Дина Рубина - Окна Страница 36

Вообще-то он, мусульманин, не должен допускать и мысли о том, что в древности на этой земле было царство Иудея со столицей Ерушалаим. Арабы утверждают, что до них ничего здесь не было, и сильно заботятся о приведении археологических фактов в соответствие с исторической концепцией ислама. К примеру, в первую же ночь после ухода израильской армии из Вифлеема мощным экскаватором был благополучно снесен с лица истории такой археологический факт, как римский акведук первого века новой эры.

Но Аси – антиквар, два года учился археологии в университете на Скопусе; главное же, он – торговец, и этим все сказано. Прибыль интересует его больше, чем «пропаганда». Со всего мира в Старгород приезжают самые разные туристы, нередко появляются профессиональные нумизматы. Что, если кому-то из них понадобятся монеты древних иудейских царей?

Он опускает лупу на прилавок и поднимает голову:

– Сейчас научу тебя, как отличить подлинник от подделки!

Извлекает откуда-то серебряную монету с профилем Александра, – по виду точно такую, какую кручу я в пальцах, и кладет на другую мою ладонь:

– Ну-ка, взвесь… просто прикинь по весу ту и эту… – И хитро на меня смотрит: – Чувствуешь? Какая из них легче? Эта? Правильно. Она и есть подделка: в ней куда меньше серебра.

И когда спустя минут двадцать мы с Аси прощаемся, пройдя навстречу друг другу долгий путь к справедливой цене (так две встречные бригады строителей дробят породу, прокладывая туннель), он легко замечает вдогонку:

– Только учти: подделка стоит дороже, чем подлинник. Она ведь – подделка того времени, тоже артефакт.

– Почему?! – замираю я в дверях лавки. – Почему – дороже?!

– Не знаю, – пожимает плечами Аси, а в глазах его едва заметна тень усмешки. – В монетном деле мастерство подделки всегда ценилось выше, чем тупая работа станка. Только это – потом, лет через пятьсот после смерти фальшивомонетчика.

К слову о подделках.

Когда я писала роман «Белая голубка Кордовы» – о гениальном поддельщике картин, – мне пришлось вдоволь пошататься по закоулкам и лавочкам Старгорода.

Нет ничего таинственней арабских лавок Иерусалима. Нет ничего загадочнее старых иерусалимских домов, внешне приземистых и тесных, но обладающих способностью раздаваться изнутри, будто некая сила дополнительного измерения раздувает пространство дома так, как мы в детстве раздували сложенный из бумаги «чертов язык». Плоский, хитро упакованный, он в три приема – раз-два-три! – вспухал и, надутый теплым воздухом, разворачивался далеко вперед.

Так и тут. С улицы ты видишь вход в небольшое и, как правило, непрезентабельное помещение, заваленное товаром. Входить туда нельзя – если ты не знаешь, чего ищешь. Тебя вмиг обратают ласковые, очень способные к языкам арабские торговцы: зазовут пить кофе, станут называть «Наташя» и «сыстра», объясняться в любви к русским, разворачивать блескучие и пестрые шали, швырять на прилавок медные джезвы и ступки, перламутровые крестики, топорные фигурки святых из оливкового дерева, золотые магендавиды и подсвечники… и через пятнадцать минут ты и сама не поймешь, как и зачем в твоих руках оказался персидский ковер за три тысячи шекелей, ведь ты просто хотела глянуть, чем торгуют в этих паршивых лавчонках…

Но если ты твердо знаешь, что ровным счетом ничего тебе не нужно, что ты не «русская» из прекрасной Москвы, а вот уже третий десяток лет проклятая израильтянка из Иерусалима, то смело входи и путешествуй дальше, ибо за первой комнатой всегда есть другая: пещера без окон, зато с цветными лампадами, свисающими с купольного, неизвестно откуда тут взявшегося потолка средневековой залы. Товары здесь почти те же, что и в первой комнате: рулоны ковров, стопки тканых скатертей и шелковых шалей, ряды вышитых балахонов под потолком и бесчисленные нити полудрагоценных камней, как правило – раскрашенных. Тут тоже нечего делать бывалому человеку.

Но случается, что из этой пещеры завешенный ковром дверной проем или просто арка в стене ведет в некое совсем уже затхлое и тусклое, как невнятный сон, пространство, в центре которого на старом кофейном столике, инкрустированном перламутром, стоит большой серебряный поднос, а в нем – горой навалено всякой всячины, на первый взгляд непотребной. Но вот тут-то и надо остаться, тут надо хорошенько покопаться. В этой хламной куче могут попасться мятые серебряные бусины очень старых времен, наконечники копий крестоносцев, осколки флаконов римского стекла (оправленные в серебро, они так изысканно и нежно откликаются на цвет любой одежды)… Наконец, старинные монеты. Это помещение для знакомцев, для знатоков. Не для туристов. И торговаться тут надо осмотрительно, не нагло, но уж на своей цене стоять насмерть.

Так вот, в эпоху охотничьего гона за старьем, диковинами и, главное, лицами других, небывалых жизней мой друг Леша Осипов вызвался привести меня в место особое, штучное и в Иерусалиме единственное: в лавку некоего Абу-Халяля – того, что торгует настоящим дамасским шелком.

Леше я доверилась полностью, ибо он и сам – человек штучный, а для меня – даже загадочный. Осипов знает все, бывал везде, знаком со всеми. Информацией всегда владеет самой точной, в вопросе, о котором идет речь, осведомлен досконально, при этом – насмешник и баламут, и потому любой его рассказ производит впечатление розыгрыша. Еще он обладает очаровательной манерой, упоминая о ком-то, одним и тем же тоном говорить о предмете совершенно противоположные вещи, словно предлагает собеседнику выбрать, что больше нравится: «Михайлов-то? Ну, он прелесть что такое, невероятная скотина!» Или: «И он мне справедливо на это замечает, что занятия спортом укрепляют здоровье, и, по-моему, за подобные высказывания надо убивать на месте».

Меня он, наглец, называет «тетей» (не знаю, как это вышло, но одергивать поздно) и учит жить при каждой возможности.

Комментатор святых текстов. 2010

Спросишь у него:

– Леша, не знаете ли, как выглядит чек банка Ватикана?

– Да ради бога, – отвечает он. – Дайте-ка ручку, тетя…

И за минуту набросает оный в деталях на ресторанной салфетке. Разве что без подписи Папы Римского.

Спросишь у него:

– Леша, вы – шпион?

Улыбается.

– А не знаете, существует ли в Старгороде масонская ложа?

– Разумеется, тетя… Дать адрес?

– Леша! Вы – масон?!

Улыбается…

Так вот, лавка Абу-Халяля.

Меня и вправду поразило это небольшое помещение с антресолью, где стояли и вповалку лежали штуки драгоценной, магически мерцающей материи, с рисунком, меняющим очертания в зависимости от времени дня – то есть от освещения. И пока я со слов хозяина записывала разные «смешные», по его мнению, факты (вроде того, что в древности ткачам отрезали язык, дабы те не могли выдать врагам секретов производства дамасского шелка), нам с Лешей дважды сварили настоящий арабский кофе, а я – чего писатель не сделает во имя будущей книги! – разорилась на две дорогие шелковые наволочки, сшитые из того отреза, что идет на облачение греческого патриарха. Оборотистый Абу-Халяль сэкономил на обрезках…

– Подумаешь, дамасский шелк! – фыркает моя соседка Фрида. Она явилась за телефоном собачьего парикмахера, да так и застряла минут на сорок – мы с ней дальние родственники по собачьей линии, всегда есть о чем поговорить. Фрида маленькая, уютная, проворная, с оттопыренными круглыми ушками, за которые, когда кроит, закладывает падающие на лицо пряди. Работает в ателье у Офры, известной в Старгороде портнихи из семьи испанских евреев, семьи разветвленной, старинной, с говорящей фамилией Толедано, чьи предки, покинув Испанию пять веков назад, поселились в Еврейском квартале.

– Знаю я Абу-Халяля. Он весь на виду, к нему то журналисты, то министры, то модисты… какой в этом интерес! Там, в соседних переулках есть более любопытные заведения. Например, кружевная лавка старух Орландес.

– Что за старухи?

– Две старые девы, абсолютно одинаковые. На первый взгляд – близнецы, но они погодки. Может, из-за волос: у обеих – длиннющие волнистые волосы… белые-белые! Сидят посреди своей лавки в двух рассохшихся креслах, а вокруг полнейший бардак – ни полок, ни ящиков, ни витрин. Просто всюду навалены кучи старинных кружев, и какой кусочек ни вытяни – тыщи долларов стоит. Входишь – и крыша едет: будто в сказку к колдуньям попала: кучи драгоценных кружев и посреди – две одинаковые старухи с белыми распущенными волосами, цвета как раз тех самых кружев… Вот и напиши про них.

Я впечатлилась и отправилась искать кружевную лавку; и словно в насмешку или в поучение меня заставили вдоволь покружить: торговцы Старгорода адресов не называют, они либо указывают рукой – а рука так и отплясывает джигу, – либо лукаво и подробно объясняют дорогу, перечисляя приметы, и примет тех множество: магазин ковров, где сидит калека-Халаф с наргилой; за ним – правее римской колонны, левее фонтана – серебряная лавка под балконом греческой епархии, где на пороге – слепая пестрая кошка с колокольчиком на шее; за ней – лавка специй, там еще клетка с канарейкой над входом… Словом, кружила-кружила я, вывязала ногами километры кружев, на весь Старгород хватит… да и бросила это занятие.