Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Какого цвета любовь? Страница 34

– Теперь ты понимаешь, что романтика – это глупости!

– Так ведь Горький – буревестник революции? – недоумевала Аделаида. – Как он может быть дураком?

– Ни-э-э-т! – разочарованно тянула мама. – Он сперва был романтиком, потом многое понял, исправился и стал буревестником, поняла? Он изменился!

Ну, ладно, чужих любить, конечно, не за что, свои – частная собственность, со всеми потрохами… И всё-таки эту любовь ни в коем случае нельзя показывать! Нельзя, чтобы кто-нибудь о ней догадался и рассказал другим, что «Василий почти готов поменять солдата, но только в лице Сёмочки, на генерала!» Вот это – позорище! Это значит – Василий – слабак, вовсе не мужчина, а подкаблучник! Хотя, возможно, желание папы и мамы, чтоб она была «кристалличэской дэвучкой» вызвано вовсе не любовью к ней, а элементарным желанием «быть на высоте», выглядеть «недосягаемыми»? Тут если ещё племянники приедут, которые скорее всего вообще невменяемые, они же всю картину испортят. Будут отвлекать Аделаиду и вообще – маме не нужно их «влияние». Не простое, не хорошее! Как мама говорит? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» А вот она, Аделаида, конечно, отдала бы очень многое, чтоб папин брат Янис пожил у них хоть несколько дней. Или его взрослые красивые сыновья. Как бы она, надув щёки, ходила с ними гулять по улице! И все бы на них смотрели с интересом и завистью. И никто, ни одна скотина не смогла бы обернуться на неё и засмеяться вслед! Это её братья!

После отъезда Кети осталась одна Кощейка. Аделаида продолжала любить Кощейку, единственную свою подругу детства, но чем дальше, тем больше расходились их дорожечки. Кощейку, как уже достигшую половой зрелости, стали готовить к замужеству. Она даже сама не ведала – будет ли заканчивать десятилетку, или родители примут сватов после восьмого класса. Аделаида же знала, что именно после восьмого класса её и отправят к «репетиторам». Кощейку замуж, а её на подготовку в институт. «Значит, – говорила мама, – между вами не может быть ничего общего!» Под элитным словом «репетитор» камуфлировались всё те же школьные учителя, которые набирали учеников на дом, создавая рабочие группы, и занимались с ними дополнительно во внеурочное время за определённую плату. На самом деле часто практиковать вне работы было противозаконно. Поэтому, начиная урок, накрепко запирали двери; заслышав незнакомые голоса, затаивали дыхание; в свою очередь ученики в школе на вопрос преподавателей «занимаются ли они дополнительно по тем предметам, которые будут сдавать в вуз?» должны были отвечать:

– Да. Я занимаюсь с тётей!

И все понимали, что шифруется под домашним словом «тётя».

На самом же деле это было очень даже мило и аристократично – тайно посещать частные уроки, например, по химии, по биологии или физике. Это было престижно – значит, все понимали: чадо потенциальный абитуриент Мединститута! Отрок или отрочица очень гордились собой и навесом тайны, окутавшей их. Они чувствовали себя посвящёнными и даже выработали специальный язык с кодовыми названиями, который постороннему было не понять. Весь Город знал, чей сын или дочь, где и по какому предмету занимается, и весь Город называл это «пошла к тёте».

Кощейка в свою очередь перестала носить платья без рукава и изменила свой искристый, весёлый смех на кудахтающее хихиканье, как и положено, в ладошку.

У Аделаиды в жизни, по большому счёту, ничего не изменилось. Проблемы, связанные с учёбой, стали вроде мелких доз мышьяка, которые с детства принимали венценосные особы, чтоб организм привык к этому веществу и при попытке отравления он бы на них не подействовал. Всё было по-старому: «чёрные вторники», папин рапорт генералиссимусу в лице мамы. Обстановка в течение учебного года, натурально, была военизированной, и выписки оценок напоминали сводки с фронта.

– Видыш! Видыш што ти апят надэлала?! Извинс перэд мамом сечасже! Какое палажениэ в школе! Кода ти исправиш палажэние?! Извинис сечас же перэд мамом, тэбэ гавару! Мама хочит чтоб ты был блестащая, всю дюшу тебе даёт!

