Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник) Страница 35

Так бесславно закончилась эпоха процветания отдельно взятой еврейской семьи. Соломон больше не мог работать на кладбище, а у Ханны не было сил начинать жизнь заново. Оба молча покорились непреодолимой участи. Родители не догадывались, что рядом с ними страдает и их нелюбимый сын. Сырец хотел, чтобы они его любили, но любовь не приходит по заказу. Володя подрастал и все больше чувствовал свою никчемность, а ему так хотелось доказать родителям собственную значимость. Он верил в свою победу. Если его полюбят в семье, тогда его будет любить весь мир.

Подростком Володя Сырец отличался от остальных сверстников. Он слыл отъявленным хулиганом в рабочей слободке, окружающие считали его ненормальным евреем, но Сырец был обычным юношей. Своими выходками он хотел привлечь к себе внимание родителей, растормошить их – но они были слишком погружены в домашние неурядицы. Яков же держался рядом с родителями. Он поддерживал семейную политику. В трудное время нужно держаться всем вместе. Так было принято в приличных семьях. И только Сырцу не сиделось в тесной «хрущевке». Он не привык к малым габаритам. В шестьдесят втором ему исполнилось шестнадцать. Все пивные и злачные места Александровской фермы были исхожены быстрыми ногами необычного еврея.

По всей улице Бабушкина несло сивухой. В пивном баре «Вена» царило громкое многоголосье. Слишком шумно и угарно. Очень накурено. Табачный дым плотными облаками обложил потолок, плавными кисейными струями стелясь по полу и ногам выпивающих и громко орущих людей. Народ с нескрываемым удовольствием предавался разгулу. За стойкой буфета царила пышногрудая цветущая женщина. Получив заказ от очередного клиента, она открывала фыркающий кран и с шумом отмеривала порцию пива, не доливая при этом примерно треть кружки, но посетители пивбара не обращали внимания на хитрые манипуляции коварной женщины. Они увлеченно обсуждали свежие политические новости. В мире было неспокойно. Хитросплетения мировой политики горячили пьяные умы обитателей окраины – холодная война была в разгаре. В углу за столиком прохлаждалась бездельем веселая компания семнадцатилетних юнцов. Они существовали как бы отдельно от остальных, напоминая собой компанию пришельцев из другого мира. Столик незаметно обрастал дополнительными стульями, постепенно превращаясь в пестрый оазис. Вскоре к столику подсели юноши постарше, и звонкий фальцет, звучащий вразнобой, успешно перебил общий басовитый хор пивной. Футбольные сводки погребли под собой острые политические новости.

Посетители пивной стали поворачивать разгоряченные лица к источнику шума. Некоторое время они внимательно изучали «молодежный» столик замутненными пивом взорами, но юнцы не сподобились учесть многозначительность наступившего молчания. Представители рабочей окраины оцепенели от наглости юного поколения. Александровская ферма принадлежала рабочему классу в полном соответствии с революционным правом. Стилягам в ней не место. Впрочем, среди юных любителей пива никаких стиляг не было, парни Невской заставы давно вывели всех стиляг, но обывательский глаз вцепился в одного, чрезмерно чернявого, он выделялся среди всех какой-то особенной бурной веселостью. Буфетчица мигом почернела лицом, наигранная улыбка медленно и тихо сползла с ее помрачневшего лица, уступая место неизбывной женской печали. И ей было от чего печалиться. Мужчинам с такими глазами не до пива и женщин. У них теперь другое на уме. Все смотрели и молчали, и каждый выбирал себе жертву. Глаза застыли, как у мертвых. Жилы заледенели. Кулаки окостенели от напряжения. Буфетчица быстро, чтобы не заметили, и, не дай Бог, не звякнуло стекло, попрятала посуду под прилавок. Сейчас пойдут стенка на стенку. Только пух и перья полетят, а от посуды одни осколки останутся. Между прочим, посуда казенная, а за битую высчитают из зарплаты. Как в замедленной съемке, словно повторяя движения буфетчицы, поднимались со стульев негодующие выпивохи, несколько заторможенные в своем негодовании – но юнцы продолжали безудержно веселиться. Постепенно вокруг стола образовалось кольцо, к нему присоединялись другие посетители пивной, они вставали и, сбиваясь в кучу, медленно окружали ненавистный столик. Окружение становилось все плотнее, но пришельцы хохотали, как заведенные. Душой компании был тот самый небольшого роста чернявый паренек, курчавый живчик с горящими блестящими глазами. По всему было видно, всеобщий любимец. Парни с Невской заставы напряженно всматривались в его лицо, видимо, пытаясь понять причину безудержного веселья живчика.

