Игорь Симонов - Неизбежность лжи Страница 35

– Ты устал и раздражен, поэтому говоришь ерунду. И я еще раз попытаюсь тебе объяснить, хотя, наверное, сейчас не самый лучший момент.

– Нет уж, давайте сейчас, может, мне завтра и не надо уже в этот долбаный штаб ехать?

– Хорошо, хорошо, пусть будет сейчас. Я много раз говорил тебе – мы живем в многомерном или, если хочешь, многовекторном мире, и большинство векторов постоянно меняют направление и величину. Есть постоянные, но их крайне мало, а большинство все время меняется. Никакой суперкомпьютер не способен просчитать до конца ни одной сложной комбинации, а их множество, и все они взаимозависимы. Это понятно?

– Да, понятно, мы много раз говорили об этом, но это теория.

– Нет, мать твою, – раздраженно перебил его Юрий Петрович, впервые за многие месяцы повысив голос, что решало вполне прикладную задачу – привести Костю в чувство. – Это самая настоящая практика, и если я трачу свое время и объясняю тебе что-то, то будь добр слушать, а если не можешь слушать, иди спать, в другой раз поговорим.

– Извините, – сказал Костя, – я внимательно слушаю.

– Как сказал какой-то американский бизнес-гуру, – спокойно продолжил Юрий Петрович, – если у тебя недостаточно информации для принятия решении, то используй интуицию. Мы живем в мире, когда информации всегда недостаточно. Начальник А имеет подчиненного Б, и этот подчиненный Б ворует у начальника А. Ты узнаешь это, тратишь время на сбор доказательств и предъявляешь все начальнику А в надежде, что он как минимум выгонит подчиненного Б, а тебя, молодца, посадит на его место. А он берет все доказательства, читает их и ничего не делает. Это в лучшем случае, а в худшем выгоняет тебя. И ты не понимаешь, в чем дело, ведь он же не дурак, этот начальник А, он всегда такие правильные вещи говорит, так почему же в этом случае, когда все очевидно… А потому, например, что начальник А уже давно трахает жену подчиненного Б, и тот об этом знает, а начальник знает, что тот знает, и испытывает по этому поводу чувство вины. Как тебе такой сюжет? Или, например, он его дочь незаконнорожденную как свою воспитывает – еще лучше история. Нравится?

– Странно это, – задумчиво сказал Костя, – вы все время убеждаете меня, что мир иррационален и человеческие поступки иррациональны.

– Потому что так оно и есть. Возвращаясь к нашей теме – те люди, которые считали, что оппозиционная партия необходима, продолжают так считать, но пейзаж вокруг несколько изменился – как ты справедливо заметил, на смену лету пришла осень, по ночам стало холоднее, скоро дожди пойдут, – он вздохнул прежде, чем продолжить, – то есть они так же и считают, то есть направление вектора не изменилось…

– Но величина его уменьшилась, – досадливо продолжил Костя.

– Думаю, что так, – кивнул Юрий Петрович.

– И какими должны быть в этой связи наши действия?

– Костя, давай вернемся к нашему первому разговору, – Юрий Петрович открыл коробку с сигарами, достал одну, потом другую, покрутил около уха, щелкнул секатором и стал неторопливо с удовольствием раскуривать, будто это и было сейчас его главным делом. Этому Костя не переставал изумляться – что бы ни делал Юрий Петрович, казалось, что он считает это было своим главным делом. – Ты тогда сказал, что ни сама партийная идея, ни личность господина Платонова и его друзей тебя совершенно не греют, что меня вполне устраивало. Я, в свою очередь, пообещал тебе доступ к ресурсам и масштабу деятельности, с которыми ты прежде не сталкивался – и ты это получил. Откуда может следовать только один вывод – продолжай заниматься тем, чем занимаешься. Если вдруг зайдешь слишком далеко, я тебя прикрою. Это не альтруизм – мне просто невыгодно тебя сдавать, у меня на тебя большие планы.

Было у него какое-то магическое свойство – успокаивать и прочищать голову, даже если тема разговора оказывалась тяжелой и неприятной. Становилось легче, будто на природу съездил и в лесу погулял. Костя вернул себе способность к трезвому анализу происходящего.

– Я правильно вас понял, что сейчас наибольший интерес представляет не столько результат, сколько процесс?

– Можно и так сказать, – улыбка Юрия Петровича разлилась клубами сигарного дыма.

– Но так не было вначале? Это я спрашиваю, чтобы…

– Правильно спрашиваешь. Вначале было не так, и я тебе уже сказал, что изменилось.

– То есть мы проводим своего рода эксперимент, насколько сама система окажется терпимой к тому, что ее часть попробует пожить самостоятельной жизнью?

– Вроде того. Такой очень плавный, спокойный эксперимент, чтобы, избави Бог, никого не возбудить сверх меры.

– И многие это понимают?

– Несколько человек. Ты теперь в их числе. Видишь, как далеко ты зашел?

