Виктория Габышева - Любовь, или Пускай смеются дети (сборник) Страница 35

Катя спросила у медсестры, куда идти. Та махнула рукой. Катя шла по аллее, задумавшись, и не сразу поняла, что навстречу идет отец.

Он прекрасно выглядел – в шелковой отутюженной пижаме, чисто выбритый, пахнущий «Шипром». Он шел, насвистывая под нос мелодию. Катю он тоже не заметил.

– Папа, – окликнула его она.

Он посмотрел на нее, и Катя пожалела, что окликнула – отца перекосило. Довольная улыбка сменилась гримасой – это был оскал ненависти. Настоящей, лютой, животной ненависти.

– Что тебе надо? – спросил он.

– Ничего, – ответила Катя. – Мама просила тебя найти.

– Зачем? Что вам от меня надо? – Отец непроизвольно брызгал слюной.

– Ничего не надо.

– Чтобы я тебя больше не видел. И матери передай, чтобы тебя не подсылала, – сказал отец и быстрым легким шагом пошел к главному зданию.

Катя вернулась домой на ватных ногах, с ощущением, что ее окунули в бак с нечистотами. Она не могла забыть оскал на лице отца.

До этого момента она его все-таки любила. Помнила, как он носил ее на плечах. Он был ее отцом. Катя не могла выбросить его из памяти, избавиться так же легко, как отец от нее.

Но этой встречи ей хватило сполна. От дочерней любви ничего не осталось. Нельзя любить человека, который ненавидит тебя так сильно.

– Ну что, ты его нашла? Как он себя чувствует? Болеет? Кушает? Госпиталь хороший? Ему процедуры делают? – Мать с надеждой смотрела на Катю. Она не спросила, как дочь сдала сессию, какие у нее соседки по комнате в общежитии, хватает ли ей на жизнь стипендии. Мать не задала ни одного вопроса. Катя только сейчас поняла, почему мать обрадовалась, что дочь приезжает на каникулы домой. Катя решила, что мама соскучилась по ней, а оказалось, что она хотела отправить ее к отцу. Сама мать поехать не могла – боялась, не решалась, так что Катины каникулы пришлись очень вовремя.

– Все хорошо. Он передавал тебе привет, – ответила Катя.

– Правда? – Мать аж зашлась от счастья. – А что он сказал? Не похудел?

– Нет, там кормят четыре раза в день. Играет в шахматы, – ответила Катя.

– А что еще?

Мать ждала, жаждала подробностей. Ей нужна была информация, которую она обдумывала бы каждый вечер, каждую минуту, представляя себе бывшего, но все еще любимого мужа.

Став уже взрослой, женщиной с незадавшейся личной жизнью, матерью-одиночкой, Катя поняла, что мать всю жизнь любила только отца. Замуж она так и не вышла, хотя за ней ухаживал массовик-затейник из местного Дома культуры. Но вот как можно любить такого мужчину, как можно было ради него сдать родного ребенка в интернат, Катя так и не смогла понять. Да, такое было время – тяжелое. Да, такое было поколение – военное. У них все перевернулось, все встало с ног на голову. Дети для них никогда не были самым главным в жизни. Они искренне считали, что государство воспитает из их сыновей и дочерей достойных членов советского общества, будущих коммунистов. Они верили в свои идеалы, в работу на благо партии, а «мещанство» для них было ругательным словом. Катя все понимала, но простить не могла. Так и жила с комплексом интернатской девочки, загубленной, задушенной, выброшенной за ненадобностью. Не знала, что такое семья, и не смогла построить свою. Не знала, как отдавать любовь, и каждую минуту ждала удара заточкой под ребра. Не понимала, что такое быть женщиной.

Она рано обрела привычку рассчитывать только на себя, встала на ноги, начала работать, зарабатывать. Другого пути у нее не было. И это единственное, чему ее научили, – быть одной. Она приезжала к матери урывками, пусть на два дня. Привозила деньги, продукты. Мать никогда ее ни о чем не спрашивала, никогда не благодарила. Принимала все как должное.

Но каждый раз наутро, дождавшись, когда дочь проснется, Машенька выкладывала на стол бумажку с очередным адресом, по которому можно было найти отца.

– Съезди к папе, посмотри, как он там, – просила она.

Катя ехала. Находила очередной пансионат или госпиталь, где ей давали адрес отца. Она искала нужный дом, квартиру. Дверь открывала женщина, представлявшаяся отцовской женой. Отца дома обычно не было – он или гулял в парке, или играл в шахматы в Доме культуры.

Катя возвращалась домой и докладывала матери – все хорошо, питается замечательно, четыре раза в день, ходит на процедуры, деньги вот передал.

