Александр Дьяченко - В круге света (сборник) Страница 35

После телевизионных новостей слышу мамин голос:

– Что ж вы, сынок, снова нам душу травите? Как же вам не стыдно? И при этом у вас хватает наглости заявлять о каком-то «едином государстве». Кстати, Оксана, они же ведь и вам на Украину трубы постоянно перекрывают.

– Ой, тетю, – сочувственно отзывается моя сестра, – эти москали нас вже замучили. Хорошо, в домах печи не поломали, так хоть углем спасаемся, а что в городах творится.

Сижу за столом, не поднимая глаз, уставился в тарелку и делаю вид, что все это, о чем говорят, меня вовсе и не касается. Слышу:

– Что, Саша, стыдно? Вот такие вы нам братья.

Как-то разговорились мы на эту тему с отцом Виктором, он ведь мой земляк, чистокровный белорус.

– А я езжу домой только тогда, когда у нас с земляками нет конфликтов. Собираясь ехать, заранее провожу, что называется, информационный мониторинг. Слышу, например, запретили из Беларуси ввоз молока или их сахар у нас на таможне маринуют, – сижу дома. Конфликт разрешился, тут же еду к мамке в деревню. Знаешь, не могу без родины, чахнуть начинаю, даже если у тещи на даче и неделю просижу, а все одно чахну. А родная земля – это все. Бать, вот приезжаю к себе в деревню под Барановичи, иду в сад и ложусь под яблоньку. Раскину руки широко-широко… И так станет хорошо, так покойно, что даже и засыпаю. Полежишь так с полчаса. И совсем другое дело, куда-то все эти городские болячки деваются. Снова могу и петь, и строить.

Слушаю отца Виктора и чувствую, что завидую. У него есть свое конкретное место, которое он считает родиной. И этот маленький садик тоже узнает отца Виктора, он для него свой. А где тот кусочек земли, где бы и я мог вот точно так же лечь, обнять его и никто бы меня не прогнал?

Конечно, я бы мог поехать к отцу на дачу, на которую меня в юности было не заманить. Но этого мало, должны быть и люди, для которых ты, несомненно, свой и которые любят тебя независимо от того, где ты сейчас и с кем живешь.

Пытливый разум, словно подключившись к программе поиска, немедленно начинает предлагать самые разные варианты родных мест, где можно было бы распластаться и воскликнуть: «Здравствуй, родина, я пришел тебя обнять!» Хорошо, но если не Беларусь, то, наверное, таким местом должна стать Москва, а конкретнее – Лефортово, с роддомом в Синичках. Несколько лет назад я там был, нашел дом, в котором мы жили на улице Красноказарменной, и даже походил вокруг роддома, где появился на свет. Удивительно, тебе так много лет, а твой роддом все еще стоит. В тех местах полно газончиков с травой, пожалуйста, хочешь – ложись и обнимай. Правда, когда спустя годы я снова там побывал, меня озадачило, что почти не видно лиц тех, кто, по логике, веками жил на улице под названием Красноказарменная в районе с таким милым сентиментальным названием. Ведь я же не в Азербайджане, я в Синичках родился. Ау, где вы, потомки тех, кто когда-то, совсем еще недавно, населял эту землю, куда вы подевались? И если я сегодня лягу возле моего бывшего роддома, не нарушу ли я какие-нибудь горские обычаи?

Ладно, но если не Беларусь и даже не Москва с Синичками, то что тогда? А вот что! Моя ридна ненька Украина. Ведь я еще пацаном года три подряд ездил к отцу в его село под Одессой. Помню, как встречали меня у автобуса мои многочисленные племянники, как мы шли по бесконечно длинной центральной улице, вдоль которой сосредоточились сотни дворов. Время от времени нам попадались на пути незнакомые мне пожилые дядьки, которые каким-то таинственным образом знали по именам всех моих сопровождающих и, выделяя меня из всей толпы, интересовались:

– А этот чей такой хлопец?

– Так это ж Сашко, сын дядьки Ильи, приихав до нас сала поисты.

– Та ты шо?! Гилькив сын? Та мы ж с твоим батькой еще до войны! – И начинаются воспоминания.

Вот если бы тогда, в те далекие годы, я бы решил обняться с Украиной, то это были бы самые искренние взаимные объятия.

Чтобы сегодня мне ехать просить силы у родной для меня украинской земли, для начала мне, как минимум, нужно будет пройти таможню, отстояв многочасовую автомобильную очередь на пропускном пункте. Конечно, можно ехать и зимой, но тогда ты на земле долго не полежишь. И еще, теперь, чтобы иметь право считать эту землю родиной, нужно владеть великим и могучим украинским языком. И здесь у меня никаких шансов. Я тут было как-то открылся украинским гастарбайтерам, что и я, мол, с ними одной крови, на что в ответ они, вежливо улыбаясь, несколькими меткими фразами на своем певучем языке поставили кацапа, то бишь меня, на место. Справедливо посрамленный, вдруг увидел себя в селе моего папы под Одессой. Вот я уже в предвкушении объятий с родиной, готовлюсь растянуться на теплом песочке и вдруг слышу за спиной: «Эй, москаль, тут бесплатно не лежат, гони десять гривен за шезлонг, тогда и откисай».

