его не видела. Поговаривали, что он в больнице, ничего особенного, но она не поверила. Об СП всегда ходила масса легенд. Закончили со вторым комплектом лунной станции и стало чуть легче.

С утра она сбегала к проектантам. В огромной комнате сидели ровно подстриженные мальчики. Они писали, рисовали, чертили, беседовали с приглашенными. Время от времени в комнату входил шеф. Он проходил не спеша, задумчиво, словно директор большого магазина расхаживал среди вежливых продавцов. И чувствуя его взгляд, мальчики внезапно входили в раж и отчаянно спорили, а то напускали вдруг на себя недоступно важный вид, и тогда всем становилось ясно, как основополагающи их дела и как они этим заняты. Но ей были вовсе ни к чему эти фокусы: она из КИСа. Вне очереди подписала документ и отчитала их ещё, услышав походя о её теоретиках: «У них с ориентацией – чёрте-что».

– У них, – спросила она, – а у вас?

И выдала, как говорится, каждой сестре по серьге.

Теоретики теперь были для неё альбиносами беззащитными. У них действительно какая – то нереальная жизнь, а если вызвать их в КИС, получится непременный цирк. А в общем и целом – ругать других – тоже самое, что хвалить себя. Но мы – частички, и наше дело – сливаться в одной струе. И она чувствовала себя ответственной за всё.

В коридоре на доске объявлений проектантов висело объявление о просмотре очередного документального фильма в зале ГОНТИ[8].

На фильм о полёте многоместного корабля записались многие.

Фильм понравился; смотрели, шумели, когда появлялся кто-нибудь из своих и были кадры с СП. Он выступал на Госкомиссии, целовал, провожая, космонавтов, жал руки по возвращении, хмурился и улыбался, говорил, осматривал корабль. Фильм окончился, и все повалили к выходу. Растекались по проходам, но в одном месте получился затор, возле уборщицы в тёмном халате.

Она повторяла быстро, точно боялась, что перебьют, и она не расскажет, не успеет рассказать.

– Убирала приемную, слышала… Главный… самый главный умер… Звонили из Москвы.

Реакция была одинаковая: повторяли «не может быть» и спешили к себе, к телефонам.

А наутро на проходной портрет в траурной рамке.

Просмотры фильмов проводились на предприятии обычно в два дня. Во второй день в просмотровом зале бывало пусто. Однако теперь в огромном конференц-зале не хватило мест. Люди всё шли, и их не задерживали. Они вставали в проходах и возле входной двери. Перед фильмом зачитали короткую биографию, составленную наспех отделом информации.

– …С бешенной скоростью носился он на мотоцикле на работу, на авиационный завод, затем домой, где вечерами работало КБ из его друзей или в сарай, где собирались его первый планер… – зачитывал по бумажке незнакомый инженер, и в зале стояла насторожённая тишина.

– Да, – ахал за её спиной Нилин.

Она пришла на просмотр фильма во второй раз. То, что прежде она считала анекдотами, оказалось неожиданной правдой. И то, что желая больше успеть, СП спал раз в двое суток в молодости, и как он, отброшенный ударами судьбы, начинал много раз в должности старшего инженера. Поражали темпы и даты, и Нилин гулко вздыхал.

Выходили молча с отсутствующими лицами. На лестнице Нилин сказал:

– Ин, с тебя причитается, видел бумагу о переводе тебя с резолюцией СП.

Впереди идущие обернулись.

– Постыдились бы, – сказала невысокая женщина.

– А..а, – махнул рукою Нилин, а она подумала, что и тогда он махал, когда Главный уговаривал их работать в праздники, а потом работал больше всех.

И жизнь все равно не остановить. Эта женщина будет долго ходить с перевернутым лицом должно быть от того, что просто подумала о смерти. А те, кто действительно знал Сергея Павловича, будут бегать, спорить, согласовывать и толкать новые дела, потому что жизнь не останавливается. И если бы действительно была бы загробная жизнь, оттуда, издали СП одобрил бы именно эту деятельность.

Видонова шла утрамбованной дорожкой вдоль вытянутого здания. Снег был везде. Только возле здравпункта, где проходили подземные трубы стендов, была зелёная полянка, и пар поднимался от оттаявшей сырой земли.

