Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света Страница 32

Эскин, сидя в шкафу между своим костюмом и Сониным платьем, изумлялся ее изворотливости.

«Наверное, зелен я для нее, – думал он, печалясь, – душа у нее опытная, зрелая, как само тело!» И всю эту жизнь она с полслова понимает, не то, что он, все еще витающий в облаках и постоянно ударяющийся о землю!

Когда они ушли, и Соня открыла шкаф, расстроенный Эскин продолжал мрачно сидеть, кусая нижнюю губу, из которой уже текла кровь.

– Да, ладно, что ты так боишься! – засмеялась Соня, – Со мной не пропадешь!

Лицо у Эскина было бледное, а взгляд устремлен куда-то вверх, – и Соня перестала смеяться.

Эскин скосил глаза на Соню. Она нервничала.

Эскин понимал, что поставил Соню в тупик, но ему нравилось это делать, хотя бы в отместку за свои переживания, ведь Соня всегда обманывала его и всех остальных ради собственного наслаждения.

Даже с его отцом она не постеснялась лечь в постель, можно сказать, в присутствии своего жалкого мужа.

Еще Эскину казалось, что Глеб потерял себя как личность благодаря Соне, и боялся, что его ждет то же самое.

А временами казалось, что и отец спятил исключительно от близости с Соней, даже его покаянное письмо было наполнено теми же самыми нелепыми восторгами, которыми всегда полнилась душа Сони.

– А ты знаешь, что ты идиот, – вдруг сказала Соня.

– Почему?! – удивился Эскин.

– Потому что только идиоты не умеют прощать и живут только своей обидой!

– Ты грязная шлюха! – немного подумав, сказал Эскин.

– Что же ты тогда меня не бросаешь? – усмехнулась Соня.

– Неохота в армию идти, – попытался улыбнуться Эскин и тут же получил пощечину. Соня быстро хлопнула дверью, выскочив из квартиры.

«Она это специально», – подумал Эскин, выбегая за ней.

Она просто привязывает его к себе, и с этим ничего не поделаешь! Вот, как маняще шевелятся во время бега ее ягодицы, обтянутые джинсами!

И между этими мелькающими полушариями и ногами такая манящая нежная вечная пустота!

Неужели весь смысл жизни и заключен в этом безмолвном притяжении?!

Он быстро догнал ее и поцеловал.

Она попыталась отвести от поцелуя свое лицо, но стоило только раз прикоснуться к ее губам, и она уже растаяла!

«Как быстро она тает от нежных прикосновений. Кругом ходят люди, а мы стоим, как в тумане и никого не видим кроме себя!»

Еще бы немного, и Эскин бы ее раздел, но его удержала чья-то тень, это была тень исхудавшего и покрытого густой шерстью с бородой Глеба.

– Как же я рад вас видеть, – прошептал он.

От него за версту пахло дерьмом, а грязная рваная одежда только подчеркивала это скотское ощущение.

– Вы, что, мне не рады?! – обиделся Глеб.

– Рады! – сказала безо всякой радости Соня.

– Понятно, – вздохнул Глеб и пошел обратно, повернувшись к ним спиной, но они его догнали и тут же заставили зайти домой. Дома Соня с порога затолкала Глеба в ванную, а всю его одежду выбросила в мусоропровод.

– До чего же я рад вас видеть, – опять повторил свою фразу Глеб, уже весь помытый и сидящий с ними за одним столом. С огромной косматой бородой он чем-то напоминал Карла Маркса. Спортивный костюм Эскина висел на нем мешком.

– И даже не думай, что я лягу с тобой в постель, – сердито поглядела на него Соня, разливая водку по стаканам.

– А я и не думаю, – смутился Глеб, мне просто радостно вас видеть, будто домой вернулся!

Эскин глядел на него с огромным интересом и любопытством. Ему почему-то казалось, что он встретил своего близкого друга, можно было сказать, друга по несчастью, хотя бы потому, что они были послушными рабами одной и той же женщины.

– Слушай, а разве тебе в твоем положении можно пить водку-то, – заметил Глеб.

– Не твоего собачьего ума дело, – огрызнулась Соня, и вдруг Эскину в ее удивительной раздраженности почудилась острая сексуальная привязанность к Глебу.

«Она так сильно злится на него, потому что очень хочет его», – подумал он. И действительно, как только прошло несколько минут, и она запьянела, она вдруг села к Глебу на колени и обняла его.

– Ведь все-таки муж мой, – покраснела она, оглядываясь на Эскина, – ведь так жалко мне его!

– А слабительное давать было не жалко?! – съязвил неожиданно Эскин.

– Ты мне давала слабительное?! – с изумлением взглянул на нее Глеб. Соня быстро вскочила с его колен и убежала в соседнюю комнату, успев обозвать Эскина м*даком. Эскин грустно улыбнулся Глебу, а Глеб Эскину. Они молча чокнулись и выпили водку.

– А мне она подбрасывала таблетки, сильно возбуждающие мою сексуальную деятельность, – чуть позднее рассказывал Глебу Эскин, – а я все думал, и почему меня к ней так тянет постоянно?

– А может, убьем ее и будем вдвоем ходить к ней на могилку, – вдруг предложил Глеб.

Ошарашенный Эскин с глубоким сомнением глядел на него и думал, шутит ли Глеб или на самом деле окончательно свихнулся?!

Его огромная косматая голова придавала его словам более страшную и впечатляющую силу.

Однако, эта борода только с виду впечатляла, ибо прошло еще несколько минут, и Глеб раскаялся, и уже просто обвинял Соню в том, что она разрушила его жизнь!

– И как у тебя хватает еще наглости так говорить? – вышла из соседней комнаты Соня.

– Прости, – перестал плакать и сразу же испуганно заморгал глазами Глеб.

– Знаешь, Эскин, я решила все-таки его пожалеть, пусть он сегодня поспит со мной, – неожиданно заявила Соня.

Эскин пожал плечами и глупо улыбнулся.

Он уже давно устал удивляться причудам этой по-своему больной женщины. Даже само упоминание о ее болезненной порочности было совершенно бессмысленно!

Ведь психам все-равно не объяснишь, что они психи! И все же удивительнее всего была реакция Глеба, он встал перед ней на колени и стал целовать ее ноги, стремительно поднимаясь губами кверху.

– Дурачок, я еще не подмылась, – засмеялась Соня.

Эскин был так уязвлен, что не знай, он ее так хорошо, он бы точно решил свести счеты с жизнью.

А тут еще позвонил его отец и стал ему как священнику исповедоваться в своих грехах – было ужасно глупо и нелепо.

Эскин сказал, что его, возможно, ждет то же самое, поскольку яблоко от яблони недалеко падает.

Отец напоследок так тяжело вздохнул на другом конце столицы, что Эскину стало стыдно! Как же все-таки трудно быть брошенным всеми! Голос отца уже пропал, а Эскину все казалось, что он слышит его как лишнее доказательство хоть какой-то доброй осмысленности любви.

В соседней комнате уже завывала голодной волчицей Соня, и по-поросячьи визжал Глеб, а Эскин все стоял и думал.

Огни в чужих окнах как будто звали его к себе, потому что в собственной квартире он чувствовал себя временным гостем. Он даже не понял, что на него нашло, и почему он зашел к ним в комнату и сказал, чтоб они вели себя потише.

Он хотел им сказать еще что-то обидное, но вовремя остановился. Злость уводила его всеми корнями в Вечность, но он знал и чувствовал, что злые люди долго не живут, и поэтому старался изо всех сил быть добрым.

Он хотел быть добрым, а у него все равно ничего не получалось! Соня пришла к нему сама среди ночи.

Она, будто самка учуявшая свое покинутое дитя, вся прижалась к нему и быстро захватила в плен его губы.

Он попытался было воспротивиться ей, но у нее были волшебные губы.

Как только она прикасалась к нему, как он мгновенно возбуждался, уже и таблетки ее он не пил, и она ему их не побрасывала, но рефлекс, как и сама привычка проникновения в ее лоно, был уже выработан у него как у подопытного кролика.

Он вошел в нее пламенно и нежно, и его семя тут же смешалось с семенем Глеба.

Он укусил ее за шею, он оставил на ней укус как самец-собственник, но все было бесполезно.

Жалкий никчемный Глеб был готов любить ее какой угодно, и он тоже не мог без нее, и Эскин тоже не мог без нее, а она видя все это, пользовалась ими и собиралась пользоваться дальше! – Эскин расплакался.

– Что с тобой?! – спросила Соня.

– Со мной никого, – вздохнул в плаче Эскин, – даже твоя тень как чужая!

– Поэт! – усмехнулась Соня и опять поцеловала его, и он опять вошел в нее.

Она словно захотела переполниться его семенем.

Ее тело, этот неистощимый сосуд дьявола, требовало себе еще добавки.

Лишь под утро тихий и полностью удовлетворенный Эскин быстро уснул у нее на груди. Засыпая, он с удивлением обнаружил, что нисколько не злится на Соню, и уже мысленно соглашался сосуществовать с ее Глебом.

Она как фея из сказки прочертила свой волшебный кружок и он сразу же оказался в нем. Он снова был заколдован, но это его уже нисколько не смущало.

Самое главное, принадлежность ее тела ему хотя бы раз в сутки, была тем, что все аскеты-философы называли пагубным зельем, а для него драгоценной панацеей, лекарством от бессмысленной жизни.