Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни Страница 33

– О чём это свидетельствует? – вопрошают недопатетики. – Да о том, что простые люди сочувствуют таким же простым людям, хотя они и воришки. Ну, не нравятся людям упыри-банкиры! Как говорится, пепел класса стучит в их сердца.

Перипатетики клеймили позором недопатетиков за узость их мышления. Как можно сочувствовать грабителям, если в обворованном банке лежат вклады, сделанные теми же простыми людьми?

– У простых людей нет вкладов в банках. У них вообще нет средств к существованию, кроме крохотных зарплат и мизерных пенсий, – парировали недопатетики.

– Так это же ваши решения, ваши голосования довели старокачельцев до такого уровня жизни. Так это же вы и лоббируемые вами хозяйственники, на местах раскрадываете бюджетные средства, – негодовали перипатетики. А эти средства – не что иное, как налоговые сборы. Вы крадёте народные деньги.

– Если мы чего и прикарманиваем, то исключительно средства, поступающие от продажи природных ресурсов, – оправдывались недопатетики и левые уклонисты.

Теледебаты переросли в дебаты на старых и проверенных площадках. Люди снова потянулись на Гужевую площадь и потребовали все законодательные мероприятия снова проводить под фонарём. Избиратели не доверяли электронным голосованиям: слишком уж сомнительными стали выглядеть принимаемые решения. Даже сами депутаты удивлялись чудесам, происходящим в Высокочтимом Выпендрионе. Решения, которые в ту бытность принимались от фонаря, теперь стали казаться наиболее верными и оправданными.

Троица

В Усушке наша троица фольклористов обосновалась в местной гостинице «Савой».

Когда Гарик в ресторане при отеле решил выяснить, что означает сиё название, то метрдотель даже удивился:

– Савой, чужой. И что ты такой непонимчивый!

– У нас принято говорить «свой», а не «савой», – возразил было Гарик.

– Вы там где – то сами по сабе, а мы тут сами по сабе.

– Слушайте, парни, да тут не народ, а кладезь для искателей фольклора! – обрадовался Смычкин. – Есть, где меха развернуть!..

В тот же день Смычкин отправился в Управу улаживать дела с получением местной лицензии по сбору фольклора, а Гарик с Осей вышли на базар и начали искать интересных собеседников. Самыми словоохотливыми оказались мужики с пивными кружками, которые толпились около пивного киоска. Они брали по несколько кружек и расходились, кто куда: на скамейку в сквере, на крыльцо почты, на крыльцо магазина, к нескольким бетонным блокам, которые остались от какой-то незаконченной стройки. Парни подходили к тем, к другим, к третьим. Около стоящих мужиков среди блоков нашёлся рассказчик, который травил байки про вылазку на охоту. Оказалось, что они с друзьями пришли среди ночи к одному приятелю, чтобы вызволить его из семьи ради интересного отдыха на природе, а его мать воспротивилась, говоря на малопонятном языке:

– Да куды это вы, на ночь глядя пойдетё, ноги в непроходимом лесу побьетё, в такой-то темени глаза выколитё…

Другой мужчина рассказывает, как жена его привела соседку на участок и показывает розы:

– Видите, роза вся в бублах, точно полное лето цвести будет!

В третьем месте, куда со своими кружками подошли Гарик и Ося, один мужчина, сидящий на возу с сеном, окликает другого, стоящего на страже купленного пива:

– Вася!

– Аушки? – отвечает вопросом Вася.

– Иди сюда, тут бастрык отвязался, надо воз стянуть, а то он дорогой развалится.

Оказались они в компании, где собрались не просто любители пива, но ещё и политически подкованные товарищи. Там один из собеседников выдаёт такое интересное суждение:

– Тут, намедни, я вычитал в «Старокачельских ведомостях», что в Старой Качели испокон веков восточные народы тянулись к западным идеалам. Ну, да, тянулись. Я согласен с этим. А зато западные народы, в свою очередь, вечно тянулись к восточным землям.

Наслушавшись разных историй, изрядно потратившись на пиво с вяленой воблой, полупьяные друзья вернулись в гостиницу «Савой» и поделились со Смычкиным добытыми фольклорными артефактами. А каждую стоящую находку Владлен оценил по изобретённому им же самим прейскуранту: по десять шкробов за редкое слово, по тридцать – за интересный рассказ из цикла «народное творчество» и пятьдесят шкробов – за старинную народную песню, которая ещё не звучала ни с одной сцены, ни на одной радиоволне.

Когда добытые духовные ценности Смычкин конвертировал в материальные, Гарик выразил недоумение из-за недополученных сорока шкробов:

– Послушай, Смычкин, побойся бога! Я выдал тебе пять новых слов и одну историю, а ты «отслюнявил» мне только тридцать шкробов. – Гарик применил новое слово, услышанное от любителя пива, но забыл его записать и сдать Владлену в качестве находки.

– Вот теперь я слышу истинно народное слово, а не какую-то там задрипанную историю про охоту. За слово «отслюнявил» плачу тебе с надбавкой. А вот слово «бастрык» ты не объяснил мне.

– Ну, это жердь на сенном возу, с помощью которой притягивают сено или солому к телеге. Ещё её называют «притужина», то есть, жердь служит, чтобы потуже закрепить воз.

Смычкин остался доволен объяснением и протянул Гарику ещё десять шкробов.

В свою очередь Ося тоже выразил недовольство суммой, которую отстегнул ему босс. Но он умел выждать подходящий случай, чтобы его аргумент сработал в глазах начальства с большим коэффициентом полезного действия.

Когда пуста мошна

– Был слеп Гомер и глух Бетховен, – цитирует чьи-то стихи Ося.

– Скуп Смычкин, глух к чужой беде, – выдаёт экспромт Гарик. И оба они искоса смотрят на Владлена. Тот насупился и со скрипом зубовным полез в грудной карман пиджака за толстым бумажником. Отвернувшись от улыбающихся приятелей, Владлен помусолил грантовые шкробы, отсчитал три-четыре купюры и подал их Осе:

– На, купи себе ботинки, но безо всякого шика.

– Да уж, не очень-то пошикуешь на эти гроши. А обувь моя сносилась исключительно на службе.

– По девкам надо меньше бегать, тогда и обувь дольше будет служить, – ворчит Смычкин. Навязались на мою голову два грабителя. Ещё никакого материала не собрали, а деньги уже изрядно улетучились.

– Жизнь скушна, когда пуста мошна, – не без грусти в голосе говорит Гарик. Вот ты, Владлен Валерьянович, ухватился за свою фольклорную экспедицию, тратишь государственные деньги, изводишь своё и наше с Осей время на всякую чепуху, а прислушался бы к голосу разума и хоть один раз сделал так, как надо.

– Знаю я, куда ты клонишь, – поворачивается к собеседнику Смычкин. Опять хочешь подвигнуть меня на вылазку в ресторан, да чтобы девочки были под боком.

– Нет, сударь, на этот раз я предлагаю дело, достойное настоящих искателей. Недаром в священном писании сказано: «Ищите и обрящете!»

– И что же мы обрящем?

– Клад зарытый. Разбогатеем сказочно, заживём припеваючи.

– Очередная твоя авантюра, Гарик. Пустое ты затеял. По мне пусть будет синица в руке, чем журавль…

– над колодцем, – договаривает Гарик. Да, именно журавль, да ещё над колодцем – вот что может нас обогатить. Но колодец этот надо рыть самим, а журавль будет помогать грунт вытаскивать. В конце и клад поможет одолеть. Будем загружать в ведро золотые монеты, и выволакивать на поверхность. Обидно, что кто-то из моих предков закопал золотишко в надежде, что оно должно достаться мне, его правнуку, а я хожу над этим богатством и никак не могу приступить к его поискам. Это нечестно. Я должен выполнить волю моего предка, – сказав это, Гарик молитвенно сложил ладони на груди и закатил глаза.

Памятник неизвестному читателю

Этот материал принадлежит перу известного журналиста Сверчкова, а написал он его под диктовку своего друга Опёнкина, который благополучно женился после окончания института и, оставив свою специальность, решил стать поэтом. Как говорится, из физиков ушёл в лирики. Давайте почитаем, что пишет этот самый Опёнкин ибн Сверчков:

«Я понял, что отсутствие широкого читательского интереса к поэтическому творчеству, так или иначе породит у пишущих людей необходимость в рассмотрении моего предложения. А состоит оно в том, что пора поэтам раскошелиться не только для издания своих сборников стихов, альманахов и прочей печатной продукции, несущей в себе перлы словотворчества, но ещё и для стимулирования читательской среды, не совсем ещё успевшей оторваться от книжной культуры. Хотя, то, что ныне оказалось востребованным нашими дорогими читателями, не делает им чести, ибо то, что они читают, произведениями на самом деле и назвать-то трудно: так, чума раскормленная.

Нет, это в самые что ни на есть прекрасные новогодние праздники, когда повсюду люди, становясь оливьедами, заготавливают еду и напитки, мы с женой мотаемся по своим недоконченным делам и я, как говорится, ещё ни разу не поскользнулся.

– Возмутительно! – говорю я.