Катя выдавала матери свои, кровные, заработанные, отложенные деньги. Мать радовалась, как девочка. Целовала конверт и надеялась, что однажды муж к ней вернется.

Даже когда у Кати родился сын, мать его не приняла как внука. Мальчик был приложением к Кате, и у Машеньки никакие душевные мускулы не дрогнули.

Тогда Катя действительно поехала искать отца – сказать ему, что он стал дедом. Она нашла его в Туапсе. В справочной ей дали адрес. Катя поехала. Дверь ей открыла очередная жена, которая сказала, что Катин отец ушел на вечерний моцион. Скоро вернется.

Катя пошла в ближайший парк, спросила у прохожего, где собираются шахматисты, и нашла там отца. Он сидел на лавочке, в красивом костюме, в очках в золотой оправе, выбритый, моложавый, уверенный в себе. Катя подумала о маме, которая никак не могла быть женой этого мужчины – подтянутого, пышущего здоровьем, холеного, умытого, отутюженного, надушенного.

Катя так и не подошла к нему. Не смогла. Перед глазами стоял его животный оскал. Второй раз она этого видеть не хотела. Она ненавидела его и за мать. Та ни разу не ездила отдыхать, подлечиться. Ей даже в голову такое не могло прийти. Мать никогда не жаловалась, боль и болезни переносила на ногах – отца очень раздражало, когда она лежала с температурой. Он не верил в то, что она действительно простудилась. Болеть в их семье мог только он.

Если плохо себя чувствовала мать или заболевала Катя, отец испытывал неудобства. Он раздражался, даже впадал в ярость оттого, что все идет не так, как он любит, не так, как он привык. Детский кашель вызывал у него головную боль, запах лекарств – изжогу, а больная жена – презрение.

Катя хорошо запомнила один случай, когда мать добегалась до воспаления легких. Вставала, готовила, утюжила рубашки. Слегла только после того, как температура подскочила до тридцати девяти.

– Надо «Скорую» вызвать, – сказала Машенька мужу.

– Зачем? Я здоров, нормально себя чувствую, – удивился тот.

– Мне плохо. Вызови врача.

– Обычная простуда, что ты выдумываешь?

– Пожалуйста, вызови врача.

– С тобой одни проблемы! – Отец нехотя набрал номер «Скорой», и мать увезли в больницу в тот же вечер.

Он навестил ее один раз – пришел узнать, как долго она пробудет в больнице. Врач сказала, что не меньше двух недель. Отец кивнул и уехал в командировку, оставив Катю-школьницу одну, без денег и еды. Катю подкармливали соседки. Они же выдавали девочке яблоки, котлеты, пироги, чтобы она отнесла маме в больницу.

И даже после этого Машенька не развелась с мужем, не бросила его, ни словом не попрекнула. Его эгоизм она считала нормальным и готова была простить все, даже то, что ему наплевать и на нее, и на родную дочь, ребенка, которого он, не задумываясь, бросил на произвол судьбы. Не умерла же с голоду, значит, все нормально. Соседки подкормили? На то они и бабы, чтобы готовить и кормить. Не его это дело, не его забота.

Потом Катя даже не ездила искать отца. Уходила к соседке на дальнюю улицу и просилась переночевать. Соседка знала, что у Машеньки «не все дома», и Катю жалела – кормила, укладывала спать на свою кровать. Катя возвращалась домой, как будто от отца – с деньгами, подарками. Мать примеряла новый халатик, ночнушку, нюхала колбасу, и у нее даже мысли не возникало, что бывший муж не в состоянии выбрать женскую одежду и уж тем более купить колбасы.

Прошло много лет. Кате казалось, что пролетела целая жизнь. Мать была уже совсем плоха – жаловалась на боли в ногах, желудок болел. Машенька превратилась в старушку – больную, сгорбленную, седую насквозь. Она тяжело, натужно кашляла, простужалась от малейшего сквозняка, могла есть только перемолотую пищу. Стала забывать, какой на дворе месяц. Даже с первого взгляда было видно, что мать больна. Но для Машеньки жизнь остановилась в том времени, когда она была счастливой – полной надежд девушкой, комсомолкой, подающей надежды учительницей. Машенька забыла, сколько ей лет, забыла, что ее любимый муж давно с ней развелся, забыла, что единственная дочь давно выросла. Зато она помнила угрей в баках для белья, пальто мужа с каракулевым воротником, от роскошного вида которого она теряла дар речи, помнила маленькую Катю в красивом платье, берег моря, вдоль которого они гуляли втроем. Машенька осталась в том времени, в котором, как ей казалось, она была по-настоящему счастлива.

Она перестала просить дочь съездить проведать отца. Катя сама ей рассказывала, что они виделись, разговаривали, у отца много работы, он передал деньги. Машенька кивала и счастливо улыбалась.