– Заткнись, жиденыш! – негромко посоветовал кто-то из толпы.

– А кто у нас «жиденыш»? Где вы видели жиденыша? – мгновенно среагировал черноволосый.

– Заткнись, – помрачнел пролетарий.

– Вован, это он тебя назвал «жиденышем»? – удивились за столиком.

И вновь наступила тишина. Противники прикидывали силы: по всем параметрам перевес был на стороне оппозиции, но бойкий весельчак не унывал. Он примеривался взглядом к буйным любителям большой политики. В воздухе назревала крупная драка. Буфетчица выбралась из-за стойки, по-прежнему стараясь не шуметь – у нее даже пышная грудь не колыхнулась, и принялась собирать со столов стеклянные кружки. Первым не выдержал накала обиженный массами «жиденыш», видимо, его подвел нетерпеливый холерический темперамент, присущий многим представителям его нации. Он сорвался с места и ястребком набросился на обидчика, яростно замолотив кулаками, норовя ударить главное ненавистное лицо побольнее. Нападающая сторона опешила. Никто из толпы не ожидал столь стремительного нападения. Так не принято ходить стенка на стенку. В этом деле рекомендуется соблюдать приличия. При стычке в общественном месте сначала следует обменяться мнениями насчет национальных различий, а уж после разрешается размахивать кулаками, – но бойкий парнишка нарушил неписаный свод правил. Он действовал явно не по уставу. Столик зашатался, накренился и вдруг развалился на части. С грохотом полетели на пол кружки и бутылки, пепельницы, окурки, посыпались какие-то ошметки, шелуха и обглоданные рыбные кости. Скелеты вяленой рыбы усеяли грязный пол и повисли на шторах, создавая в грязной пивной ирреально-мистическую атмосферу. Вован неистово молотил кулаками, изредка попадая в воздух. В какой-то момент, не рассчитав удара, пробил воздух кулаком и полетел по касательной, врезавшись прямиком во вражескую гущу. Летел, как всегда, головой вперед, согласно сложившейся в нем привычке. И быть бы ему крепко битым – но в это время в пивбар «Вена» ввалилась новая толпа посетителей. Все были изрядно навеселе. Недолго думая, вновь прибывшие с удовольствием ввязались в процесс выяснения национальных отношений. И пошла плясать камаринская. Дрались истово, с азартом, с блеском в глазах. Словно на медведя шли. И столы пригодились – драчуны отламывали им ножки и использовали их в качестве орудия. Буфетчица в ужасе укрылась в подсобке. Позже, на допросах, она мучительно закатывала вверх заплаканные глаза, жмурилась и куксилась, пытаясь описать внешние данные любителей пива и кулачного боя. Но запомнился ей лишь один. И это был тот самый живчик с блестящими еврейскими глазами по имени Володя Сырец. В той драке крепко досталось местному активисту с Обуховского завода. Закрытая черепно-мозговая, хорошо, что не открытая. Слава Богу, никого не убили, но шуму было много. По факту нанесения тяжких телесных повреждений появилось уголовное дело. Это была знаменитая «сто восьмая» из старого уголовного кодекса. В то время попадались в нее, как в капкан – многие шли в нее от безделья, от скуки, от безысходности. Очень модная была статья. По уголовному делу взяли четверых, один Сырец избежал наказания. Его искали по старому месту прописки, а там уже зиял пустырь. Не было ни дома, ни сада. В спешке переселения что-то напутали, адрес не записали. Благодаря разгильдяйству властей, Сырцу удалось скрыться, но товарищи его уже отбывали сроки наказания. Володя долго прятался по родственникам, зная, что его ищут. Однажды он не выдержал, пришел к отцу и спросил, что ему делать дальше. Невозможно больше скрываться. Сырец решил учиться, но боялся подавать документы, зная, что в институте при оформлении анкеты его непременно арестуют. Соломон отвернулся, не желая показывать сыну истинное лицо. К исходу жизни он потерял все, что имел – ногу, здоровье, дом, сад, деньги, и ему не хотелось терять сына. Он не любил его, но никогда не отказывался, признавая за ним право родства. Его сын – дурень, «а шойте», но ведь это его сын. Еврейский ребенок способен стать в конце жизненного пути «а хохэм», разумным человеком.

– Ты отсидишь, Лова, – глухо, как в трубу, сказал Соломон.

Своего младшего сына он звал странным именем – Лова.

Соломону нравилось это имя. В нем бились и играли отзвуки денег, любви и славы и еще чего-то другого, неуловимого, неосязаемого, но звонкого и веселого. Таким и был его сын Владимир Сырец, веселым и звонким. Как золотая монета.