– А Платонов, – не унимался Костя, – он понимает?

– Не думаю, – покачал головой Юрий Петрович, – впрочем, я с ним это не обсуждал, но кажется, не понимает. Он не понимает, что случайно зашел в другой монастырь с другим уставом. Ему кажется, что это все тот же монастырь – ведь лица все те же, но выражения лиц другие – а он таких тонкостей не понимает. Все нормально пока. Работай по плану спокойно. Ты ведь в Пермь летишь в понедельник?

– Да, – удивился Костя тому, что Юрий Петрович помнит расписание его командировок.

– Ну и лети, вернешься – встретимся. Сейчас каждый день имеет значение. Если что, я позвоню.

– Спасибо, – он пожал протянутую руку.

Пермь была третьим по счету городом, куда Костя летал на два-три дня, чтобы встретиться с местными партийными и неформальными лидерами региона. Прежде были Екатеринбург и Новосибирск. Ни в одном городе, ни в другом первых со вторыми поженить не удалось. Партийные представляли собой кучку законченных неудачников, способных лишь на то, чтобы ругать на кухне Путина при выключенном мобильном телефоне, и возвращаться в очередь за подачками от партийных лидеров.

При этом в каждом городе находились умные, сильные в разной степени, независимые люди, конфликтующие с местной властью при поддержке определенных слоев населения, в основном молодежи. На некоторых уже были заведены уголовные дела. Этого факта Костя не учел в своем первоначальном плане. То есть он не учел того простого и очевидного для многих уже факта, что практически невозможно открыто противостоять власти на любом уровне и не быть при этом фигурантом уголовного дела – об изнасиловании, педофилии, наркотиках, хранении оружия, неуплате налогов – список бесконечен.

Разговор с этими людьми налаживался тяжело. Они были оттуда, из партизанского леса, небритые и немытые, в телогрейках, с автоматами через плечо. А он с большой земли, в хрустящей новенькой форме с непривычными звездами на погонах. И после разговора им надо было обратно в лес, в землянки, где, может, уже притаилась засада, а его ждал заправленный самолет и через два часа полета – сверкающие огни большого города.

И он говорил им: «Преодолейте свой вечный скепсис и недоверие по отношению к Москве. У нас всех появился шанс и им нужно воспользоваться, если мы не воспользуемся этим, то другой такой появится неизвестно когда. Раньше нельзя было объединиться, потому что не было ресурсов – ни финансовых, ни административных, а теперь они есть…»

Но они гнули свое: «Финансовые ресурсы не вопрос. Нам не нужны деньги на рекламные кампании, а на подвал и компьютер с принтером мы деньги найдем. Административного ресурса у вас нет. Система никогда не будет играть против самой себя, это обычная разводка и разводят ваших главных, как лохов, а они тебя, а если и не разводят, то значит, ты нас использовать хочешь, и тогда конкретно мы тебе здесь можем и съездить куда-нибудь, например, в ебало твое. Не боишься, у нас тут ребята простые, а ты без охраны…»

Тогда он говорил им: «Никому не верить – это самое простое. И говорить, что все говно, а будет еще хуже – это тоже самое простое. Может, мы и живем так, потому что ни во что не верим. Проверьте меня, скажите, что надо сделать, кому здесь помочь, чем – если не получится, разойдемся. Не отталкивайте руку, которую вам протягивают. По одному вас местное начальство по-любому передавит…»

«Да, – находился кто-нибудь, – по одному нас, может, и передавят, но статью дадут – три года условно, а с тобой свяжешься, и получается организованная преступная группа, и по предварительному сговору, и так далее, это уже другим сроком пахнет». Кто-то смеялся, кто-то качал головой. В комнате, кроме него, было обычно человек пять – семь, в возрасте от двадцати до сорока – сорока пяти, обязательно одна или две женщины. Женщины обычно откликались первыми на его слова: «Сами же соглашаетесь, что по одному передавят, то есть цели вы своей все равно не добьетесь. То есть вы на поле выходите заранее не выигрывать, а посопротивляться. Какой смысл? У меня тоже ста процентов на победу нет, но у меня хоть хороший шанс, а у вас – никакого. Вы говорите, я риск предлагаю, так я не спорю, но риск с шансом победить. Нужна сильная организация, с аппаратом, инфраструктурой, своими газетами и журналами. Это будет не сразу, постепенно, может, годы пройдут, но это понятный путь, а альтернатива ему будет, когда цена на нефть упадет ниже восьмидесяти, а будет – он всех похоронит – и вас, и меня. И если мы это понимаем и бездействуем, то, значит, мы уже руки подняли кверху и просто ждем, кто за нами первый придет – менты или погромщики. И неизвестно, что будет хуже». «Ты с кем организацию собираешься создавать, с этими задротами, которые у вас в региональном отделении сидят? Они же тебя первые сольют, когда ветер в другую сторону дунет».