Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта (сборник) Страница 33

– Здравствуйте!..

Гера вздрогнул и оглянулся. В глазах его застыла тоска, сирена в животе заработала по новой…

На него смотрела девушка лет двадцати, в потертых джинсах и скромной курточке, тоже не последнего образца. Девушка была некрасивой, но с каким-то очень добрым и, несмотря на возраст, материнским лицом. В руке она держала полиэтиленовый пакет.

– Вы к нам? – вежливо обратилась она к Герману. – Ну, то есть к нему? – она кивнула на памятник. – К Борисоглеб Карловичу?

– Нет, я ваш сосед, – хмуро ответил Гера и кивнул на свой участок, – через ограду.

Девушка улыбнулась:

– А то мы столько лет ходим ухаживать и еще никогда никого здесь не видели… Как они уехали…

– Кто уехали? – злясь на самого себя, зачем-то спросил Гера. – Когда уехали?

Девушка охотно продолжила:

– Да Полуабрамовичи… Они уж лет как двадцать уехали… В Германию, насовсем. Потому что думали – евреи, а оказалось – немцы… А мы их соседи были и сейчас там живем. Они уехали, я еще не родилась… И они нам с тех пор посылки шлют к ихнему Рождеству. У нас это – до Нового года. Ну, чтобы мы ухаживали за их дедушкой… – она снова кивнула на памятник. – А он, между прочим, хоть немцем был, а работал батюшкой по еврейской вере, раввином, по-ихнему… – Она сверилась с тусклыми золотыми буквами Геркиной фамилии, что видны были с его мраморного куска, и добавила: – И по-вашему тоже… И, говорят, очень всем помогал…

Герман слушал вполуха, но что-то его не отпускало в этом странном рассказе юной соседки по могильной ограде.

– А Клара Борисоглебовна умерла два года назад, – продолжала словоохотливая девушка. – А сын ее, герр Карл, все равно нам подарки шлет, до сих пор. И мы тоже ходим…

«Сплошные Карлы да Клары… – подумал Гера. – Идиотизм какой-то, двойной херр… – неожиданно вспомнился хозяин первых апартаментов в Германии. – А может, тот самый?..»

– В последний раз конфеты прислал, «Клубника в шоколаде» назывались, мы раньше таких никогда не пробовали… – закончила короткое повествование девушка. – Просто объеденье.

Между тем она перевернула сумку и вывалила на землю огромный кусок полиэтилена – укрывать Карлыча на зиму. Вместе с прозрачным покрывалом на землю вывалилась пустая литровая банка с крышкой и журнал «Спид-Инфо» с эстрадной певичкой на обложке. Певичка была в крохотных трусиках и с голой, накачанной чем-то нечестным грудью. Правой рукой она поднесла ко рту огромную клубничную ягоду и томно приоткрыла ротик в предвкушении будущего удовольствия. Банка от толчка об землю перевернулась, сделала два оборота по дорожке и замерла этикеткой вверх. Строго говоря, белый бумажный прямоугольник, вырезанный из тетради в клеточку и наклеенный на баночный бок поверх фабричной бумажки, этикеткой не являлся. Но зато самодельная этикетка эта несла информацию не менее важную и одновременно пугающую и обнадеживающую, чем этикетка фабричная. «Клубника протертая, 1995» – сообщала тетрадная бумажка. И выведено это было… Любовь-Петровниной… маминой рукой…

Гера вздрогнул.

– Откуда у вас эта банка? – спросил он девушку, затаив дыхание в странном предчувствии.

Девушка смутилась:

– Я… это… нашла ее… Там… – Она неопределенно махнула рукой в сторону.

– Где?!! – неожиданно для себя самого громко и резко вскрикнул Гера.

Девушка сжалась и испуганно посмотрела на Германа:

– Ну, там, у входа… А чего?..

– Пошли! – заорал он. – Покажешь! – И потащил ее за руку в сторону главного входа.

Через пять минут они стояли около кучи кладбищенского мусора вперемешку с опавшими листьями.

– Здесь… – все еще находясь в испуге, указала на кучу девушка.

Гера посмотрел в указанном направлении, и… сердце его остановилось… Прямо сверху, посреди кучи, лежала его старая газета, он узнал ее сразу по зачерканному кроссворду. Рядом валялся один из двух пакетиков фосфалюгеля, а еще чуть дальше, немного в стороне от основания кучи, там, где заканчивалась утоптанная земля и начинался асфальт, – разбитая на куски гипсовая урна с прахом его матери, Любови Петровны… Часть маминого праха была рассыпана по асфальту, другая часть находилась на дне недорасколотого днища урны. Вокруг не было ни души…

«Так… – мысленно и внутренне очень сосредоточенно и тупо констатировало Геркино сознание, – совок и бутерброд отсутствуют…» О блошином кожзаменителе оно почему-то вообще не вспомнило.

Сердце слабо тюкнуло где-то не на своем месте и ритмично подключилось к работе головы.

