Анатолий Гладилин - Тигрушка (сборник) Страница 35

И, поймав недоуменные взгляды гостей, представила Руслана.

Руслан лежал в ванне, когда зашла Алла. Она принесла чистое белье, рубашку и наутюженные брюки.

– Тебе помочь? – спросила она.

– Нет, – ответил Руслан. – Там надолго?

– Сейчас прогоню. Надоели. Ну-ка!

И она поцеловала Руслана.

Когда он вышел, чистый и сияющий, гости смущенно откланивались.

Руслан пил вино, доедал закуску. Алла сняла с плиты сковородку с мясом и со скоростью ста слов в минуту (так она говорила только наедине с мужем) рассказывала, что в Москве жара, духота, ты не представляешь, как сидеть на работе, хорошо, что к вечеру едем на пляж, эти ребята из МИДа, познакомились на лодочной станции, хорошая компания, ходили однажды в кино, а сегодня решила их пригласить.

– Из МИДа? Поздравляю, – сказал Руслан. – Где ты их находишь?

– Я? Скажешь тоже. Сами проявляют инициативу.

– Алка, вообще я могу посылать телеграммы на случай внезапного появления.

– Не говори глупостей.

– А ты шикарно живешь! Всегда какое-нибудь пиршество.

Алла посмотрела на него долгим взглядом:

– Признайся, Руслан, а тебе нравится такая жизнь! Возвращаться домой, находить свою жену эффектной и красивой, в окружении молодых людей, шокировать их своим пролетарским видом и знать, что они сейчас уйдут и наверняка будут завидовать, что эта женщина принадлежит тебе. Правда?

– Ты у меня умница, – сказал Руслан.

В маленькой комнате, где, судя по запаху, зимой хранилась картошка, Бутенко и Ивановский заканчивали гримироваться, попеременно выхватывая друг у друга осколок зеркала.

– Слушай, – сказал Ивановский, – я хочу тебя спросить.

– Ради бога, только не о зарплате, – сказал Бутенко, навешивая на мундир немецкого офицера разноцветные фольговые крышки, снятые с бутылок ряженки, кефира и молока. – Не дави мне на психику, я человек травмированный.

– Нет, – сказал Ивановский. – Меня вдруг заинтересовало: какой сегодня день?

– Спроси что-нибудь полегче, – сказал Бутенко. – Впрочем, по-моему, понедельник.

– А число?

– Кажется, тринадцатое. Ты суеверный?

– Нет, просто восхищен тобой. При такой жаре и дикой гонке сохранить здравое мышление… Кстати, ты знаешь, что сейчас мы будем играть эту бодягу в сотый раз? Сотый раз за три месяца! Спешите видеть!

– Зато какие сборы! – сказал Бутенко. – Перекрыли все дары финансового плана.

– Дирекция ликует, а у меня размягчение мозга, – сказал Ивановский. – Я только не понимаю: зачем мы четыре года зубрили Станиславского? Вживание в роль, сверхзадача, мастерство, школа МХАТа! Где это все? Кому это надо? Два-три спектакля в день. Как попугаи, вызубрили и шпарим…

Ты хочешь сыграть «Царя Федора Иоанныча»? В этом поселке никогда не видели театра. Думаешь, поймут? То ли дело подвиги лихого разведчика. У входа спрашивают лишние билеты.

– Вот я и удивляюсь твоему хладнокровию. Ты счастливый человек, все понимаешь.

– Могу поделиться своим счастьем. В счет тех двухсот рублей, что я тебе должен.

В комнату заглянул помреж:

– Готовы? Начинаем.

Они встретились через полчаса уже на сцене. Спектакль катился, как вагонетка под гору. Реплики сами срывались с языка. В нужных местах зал взрывался аплодисментами.

– Я тебя сто раз предупреждал, – вдруг сказал Бутенко. Это получилось случайно. В тексте было: «Я тебя предупреждал».

Ивановский на секунду запнулся (словно под колесо вагонетки попал камешек), потом сдвинул набекрень военную фуражку с немецкой кокардой и невозмутимо ответил:

– А я тебе сто раз говорил…

Не оборачиваясь, Бутенко чувствовал, что за кулисами возникает маленький ажиотаж.

Теперь началась игра.

Скуку как рукой сняло.

Вся труппа, словно в едином порыве вдохновения, лихо гнала текст, куда только можно вставляя слово «сто»:

– Я сотый раз смотрю на эту деревню…

– Я получил сотое донесение от партизан…

– Я вам сто раз отвечал: ничего не знаю…

– Открываю сотый замок…

– Мы сто раз стреляли в этого офицера…

– Я принесла вам сотую бутылку…

В середине третьего действия, когда Бутенко, убитого в сотый раз, унесли за кулисы, к нему подскочил директор:

– Юра, это же черт знает что такое!..