– Наверное, – с усилием думала она, – он вспомнил о ней, читая последнюю почту. Как она возмущалась: экая бесцеремонность, решать судьбу внезапным росчерком пера. Она – не игрушка. Нет. Но теперь, словно сделавшись старше и мудрее, поняла, что он защитил её, поспешив с наказанием до реакции спецслужб.

Каково ему было раскачать всю эту провинциальную массу и всю страну. А ракеты сначала считали игрушками, смеялись. И когда он в первые послевоенные дни выступал перед командным составом с докладом: «Новое средство доставки заряда – ракеты на 250 километров», несколько генералов демонстративно отправились к выходу. И тогда председательствующий Дмитрий Фёдорович Устинов, вернул их на место окриком. А сколько было препятствий. Даже те, что работали рядом, стали тягаться, «кто самей», что важней «конструкция ракеты или двигатели»? Он во всём поступал конкретно. Ему ли, бывавшему, как говориться, и «на коне, и под конем», ему ли не знать эффекта опережающего удара. Он всем помогал, даже медикам. По его указанию на фирме делались стимуляторы сердца. И во всем он обеспечивал надежность, а ему медики не обеспечили его надежности, и нет его, больше нет, совсем.

Из заводских труб поднимались кверху ровные столбы дыма, сизые на оранжевом фоне заката. Они поднимались колоннами и в вершинах, вверху размазывались по небесному своду. Воздух над калорифером тоже стал видимым и над ним, распластав крылья, парила чайка.

Автобус, ходивший между территориями, ушёл, и она отправилась пешком через мост на вторую территорию.

Стемнело, на снегу у корпуса в световых оконных пятнах лежали карандашным сором семена ясеня, напоминая ей прежнее – борьбу с Пуховым, то, что давно ушло. А ведь и он ей верно говорил: «Найди свою экологическую нишу, и в ней, как в окопе, не высовывайся?» А она высунулась.

В инженерном корпусе она поднялась сначала на второй этаж, в приёмную зама главного, проверить почту. Задание на испытания не было подписано, и она подумала, что теперь всё станет совершаться медленнее, пока не затормозится совсем.

– Он знал, предчувствовал, – говорила секретарша. Многие станут говорить теперь задним числом. – Он мне сказал: из больницы не вернусь…

Многие будут говорить, подчеркивать свою причастность, и она кивала, не слушая. А та рассказывала о последнем посещении:

– …открыла я дверь в кабинет и ведущему говорю: гроза прошла, СП улыбнулся, можете выходить…

Из приемной она прошла зигзагом коридора и поднялась по лестнице.

– Тра-та-та, – выстукивали ее каблучки, тебя здесь нет, а всё здесь по-прежнему.

Над комнатой висел вечный лозунг: «Да здравствуют советские женщины активные строители коммунистического общества». Она вошла в комнату, посидела за своим столом, опустила шторы согласно инструкции. Все так же над столом Пухова радостно скалил перепутанные зубы каверзный орангутанг Буши, на сейфе высился причудливый обрубок с надписью «Иго-го», через стекло шкафа виднелись часы и шахматы. И тут она увидела новое: в простенке окон фотографией со стены смотрел на нее с фотопортрета СП, непохожий, красивый, каким после смерти он обошёл весь мир.

Она сняла со стены портрет. Да, это был фотопортрет с обилием ретуши. Она смотрела вглядываясь и подумала о себе, как о бабочке, обжегшейся об огонь. Могла ли она, чувствуя ожог, понять значение огня? Вдруг что-то упругое подкатило к горлу. Она зарыдала, и так с портретом опустилась на стол.

– Послушайте, – теребил её за руку дежурный, – что вы здесь делаете?

Она смотрела сквозь слезы, подумала: «Типичный Ли Освальд с типичным лиосвальдским испуганным лицом».

Вошел Воронихин, сказал:

– Можете опечатывать.

И увидел её.

– Ба-а, – потянул он, как всегда неестественным голосом, – а мы послали на вас запрос.

– Я знаю, – пробовала она вытереть слезы, но ничего не получалось.

Тогда она встала и хотела повесить портрет. И с этим у неё не вышло, гвоздик вертелся в стене. Они успокаивали её, ничего не понимая, а она прощалась со всем, глотая слезы и повторяя: