Андрей Анисимов - Алый чиж (сборник) Страница 32

Я набрался смелости и позвонил Вадику. В моем представлении Вадик мог все. Выслушав мои жалобные сентенции, Вадик спросил:

– Ты сколько предлагал?

Я не понял:

– Что – сколько?

– Сколько денег ты предложил начальнику узла? – повторил Вадик. В его голосе я услышал нотки раздражения.

– Там есть расценки. Деньги принимают только перед установкой. А этого надо ждать полтора года…

– Пацан! – рассердился Вадик. – Иди к начальнику узла. В конверт положи пятьсот долларов. Через три дня у тебя будет телефон.

– Вадик, я не смогу добиться приема. Там запись на три месяца вперед.

– У тебя в голове мозги или сено? Скажи, что ты из редакции пришел. Пришел брать интервью, – Вадик бросил трубку.

Когда я вошел в кабинет начальника телефонного узла, у меня тряслись ноги.

– Из какой газеты вы, молодой человек? – спросил меня чиновник с заплывшим глазом.

У меня выступил холодный пот, и я лишился дара речи. Собрав все силы, я протянул конверт и прошептал:

– Там все написано.

Чиновник взял конверт, заглянул туда краем глаза и тихо, как будто разговор шел о давно понятном деле, спросил:

– Адрес?

Через неделю у нас связь с внешним миром состоялась. Папа пожал мне руку и долго расспрашивал. Историю посещения чиновника мне пришлось пересказывать раз десять. Теперь телефон в нашей квартире звонил беспрерывно.

Став акционерами и вкладчиками, мы приобрели массу новых знакомых. Причем вкладчики банка «Чара» предпочитали общаться с мамой. Акционеры «МММ» – со мной и с папой. Теперь нам незачем ездить в город (городом мы стали называть центр Москвы). Интересующие нас новости поступали по телефону. Звонков стало столько, что на ночь нам пришлось отключать телефон. Мама включала телефон в десять. Первый звонок предназначался ей. Пожилой дирижер Семен Исаакович Ризман желал маме доброго утра, затем справлялся о здоровье мамы и всех членов нашей семьи, потом, передав для нас приветы, Семен Исаакович докладывал маме, кто из известных артистов, художников и писателей пополнил ряды вкладчиков. Семен Исаакович носился с идеей организовать клуб вкладчиков. Если с каждого брать небольшую сумму на взнос, можно построить прекрасный дом с концертным залом и рестораном. Клуб тут же заменит Центральный дом работников искусств. Там давно ничего интересного не происходит. Семен Исаакович разочаровался в своей дирижерской профессии и с удовольствием возглавил бы клуб. Маму больше волновало состояние банка «Чара».

– Вера Николаевна! О чем вы говорите? Вчера в «Чару» сдал десять тысяч долларов скульптор Кикогосян! У него такие связи! Будьте уверены, такой человек зря не принесет свои деньги…

Мне звонили по очереди инженер Костя, осветитель из театра Моссовета Гриша и бездельник Сережа. Инженер Костя пребывал в состоянии вечной паники:

– Женя! Конец! Срочно продавай все акции. Завтра «МММ» крышка. Сегодня на Варшавке столько милиции. Это неспроста!

Через полчаса Гриша сообщал, что «МММ» вложил деньги в автомобильные заводы.

– Акции взлетят в цене в ближайшие дни. Я выпросил у отца золотой портсигар. Сдал в скупку. Купил акции на все! Давай скорей! Ищи деньги!

Сережа звонил под вечер. Он торчал на Варшавке целыми днями и вечером делился впечатлениями:

– Сегодня из ворот фирмы выехало двадцать машин с акциями, с деньгами вернулось семнадцать. Представляешь оборотик!

В то утро мама собиралась ехать в центр. Ее подруге Валентине Александровне Михайловской исполнялось пятьдесят пять лет. Певица Валентина Александровна к своему юбилею относилась очень серьезно.

Мама не хотела обидеть подругу и решила ехать. Мама гладила платье, когда позвонили в дверь. Я впустил в прихожую пожилого мужчину. Лицо его было мне знакомо. Пока я, неловко улыбаясь, пытался припомнить имя гостя, он сказал:

– Мне бы Веру Николаевну.

Я сообщил, что мама в неглиже. Тогда гость попросил позвать папу.

– Папа в торговом центре. Возможно, мне удастся вам помочь…

– Вы меня узнаете? Я Витек, водитель Вадика…

Я вспомнил. За прошедшее время перед нами прошло такое количество новых лиц, что моя рассеянность была объяснима.

– Я вас внимательно слушаю.

– Вадик велел передать, что банк «Чара» на грани банкротства.

– Откуда Вадику известно, что мы вложили деньги в «Чару»?

– Много ваших отнесли туда деньги. Вадик решил на всякий случай послать меня.

Я поблагодарил. Извинился, что не сообщил Вадику номер нашего телефона и, стараясь не терять самообладания, распрощался с гостем. Папа, как Назло, не возвращался. Говорить с мамой без папы я не хотел. Я пошел на кухню, вынул из буфета пачку сигарет и жадно затянулся. Мы договорились с папой натощак не курить. Сигарета вызвала легкое головокружение. Папа вошел на кухню я уже хотел отчитать меня, но, заметив мою бледность, спросил:

– Что случилось?

Пока я рассказывал, папа так и стоял с авоськой.

Из авоськи кроме свертков и хлеба торчали хвосты бананов. Все давно носили продукты в полиэтиленовых пакетах, но папа с авоськой не расставался. Меня злила старомодная привычка отца, и я не упускал случая поддеть его. Но сегодня было не до шуток. Лицо папы медленно начало покрываться розовыми пятнами.

– Мама знает?

– Нет, маме я не сказал. Она гладит свое платье к юбилею…

– И не говори.

– Что будем делать? – спросил я.

– Надо ехать, немедленно снимать деньги со счета! – ответил папа и стал машинально выкладывать продукты из авоськи.

– Лишимся процентов. По договору нам осталось пять дней. И не только процентов, из нас вычтут неустойку за нарушение срока договора, – ответил я.

– Немедленно едем в банк. На месте посмотрим, как поступить…

Папа аккуратно сложил авоську и положил в карман. Через пять минут, что-то соврав маме, мы вышли из дома.

В метро папа задумался:

– А что, если у Вадика ложные сведения? Непроверенные слухи?

– Зачем Вадику отвлекать от работы шофера? Гнать его к нам в Тмутаракань? Нет, Вадик информацией владеет.

Но пала не сдавался:

– А что, если Вадик заинтересован в крушении банка? Слухи сами не рождаются. Слухи создают конкуренты…

– Папа, у нас нет оснований не доверять Вадику. Давай будем объективны. Если он хотел нас надуть, для этого были прекрасные возможности… – ответил я, но уже менее убежденно. Я вспомнил, сколько раз и у меня шевелилось подозрение насчет намерений Вадика, но до сих пор они оказывались беспочвенными.

– Дай бы Бог, – неуверенно согласился папа.

– Почему мы всегда думаем о людях плохо, не имея для этого никаких оснований?..

Но шум в вагоне перекрыл мои слова. Папа не расслышал и продолжал свое:

– Вадик – человек не нашего круга, даже не москвич. По-русски правильно говорить не умеет. В лексиконе Вадика с трудом пятьдесят слов наберется.

– Прости папа, но ты несешь чепуху! Эти люди сейчас открывают новые фирмы, крутят деньги, создают рабочие места. Погляди на наших знакомых москвичей. Одна Людвига Густавовна вписалась в новую волну. А кто еще?! Наши интеллигенты или плачутся, или удирают!

Я кричал на ухо папе, он кричал мне. На Павелецкой в вагон вошел шестилетний цыганенок. На плечах мальчика сидела двухлетняя девочка. Цыганенок играл на маленькой гармошке. В паузах мальчик сообщал, что они с сестрой два дня ничего не ели. В растопыренный целлофановый пакет пассажиры щедро накладывали купюры и растроганно переглядывались. Маленький дуэт имел успех. На следующей станции дети вышли, а в другую дверь вошла точно такая же пара. На монолог о двухдневном голодании вагон ответил громким смехом. Гонорар был мизерным. Я вспомнил о знаменитом изречении: «Трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс».

В подземном переходе монашки собирали на храм. Через пять метров играл скрипач. У его ног, раскрыв зев, лежал чемодан с несколькими купюрами. Молодой человек исполнял «Времена года» Вивальди. Я подумал, что, если мы разоримся, я так на хлеб зарабатывать не смогу – рояль в подземный ход не затащишь.

Еще не дойдя до здания банка, я понял, что Вадик Прислал своего шофера не зря. Толпы рвались к дверям. Люди толкались и кричали. Никто никого не слушал. В глазах людей читались ужас и смятение. Протиснуться к парадному мы не смогли. Вокруг попадались знакомые лица. Писатели, артисты. Многие мелькали по телевизору. Слухи доносились самые разные. Говорили, что владельца «Чары» отравили. Другие уверяли, что в него стреляли – банкир лежит в реанимации. Третьи доказывали, что верхушка банка сбежала с нашими деньгами в Америку. Одна старуха кричала, что тут евреи ели детей. Злодеев накрыли и идет следствие. Многие считали, что власть наехала на банк, испугавшись его могущества, не обошлось без КГБ.

Мы попытались протиснуться к дверям. Папе порвали рукав. Я потерял ботинок, а пока пытался его найти, меня чуть не задавили насмерть. Вернуться назад мы тоже не могли. Сзади наседали. Я потерял папу и уже не думал ни о чем, лишь бы выйти из толкучки живым. Понемногу меня охватывал животный ужас. Люди, толкавшие меня, на глазах теряли человеческий облик.