Однажды, лет пять тому назад, в наш храм зашел пожилой уже мужчина, невысокого роста, щуплый, с большой лысиной и в очках. Он внимательно посмотрел на меня своими печальными армянскими глазами, и я понял, что с этим человеком мы обязательно подружимся. Так оно и вышло. Он подошел ко мне и представился:

– Мое имя Гамлет.

Я улыбнулся:

– Гамлет, это который принц Датский?

Мой собеседник, видимо привыкший к подобным шуткам, устало уточнил:

– Нет, я не Датский, я Гамлет Гургенович из Чамбарака. У нас вообще в роду все мужчины или Гамлеты, или Гургены.

Оказалось, что мы с Гамлетом одногодки, хотя внешне он казался старше меня лет на двадцать. Сразу после школы он учился в Москве и, став строителем, остался в России. Ему еще не было и тридцати, а он уже возглавлял большое стройуправление. Женился на армянке, та, прожив с мужем год, родила ему дочь и уехала к маме в Армению. С тех пор в Россию она уже не вернулась, и Гамлету приходилось разрываться между семьей и работой. Она хотела, чтобы муж жил на родине, а он жил своими грандиозными сибирскими стройками.

После распада Союза кончились и великие стройки, а Гургеныч все искал себе дело. Имея привычку работать масштабно, он сколотил с десяток армянских бригад, которые трудились на новых стройках новой России. Мы нанимали его отделочников, по этой причине Гамлет и появился у нас в храме.

Разумеется, мы с ним подружились, нас с Гамлетом тянуло друг к другу. Это по профессии он был строитель, а по сути своей – философ. Да это было бы даже странно, если бы Гамлет не был философом, причем философом религиозного плана. Так он и принял Православие. Я слушал его и все ждал, когда же он задастся коронным гамлетовским вопросом: быть или не быть? А вместо этого он рассказывал мне о своем венчании и о первом причастии. Скажете, что здесь такого, все причащаются, но Гургеныч стал причащаться задолго до своего крещения. И вообще, он был большим оригиналом.

Однажды я спросил его:

– Гамлет, ты всю жизнь разрываешься между Россией и Арменией, почему бы тебе не вернуться домой и не соединиться с женой, сколько осталось той жизни?

Мой собеседник, сделав глоток кофе из чашечки, кстати, я не помню, чтобы он когда-нибудь что-то ел или пил, кроме кофе, ответил:

– Ты понимаешь, батюшка Александр, я приезжаю в Армению, и мне сразу начинает не хватать России, ее просторов и моих русских друзей. А потом, я здесь зарабатываю на всю мою большую армянскую семью, учу племянников, лечу дядей, тетей. Поэтому, когда задерживаюсь на родине дольше обычного, мне начинают напоминать, что пора, мол, дружок, ехать работать. Приезжаю сюда и начинаю тосковать по Армении. Жена у меня гражданка Армении, а я россиянин. Тяжело так жить, всегда один, а что-то изменить не получается, к сожалению, я однолюб. Так и живу одновременно в России и Армении или, можно сказать, нигде не живу, словно и нет у меня дома.

В те дни шла эта непонятная война с Грузией, и я спросил его:

– Слушай, Гамлет, а если бы мы сегодня воевали не с Грузией, а с Арменией, ну вот так, чисто гипотетически. Тебя, как гражданина России, призвали бы в нашу армию и отправили воевать на Кавказ. Стал бы ты стрелять в армян?

– Нет, батюшка Александр, я никогда бы не стал стрелять в армян.

– Тогда ты стрелял бы в русских?

– Нет, я никогда не буду стрелять в русских.

– Ну, так не бывает, Гамлет, на войне нужно обязательно в кого-то стрелять.

Это был трудный вопрос, действительно достойный Гамлета, и он ответил:

– Тогда бы я выстрелил в себя, батюшка Александр.

Гургеныч не случайно казался стариком, его сердце работало совсем никудышно, а вдобавок еще сахарный диабет, видать, сказалась жизнь всухомятку. Он было надумал лечиться, но врачи, осмотрев его, посоветовали просто жить, пока сердечко еще стучит.

Но вскоре Гамлет стал сдавать на глазах, сперва его пытались поддерживать лекарствами, но, когда поняли, что без операции уже не обойтись, он приехал ко мне.

– Батюшка Александр, моя мама мне однажды сказала: «Сынок, ты будешь жить долго и счастливо». Я верю маме, но не могу не верить врачам.