Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Роман. Том 2 Страница 32

В час дня был обед. Он продолжался час, после чего военные строители снова строились и отбывали восвояси. После обеда я проверял их наличие на многочисленных объектах, закрывая глаза на отсутствовавших – всё равно отловить и пересчитать эту ораву на территории несколько десятков квадратных километров было совершенно нереально.

Состояние личного состава было плачевным. Многие болели болотными болезнями – нарывами на ногах, язвами, психические расстройства тоже были не редкостью. Были случаи побегов и самоубийств. Были и ещё более трагические случаи. Один солдат, дабы быть комиссованным, решил симулировать самоубийство. Он привязал верёвку, встал на табурет и наказал своему другу, как только он оттолкнёт табурет, снять его с верёвки. Сам он для придания всему видимости находился в метрах пяти. Когда потенциальный самоубийца оттолкнул табурет, дневальный бросился к нему, но споткнулся и упал. Пока он вставал с пола, прошло несколько секунд, и его друг был уже мёртв.

В нашей части тоже случалось нечто подобное. Люди болели и гибли.

Куданазаров был жёлт, стар и похож на 70-летнего старика, а не на 19-летнего солдата. Хотя он был из другой роты, а посему никакого отношения ко мне как бы не имел, он всё время жаловался мне на больную печень, и я несколько раз по согласованию с его ротным начальством сердобольно отвозил его по собственной инициативе в госпиталь. Там его обследовали и написали, что он здоров и к службе годен, как штык. Через два дня, 31 числа, под Новый Год, он умер.

Был декабрь, и леденящая чёрная ночь стояла над тихой частью. В ротах шла гульба. Такие же невыносимо яркие звёзды горели над окружёнными немцами в Сталинграде много лет назад. В тот день я был дежурным по части и должен был отдать первые распоряжения. Вечером привезли гроб. Куданазарова положили в домовину, установленную на две табуретки в клубе части. Клуб был неотапливаемый. Завклубом был Назарчук. Это был коренастый крепыш с побитым оспой лицом и хитроватыми манерами.

В пять утра, когда уже надо было готовить дневальных к подъёму ротного состава, я стал разыскивать Назарчука, но его нигде не было. Открыв амбарную дверь клуба, я вошёл внутрь и громко крикнул: «Назарчук!»

В гробу кто-то зашевелился, и крышка приподнялась. Назарчук использовал гроб в качестве спального мешка. Он выбросил из деревянного спальника холодное худое тело Куданазарова, которому тепло всё равно не было нужно. Тело лежало рядом с гробом, прикрытое тряпкой. Я вышел на воздух и стал смотреть на звёзды.

Выхожу один я на дорогу…Средь холмов кремнистый путь блестит.Ночь тиха. Пустыня внемлет богуИ звезда с звездою говорит…

Лейтенант Зотов сопровождал тело на родину и вернулся с рассказами об ужасающей жизни горцев. Там не знали ни простыней, ни подушек. Там была страшная нищета, в этих селениях. Люди не знали ни врачей, ни законов.

А здесь, в военном городке гнили люди, отпавшие от столиц и мира.

Глава 10. Коронка, но не та!

В моей роте был солдат по фамилии Коронка. Воспоминания не сохранили его образа, я помню только, что он был высок и вежлив. Не выдержав «тягот военной службы», он стал изображать сильные головные боли и специально сидел у окна лазарета часами, не двигаясь, придав лицу мученическое выражение и тупо вглядываясь в одну точку. Его потуги имели последствия. Сжалившись над болящим, командир части отправил его в госпиталь на обследование. Там больной продолжил свои жалобы уже не дилетанту командиру, а профессиональному врачу. Недели три добродушный врач внимательно выслушивал жалобы Коронки на дикие головные боли, мигренные и иные. Через три недели, выслушав очередную порцию россказней, почёрпнутых из популярных книжечек, медик спросил страдальца:

– Слушай! Служить не хочешь?

– Не хочу! – просто ответил солдат.

– У тебя будет запись в билете, что ты дурак, ничего если так?

– Ничего! – ответил солдат. – Пусть будет запись, чёрт с ней, с записью! Мне лишь бы убежать отсюда!

– Хорошо! – смиренно сказал врач и пошёл оформлять бумаги.

Я знал ещё нескольких солдат, навсегда покинувших пост благодаря снисходительности медицинского персонала.

Прощаясь, Коронка подошёл ко мне и сказал: «Я должен был уйти! Только благодаря врачам! Просто потому, что подкоп через выгребную яму я отвергаю принципиально!»

Попрощавшись с ним, я двинулся к моему корейцу, который обещал приготовить собаку. Кухня корейца располагалась в сарае, примыкавшем к одной из казарм. Там он и священнодействовал. На дегустированиие присутствовало несколько солдат и один прапорщик Кощеев. Действительно собака оказалась очень вкусной. Когда корейцы едят своё излюбленное блюдо, это мало того, что сопровождается целым ритуалом, это – событие мирового масштаба. Когда повар подавал нам большое блюдо, даже зажаренная собака будто бы прониклась чувством важности происходящего. Если мне изменяет память, впереди подноса была печень, густо засыпанная кольцами лука, вымоченного в уксусе.