Мама в свою очередь продолжала сперва бить Аделаиде морду, потом громко стенать, что её-таки добили, что она расшибается в лепёшку, и никто это не видит, что она умирает, что ей не хватает воздуха: «дыхания нету-у-у-у!»; потом она кричала, что утопится, и что в её смерти будут винить Аделаиду и плевать ей вслед, желать ей, чтоб она сдохла! Высказавшись по полной, мама впадала в сумеречное состояние, бросалась на кровать, или заваливалась прямо на пол, пускала пузыри из слюны, закрывала глаза, «теряла сознание» и делала губами: «Бу-бу-бу…»; потом приезжала вызванная отцом «скорая», делала маме успокоительный укол и уезжала. За столько лет все водители скорой хорошо выучили их адрес, и карета подавалась без опозданий в течение нескольких минут. Заслышав в трубке папин голос, все уже знали, куда ехать, и адрес можно было и не говорить. Потом, когда мама «приходила в себя», то есть – открывала глаза и чистым взглядом только что вернувшегося с того света великомученицы обводила квартиру, надо было бесшумно войти в комнату, где она возлежала на постелях, молча, с убитым выражением лица сесть возле неё. Она медленно переводила взгляд с одного предмета на другой, подолгу задерживалась на каждом, как бы давая понять, что она не узнаёт ни квартиру, ни домочадцев, что она изучает всё, как наивный ребёнок – умиротворённо и по-детски доверчиво. Потом, как бы невзначай взгляд её цеплялся за Аделаиду; мама с гримасой боли устало прикрывала глаза, и тихий стон срывался со скорбно поджатых губ… Дальше по годами утверждённому сценарию нужно было тоже вздохнуть, ещё немного помолчать как бы в мучительном раскаянии, не рискуя приоткрыть рот, и, осторожно поправляя уголочек маминого одеяла, медленно и печально начинать извиняться…

Зато в остальном, не считая оценок, школа была спасительным архипелагом, где можно проявить свои прикладные способности и вдоволь наобщаться с друзьями. И потом, была куча кружков, факультативов, всяких дополнительных занятий. Конечно, почти ничего из них Аделаида не могла посещать, потому что мама считала – факультативы для «тупых» и «плохих учеников», чтоб они «подтянулись на несчастную «троечку», а Аделаида – выше среднего, поэтому, если что-то не знает – должна сама дополнительно заниматься дома. Или можно снова позвонить Береговой, чтоб она ей объяснила по телефону. Зато Аделаида пришла в неописуемый восторг, когда наконец её призвали ходить на ШБК – школу будущего комсомольца. Она три раза в неделю стала на час задерживаться после уроков. Домой Аделаида возвращалась с каким-то новым, совершенно неведомым до этого чувством безнаказанности и своей правоты. Она знала, что мама сейчас мечется по квартире совершенно взбешённая, растворившаяся в единственном желании дождаться Аделаиды и, сдерживаясь из последних сил, ровным тоном спросить:

– И где ты была? У меня внутри всё клокочет! Вот так вот! – и мама показывает руками, как именно её кишки внутри «клокочат».

На что Аделаида, выкатив честные глаза и ликуя в душе, ответит:

– Школа будущего комсомольца.

– Ты что, не могла предупредить, что задержишься?! – мама пока не сдаётся.

– Извини, но мне надо учить «Устав». Я не могу терять время, потому что не успею. Я прямо сейчас начну учить наизусть «Устав», правда?

– Бессилие! Что может быть страшнее его?! Ещё более полное бессилие!

Мама бледнеет и уходит на кухню, откуда долго доносился грохот складываемой посуды и шум воды. Она ничего не может сделать! Потому что Аделаида учит «Устав» и готовится стать комсомолкой! Мама никогда не посмеет сказать, что уроки главнее «Устава»! Теперь мама будет ждать папу, чтоб громко выяснить какие-нибудь старые отношения с ним.

Так было каждый понедельник, среду и пятницу. И каждый раз мама в блаженном ожидании с брезгливо-презрительным выражением лица медленно, с расстановкой произносила:

– «Ще-бе-ка…» что такой?

И каждый раз Аделаида, уверенная в своей неуязвимости и правоте, отвечала:

– Школа Будущего Комсомольца!

«Против линии Партии и Комсомола не попрёшь! Ты не сможешь мне запретить ходить на ШБК! Комсомол – это выше всего, это защита, это оружие, в конце концов, даже помощнее чем тот ядерный взрыв в Пятой школе на пожарном стенде с треугольным ведром! Так что, мамочка, умойся!»

Она сидела и часами читала нужные, патриотические книги. Она знала, что, в принципе, ей всё спишут, если даже она получит «четвёрку», потому что «не смогла достаточно хорошо подготовиться», так как наизусть учила «Комсомольский Устав»! Она возлюбила «Устав» даже больше, чем датского сказочника Андерсена, который обещал, что скоро она превратится в Прекрасного Лебедя!.. Она наслаждалась «Комсомольским Уставом», как её ровесницы романами о любви, каждый абзац заучивала, как самое красивое, самое проникновенное стихотворение: