Олег Рой - Фантомная боль Страница 34

Первый его крошечный прилавок – два квадратных метра в занюханном садово-огородном магазинчике, – торговал всего лишь двумя-тремя видами краски. В краске Андрей, спасибо химико-технологическому образованию, понимал. И не только в ней. К краскам скоро добавились невиданные до того в Союзе цветные китайские шпаклевки, утеплители, дешевая сантехническая фурнитура. Как профессиональный технолог, он с одного взгляда отличал годную пластмассу – будь то сифон, гофра или прочая жизненно необходимая мелочь – от той, что потрескается через месяц. Покупатели запоминали хорошее место, возвращались, рассказывали знакомым. Сарафанное радио – лучшая реклама, так что дело закрутилось. Даже с объявившейся вскоре «крышей» удалось договориться вполне по-божески: с одним из «старших» они, как оказалось, росли в почти соседних дворах и даже ходили в одну и ту же спортивную секцию.

Но главное, обнаружилось, что Андрей вообще большой мастер договариваться. Он чуть не кожей чуял собеседника – где кивнуть, где пошутить, где добавить в голос металла, где выдержать паузу – и на любых переговорах выходил победителем. Но «проигравшие», что удивительнее всего, не оставались в обиде. Один такой «проигравший» подсказал, что на соседнем околооборонном и потому постепенно разоряющемся предприятии можно за бесценок брать хороший пластик. Купили пару станков, начали сами штамповать всевозможную отделочную фурнитуру: откосы, уголки, карнизы и тому подобную красоту. Андрей «вспомнил», что он технолог, покопался в литературе и придумал, как придавать дешевому (хотя и вполне прочному – туфтой он не занимался, претило) пластику вид штукатурки, кирпича, бронзы, даже мрамора. А ведь с малюсенького прилавка начинал, с гордостью думал он.

Ему нравилось работать по четырнадцать часов, нравилось крутить в голове возможности и варианты (выбрать этих перевозчиков или этих, или, может, выгоднее поднапрячься и завести свой транспортный отдел?), нравилось придумывать новые направления и копаться в мельчайших деталях уже работающих «механизмов», доводя процесс до «идет как по маслу».

Андрей и в мыслях не держал с ходу стать миллионером. Отработанная с юности привычка к последовательности и постепенности берегла. И от шапкозакидательства, и от дутого самомнения, и от рискованных вложений и проектов. Ему нельзя рисковать, у него – девочки.

«Девочками» он называл всех троих – и Марину, и двух дочерей-погодок. С первых, еще небольших, денег гордый «отец семейства», чувствуя себя героем-добытчиком, непременно носил им всякие приятности. Поначалу приятности ограничивались вкусностями (на большее денег не хватало), потом появилась возможность одеваться не на вьетнамском рынке, а в приличных магазинах (как раз и магазины уже появились). Менялись лишь цены «приятностей», отношение же Андрея оставалось незыблемым: ему ужасно нравилось угадывать желания своих «девочек», будь то новая кукла или поездка к теплому морю.

Но если «приятности» более-менее материальные распределялись честно, справедливо, поровну, то с эмоциями все было сложнее.

Почему-то основная порция родительской любви доставалась старшей, Анжеле. Младшей же, Насте, было суждено оставаться вечно второй: ну растет и растет, и ничего особенного. А вот Анжелочка – гений чистой красоты, умница, мамы-папина радость и общий восторг. Ну ангел, что там! Так иногда бывает, но, вообще говоря, это скорее исключение. Как правило, центром всеобщего обожания становится младший ребенок. Тут же все сложилось ровно наоборот: в старшей родители души не чаяли, всячески ее баловали и во всем потакали, а вот в общих шалостях виноватой почему-то оказывалась младшая.

Собственно, неравномерное распределение любви встречается повсеместно. Разумеется, принято считать, что родители – если они, конечно, хорошие люди – ко всем детям относятся одинаково, никого не выделяя. Но в реальной жизни так, разумеется, не бывает. То есть «никого не выделяют» еще встречается, а вот насчет любви… Сердцу, как известно, не прикажешь, любовь не есть акт волевого усилия. Малейшие различия внешности и поведения приводят к весьма значительной разнице в отношениях. Иногда до такой степени значительной, что вообще поверить трудно. Так, одна милая, интеллигентная, очень добропорядочная семейка сдала в детдом – точнее, в дом малютки, потому что от ребенка отказались, едва родив, – девочку лишь потому, что она появилась на свет темноволосой, а в семье, дескать, все светленькие. Они искренне считали, что ребенка им в роддоме подменили – поэтому заберите! – это, разумеется, куда проще, чем принять то, что ребенок не совсем соответствует ожиданиям (нередко подсознательным) родителей. И волосы не того цвета – лишь самый дикий пример. По большей части перекосы не столь вопиющи, поэтому их стараются не замечать. Все словно бы дружно делают вид, что родительская и вообще родственная любовь всегда распространяется поровну, что мир устроен справедливо.

Но ведь ясно же, что справедливость мироустройства – миф, и никакого такого равенства в природе не существует. Да и сами люди старательно культивируют всевозможные сравнения, а значит, и неравенство. Ну, скажем, это вечное «ты кого больше любишь – маму или папу?» или «Танечка у нас вся в папу, а Ванечка весь в маму». Ну и стоит ли удивляться, что неравенство цветет пышным цветом? Кстати, одна из причин такого отношения – банальное человеческое тщеславие.

Мама всю жизнь восхищалась балеринами и потому изо всех сил пихает в балет дочку, которой больше всего нравится, к примеру, возиться с животными, – и она, если не удастся поперек маминых амбиций реализовать это стремление, будет потом уже своих детей пытаться приохотить к биологии, ветеринарии или там верховой езде. Или вот эта мода на большой теннис. Почему все стараются пропихнуть детишек именно в эту секцию? Да потому, что теннисисты «получают аграменные деньжищи, вы что, это всем известно». Родители почему-то убеждены, что, во-первых, миллионы – это главное в жизни (хотя на самом деле главное – это удовольствие, которое человек получает, а уж от миллионов или от выращивания орхидей, это как фишка ляжет), во-вторых, что именно их чадо непременно выиграет Большой шлем и вообще возглавит все мировые рейтинги (что тоже, мягко говоря, случится далеко не наверняка). Стремление же пропихнуть каждую девочку в модельный бизнес вообще доходит до маразма. Ведь действительно чуть не каждую, то есть – миллионы девочек! Хотя топ-моделей во всем мире, ладно, если сотня. Но ведь все при этом уверены, что уж им-то непременно повезет, уж они-то непременно ухватят эту самую Птицу счастья. Хотя и объективных причин к этому обычно нет, да и Птицы счастья у родителей и их детей частенько очень разной породы.

Ну и, само собой, если ребенок хоть немного не соответствует возлагаемым на него надеждам, начинается: ох, горе мое, куда ты годишься, все дети как дети, а ты…

Почему Анжелу выделяли с малолетства, сказать сложно. Но, когда девочки немного подросли, отец уже завоевал более-менее прочное положение в бизнесе и собирался укреплять его и дальше. И роль наследницы империи (ведь должна же в итоге бизнес-усилий появиться бизнес-империя, как же иначе) была возложена на Анжелу как-то сама собой. Поэтому в нее вкладывали максимум средств и усилий, в то время как Настя оставалась предоставлена самой себе. Ибо старшая – Старшая, она достойна возглавить фамилию, она справится, а младшая – а кто ж ее знает, скорее всего, едва ли.

Всеобщее убеждение – страшная вещь, как поглядишь. В русском языке есть грубоватая, но точная поговорка: если человеку постоянно твердить, что он свинья, он захрюкает. И если кому-то изо дня в день твердят: ты можешь, он, скорее всего, действительно сможет, о чем бы ни шла речь. Повторение же бесконечного «у тебя все из рук валится» приводит к тому, что человек начинает регулярно спотыкаться на ровном месте.

Вернемся, однако, к нашим девочкам. Относились к ним, повторю, по-разному. Причем буквально с первых дней их жизни. Да, обе они были желанными детьми, но на этом сходство заканчивалось.

Анжела появилась на свет в чудесный летний день, Настя, годом позже, – мрачной октябрьской ночью, под грохотание поздней осенней грозы и завывание ураганного ветра. В результате Марине первые роды показались легкими и быстрыми, а вторые – затяжными и очень болезненными, хотя объективно дело обстояло скорее наоборот. Рожая Анжелу, Марина чувствовала сильнейшую эйфорию – первый ребенок, долгожданный, ура-ура-ура, и вся природа радуется вместе с нами, да здравствуем мы! А эйфория, как известно, сильнейшее болеутоляющее. Ну а во время вторых родов все было уже привычно, никакого особенного восторга не чувствовалось, да еще и ночь, и буря за окнами воет на все лады, жутко. Ну как тут не счесть все это дурным предзнаменованием? Тем более что у женщин во время беременности и после родов психика частенько теряет устойчивость.