Эхом отозвалась дыра сарая. Заходили зелёные бутылки.

На этой кулинарной сессии меня попытался впервые взять за зебры комсорг прапорщик Бодроу, узнавший, что я умею прекрасно рисовать. А ему до зарезу нужны были богомазы, способные преобразить вид его обшарпанных Членинских комнат.

Бодроу помимо своей боевитой фамилии и привязанности к алкоголю, был ещё и настоящий комсомолец, каких ещё нужно поискать.

Но как он пытался залезть на меня, так и слез. Нет, я неправильно выразился и должен поправиться, чтобы быть понятым правильно. Он хотел использовать мои художественные таланты себе на благо, а я ему сказал: «Нет!» Вот и всё.

– Меня на пушку брать не надо, товарищ старший прапорщик! Я сам кого угодно возьму на пушку! А будешь приставать, заколдую – попадёшь на губу в Сидоровы Казармы! Там тебе генералы сраку порвут! – сказал я ему.

Он бросил есть собачью печёнку и грешным ртом погрозил, что не просто займётся мной, но и вызовет меня на заслушивание. По его мнению, заслушивание было не менее страшной вещью, чем иезуитский суд в Испании.

– На что? – удивлённо спросил я, – На что вызовешь!

– На заслушивание! – повторил он грозно.

Я засмеялся, как рождественский колокольчик и обеспечил себе врага по гроб жизни.

Он таки пытался меня вызвать на своё прослушивание, но к несчастью у него это не вышло. Черед два дня после неудавшейся попытки привести меня в повиновение он напился и попал, как я ему и пророчил, в Сидоровы Казармы, где его, гниду, научили-таки классическому строевому шагу.

В армии Сан Репы труд её солдат рассматривается начальниками, как законная добыча, трофей, которым обладает самый наглый. Где только не использовались бедные солдаты в грязных бушлатах! Их посылали в колхоз копать картошку, делать бани и дачи друзьям Начальника работ, солдат забирали космонавты с теми же целями, их выписывали делать уборку в санаториях, был случай, когда начальник брал солдата на рыбалку и посылал его орудовать с электроудочкой. Был дождь и солдат погиб. Его списали, как погибшего вследствие своей же неосторожности на стройке и никто не был наказан. А уж героические космонавты прямо не слезали с наших солдат.

Недавно я шёл в Сблызнове около строящегося храма Святого Софита и с удивлением увидел, что около него копошится полдюжины милых моему сердцу стройбатовцев в засаленных робах. Вот оно и сюда пришло – армейское рабство – поповские постройки тоже стали делать руками армейских рабов. А всё о законности болтают!

Глава 11. Армейские помещики

От великого до смешного – один шаг.

Иногда автору приходиться вмешиваться в эмоциональные экзерсисы Алекса Лихтенвальда, дабы исправить небольшие фактические ошибки, вкравшиеся в его воспоминания только лишь по причине удалённости его по времени от случившегося.

Алекс застал в части несколько командиров. Обычно командиры в частях долго не задерживались и переходили из части в часть, что являлось общим и незыблемым принципом. Алекс где-то слышал о более обширном принципе: в случае войны все командиры частей и вообще офицеры ввиду глубокой и неискоренимой ненависти к ним солдат, должны повсеместно заменяться. Алекс не поверил – кто будет в ходе войны заниматься таким хлопотливым делом? Было ли такое распоряжение, или нет, бог знает, да только командиры в Алексовой части, действительно, долго не задерживались, из чего незрелый ум мог бы заключить, что идёт война. Первым, кого застал на высоком командирском посту Лихтенвальд, был подполковник Моргопляс. Он остался в памяти военных строителей тем, что плясал лезгинку на утреннем разводе. С ним Алексу пришлось служить вместе всего несколько дней, потому что Моргопляс уже сидел на чемоданах, ожидая перевода. Алекс не увидел Моргопляса в зените своей концертной деятельности и славы, но коллеги много рассказывали о нравах и особенностях подполковника Моргопляса, от которых у наивного Алекса поднимались брови. Однажды крутой зимой, когда не то, что идти на работу, вылезти из холодной казармы страшно, он для приободрения замерзающего личного состава провёл акцию поощрения героев – там же на разводе вручал за героический труд яйца отличившимся. Громким петушьим голосом он кричал: «За выдающиеся успехи в деле возведения трансформаторной будки сержант Бермалеев награждается сваренным вкрутую яйцом! Сержант Бермалеев! Выйти из строя! За примерный труд на точке рядовой Хрян награждается сваренным вкрутую яйцом! Выйти из строя!» И вручал яйца. Такое действо, поощряемое вальяжными аплодисментами военных строителей, сразу оценивших забаву, продолжалось довольно долго.