Ноги у Герки подогнулись, и он мягко опустился на землю…

– Зайка… – тихо промолвил он, обращаясь неизвестно к кому: то ли к маме, то ли к урне, то ли к девушке, то ли к судьбе-злодейке, – зайка моя любимая… Это мое… – тихо сказал он ничего не понимающей девушке, указав на разбитую урну. – У меня украли…

Девушка присела рядом с ним на корточки и очень серьезно произнесла:

– Вот и хорошо, что нашлось, иначе и быть не могло. Надо собрать. Ждите меня здесь, я сейчас…

Через несколько минут она, запыхавшаяся от быстрого бега, вернулась с пустой литровой банкой из-под маминой клубники.

– Вот… – Она протянула ее Герке. – Пожалуйста… ваша банка… для сбора… Я взяла, чтобы на потом здесь оставить, за Борисоглеб Карлычевым памятником, на весну чтоб…

Не вставая с земли, Гера взял банку в руки и задержал ее в ладонях…

К участку они вернулись вместе. Земля была подмерзшей лишь немного сверху. Справившись с тонким твердым слоем, он легко уже, при помощи куска острого штакетника, выкопал небольшую яму для компотной банки с прахом. Девочка тоже закончила уже Карлычеву прозрачную обмотку и крепеж и собралась уходить.

– Ну, вы тут, в общем, хороните тогда… Не буду вам мешать… До свидания…

– Спасибо тебе, родная, – тихо сказал ей Герка, – что бы я без тебя делал… – Он подумал немного и добавил: – И вот еще… Если что, ты не беспокойся… Я за Карлычем тоже присмотрю… Всегда…

– Вот и спасибочки, – просто ответила девушка. Она развернулась и пошла по дорожке по направлению к выходу.

«Даже не познакомились…» – подумал Герка.

Он вздохнул, взял в руки банку и… задумчиво посмотрел на Полуабрамовича…

Но его он не увидел… Памятник отъехал куда-то в туман, а перед ним последовательно проплыли… сначала красотка с обложки с клубничиной у рта… затем коробка конфет «Клубника в шоколаде» на немецком языке… и, наконец, пустая банка из-под клубники с сахаром 1995 года протирки.

Туман почти рассеялся, и вновь в фокусе оказался керамический Борисоглеб Карлович. В какой-то момент, в самом последнем истаявшем туманном слое, Герке показалось, что Карлыч чуть-чуть улыбнулся… Самую малость…

Теперь Герман Борисович знал, что ему следует делать. Точно знал… Он сдернул с банки крышку, затем скрутил кулек из клубничной обложечной красавицы, оставленной девушкой вместе со «Спид-Инфо», и отсыпал полбанки маминого праха в кулек…

На следующий день Гера приехал на не проданную еще мамину дачу. Он взял в сарае лопату и пошел прямо к клубничным грядкам. Выворотив из грядки первый ком мерзлой земли, Герман достал из кармана кулек, свернутый на этот раз из алюминиевой фольги, и подумал: «Рядом с ним, но без них… Половина и половина…»

Он воткнул лопату в землю и сказал:

– Полуабрамович… – а мысленно добавил: «Ценный сосед…»

Он развернул алюминиевый кулек и внезапно подумал, что дачу ведь все равно придется продавать. Рано или поздно…

Тогда он положил кулек на землю и принялся снова копать. Уже гораздо глубже…

Эй!

Казалось, прошла уже целая вечность, но на самом деле, если постараться и припомнить все в деталях, то случилось это не так уж и давно – месяца три тому назад, не больше. Хотя, чего напрягаться – у меня факты перед глазами и высчитать можно с точностью до дня. А факты у меня вообще-то не перед глазами, а перед глазом, – единственным по-нормальному зрячим, хоть и подтекающим иногда густой пахучей жижей, особенно когда на улице мороз. Другой глаз я потеряла не по своей вине и безвозвратно. Тогда, помню, сидели мы с Берингом в подвале, на углу Кизлярской и Третьей Подшипниковой, в сером доме, где гастроном. Замок на подвальной двери там был говно, его постоянно срывали бомжи, наши же, кизлярские, – нужно было всего лишь чуть-чуть нажать, и ушки, слегка наживленные жэковским плотником, сразу сдавались и отваливались вместе со ржавым амбарным замком – поэтому почти всегда там было открыто. А как раз случился прорыв кипятка, и туда спустились водопроводчики, чтобы перекрыть стояк. Они тогда увидали нас и стали прогонять. Я решила быстро отвалить и не связываться, а Беринг, наоборот, не захотел уступать и решил ввязаться и отстоять нашу территорию. Вот тогда-то он и получил разводным ключом по башке и, взвыв не по-человечески, выскочил из подвала, как ошпаренный, и исчез за углом. С тех пор я его не видала, несмотря на то что между нами тогда в очередной раз началась любовь, и хотя у нас это не было особо принято, Беринг даже частенько делился со мной хавкой и всем прочим. Любовь не любовь, но в жизни этой, в промежутке от Кизлярки до Подшипников, каждый из нас все равно был сам за себя. Правда, он и раньше исчезал, бывало, в неизвестность, от нескольких дней до двух-трех месяцев, за что и получил от Еврея кликуху Беринг, но потом всегда возвращался домой, в промежуток, где все мы обитали не первый год уже: летом – ближе к гаражам и рынку, а зимой – к подвалу и магазину. А Еврей… Нет, про него, пожалуй, я расскажу позже…