Директор не находил слов.

Бутенко приоткрыл портьеру:

– Смотрите, зал считает, что так и надо. Как принимают! Блеск! И ребята стараются.

«Чудо», которое произошло тринадцатого числа, в понедельник, в день, когда ничто хорошее произойти не может, было, как и все чудеса, хорошо подготовлено.

Лаборатория, где работал Чернышев, занималась, как говорится, одним узлом одной системы. Лучшие люди при помощи метода так называемого научного тыка долго ломали головы, но ничего выдающегося придумать не смогли и наконец решили сделать так, как получалось. А получалось так, что узел, который должен быть не больше маленького приемника, своими размерами напоминал шкаф. Именно тогда и стали замечать за Чернышевым нечто странное. Он худел на глазах. Парень, раньше блиставший остроумием, теперь не мог произнести двух правильно построенных фраз. На работу он приходил бледный, с темными кругами под глазами. Начальник лаборатории решил, что Чернышев намертво влюбился. Была высказана гипотеза, что виной всему «Петровская» водка, снова появившаяся в магазинах. Как видим, злые языки резвились вовсю.

Но у работников библиотеки с грифом первой секретности было иное мнение. Они возненавидели Чернышева за то, что он запирался в читальном зале и задерживал их на много часов после работы. Так шло время, пока Чернышев наконец не решил, что он просто бездарность и что дикое напряжение нескольких месяцев, вечера в библиотеке и бессонные ночи – все ни к чему, да и вообще не податься ли ему в работники коммунального хозяйства.

Он посмотрел два фильма подряд, погулял по парку, побродил по улицам, потом зашел в кафе. Целый день он думал о чем угодно, только не о том, над чем ломал голову столько времени. Но в ожидании официантки он взял салфетку, машинально стал что-то чертить на ней, взглянул и тут же порвал. Сначала не поверил. Решение, как часто в подобных случаях, было удивительно простым. Ночью он сел за расчеты. А через две недели пришел к начальнику отдела и сказал: надо делать не так, а вот так, так и так. И вот мои вычисления.

Первым побуждением шефа было послать Чернышева проспаться или опохмелиться. Он еще не сошел с ума, чтобы изучать интегралы Чернышева. Но потом шеф зашел в другой отдел, к доктору наук Василию Петровичу, и попросил проконсультировать вычисления Чернышева.

Василий Петрович был из тех теоретиков, что, например, увлекшись шахматами, знают защиту Чигорина лучше самого Чигорина, но никогда в жизни не сдвинули пешки. Рассчитать – пожалуйста, но играть самому! Зачем зря тратить время?

В понедельник тринадцатого Василий Петрович явился к шефу Чернышева и сказал, что он не завидует Осетинскому. Осетинский, который сидел на этой проблеме пять лет, теперь может повесить свои работы в любом ватерклозете на первом же гвозде. И вообще этот мальчишка съел Осетинского. В записях Чернышева все правильно – раз, он удивительно талантливый парень – два, это готовая кандидатская диссертация – три. Шеф, как и все администраторы, был не очень силен в теории, но зато очень быстро перевел итоги работы Чернышева в сферу плана и премий.

Шеф вызвал начальника лаборатории и ознакомил его с расчетами Чернышева и с отзывом Василия Петровича. Посовещавшись, они пригласили Чернышева.

Чернышеву было сказано, что хватит быть раком-отшельником, ему дают группу, пускай он заставит этих лоботрясов считать. И вообще лаборатория начинает работать на него, и все надо делать в темпе: сроки поджимают. Было также сказано, что прибавка к зарплате в размере трехсот рублей, вероятно, не помешает. Кстати, заметил шеф, у меня существует план по кандидатам наук, нечто вроде продразверстки, и есть такое мнение, что если Чернышев сдаст кандидатский минимум, то только что представленная им работа вполне сойдет за диссертацию и защита ее будет делом решенным. Но нужды производства прежде всего, и отпуска Чернышеву никто не даст. Так что пусть выкручивается сам. Не умрешь, все так начинали. В таком разрезе. Усек? Теперь иди.

Когда Чернышев, несколько пошатываясь, вышел из кабинета, шеф сказал начальнику лаборатории, что иногда этого парня под любым предлогом надо отпускать домой. А то укатают сивку крутые горки. И, между нами говоря, если начальник увидит, что Чернышев в рабочее время читает какой-нибудь учебник по философии, то пускай начальник смотрит в другую сторону.

– Вон машина геологов, – сказал Савелий.

Это было забавное зрелище: на холмистом плато, где, куда ни глянь, не заметно даже признаков дерева или хотя бы кустика, где водитель мог, закрыв глаза, ехать в любую сторону, хоть задом наперед, два грузовика с бешеной скоростью неслись друг на друга.