Людмила Матвеева - Бабка Поля Московская Страница 36

Николай, стиснув зубы до желваков, спокойно встал, взял свою бутылку, оставив пустой уже стакан на столике, и пошел к выходу.

– «А ну, стоять! Стоять, я сказал! Кру-гом, шагом марш!» – заорал пьяный майор.

Николай развернулся. Приблизился на полшага к майору.

Тот довольно заржал, вычерпывая что-то складным ножом прямо из консервной банки с бело-красно-черной бумажной этикеткой, на которой было написано крупно: «Крабы дальневосточные». Прихлебнул прямо из зеленого горлышка, захватанного сальными пальцами, шампанского, и громко рыгнул.

Тут в голове Николая что-то взорвалось – и дальше он не помнил себя, не помнил, что делал… А товарищ майор еще и жару поддал:

– «Вот то-то же! О, да мы, оказывается и храбрыми один раз побывать успели…» – но вдруг поперхнулся своими словами.

А Коля, наоборот, заорал в истерике на весь вагон:

– «Чатку жрете японскую, сволочи! Шампанским запиваете? А там ребята, – други мои – навек полегли – пошли на гибель уже после Победы! – за эти ваши сраные консервы!» – и размахнулся полной почти бутылкой с пивом…

…Дзот накрыли телами своими трое: прокрались сзади чуть ли не до самой макушки невысокой сопки, в подошве которой укрылись враги, и прыгнули сверху, в связке, на плюющий огнем из подземной щели, из засады, японский миномет…

Двух первых изрешетило насквозь и насмерть, а третий отделался издолбанной в клоки до белой плечевой кости рукой…

Но дзот замолчал.

Первым двоим дали Героев – посмертно. А третьим – оставшимся в живых – был Николай Андреевич.

А когда догнала его – уже в госпитале – медаль «за отвагу» – носить ее он не смог – стеснялся, но вынужден был нашить на парадный китель малую планку.

Вот и подложила ему незаслуженная эта медаль огромную – и заслуженную вполне – подлянку в жизни…

Николай сидел под арестом в комендатуре и был даже как будто доволен, доводя себя до зубовного скрежета жуткими злыми мыслями о том, что не сможет стереть из его памяти смерть друзей уже ничто в этой его никчемной жизни.

Так ему и надо…

Часть 23. Судьба-злодейка…

Инна Антоновна так и не смогла уехать сегодня, в последний свой на неделе – субботний – рабочий день домой.

Она все сидела в своем служебном кабинете и еще и еще раз набирала номер единственного в Ленинграде человека, который смог бы помочь ей вызволить Николая из беды.

Все время было то вдруг занято, то никто не снимал трубку и не отвечал на длинные гудки – видно, тревога разливалась от этих ее нервных звонков даже и по ту сторону провода и отпугивала всех…

Инна представляла себе тишину огромной просторной и прекрасной квартиры в бельэтаже, окнами многих своих эркеров-фонарей выходившей на обледенелую и потому сейчас не темную вечернюю Неву.

Да, тишина и покой – все, что нужно в этой жизни человеку много думающему, выстрадавшему, человеку, повоевавшему и за страну, и за народ, – причем, за народ очень конкретный, составлявший его самое тесное и непосредственное окружение – то есть, за людей, мыслящих такими же, как и он – Идол Мио – категориями, что позволяют прорываться из нищего и страшного для многих состояния несвободного бытования в пространство поистине надмировое, очищенное от всяких мелочных помех…

Не всякому дано стать ученым с мировым именем, и не всякому выпадает испытать счастье быть «в обойме» при таком человеке, трудиться изо всех своих даже и самим собой неизведанных внутренних сил, выполняя его задания, и видеть рядом с собой таких же одержимых и влюбленных в светлого гения людей, объединенных общей трудной и зачастую фантастически неразрешимой проблемой – созданием «плотного тела» теоретически возможной, но реально еще никем в мире не осуществлявшейся мечты.

Государственная задача, государственная поддержка… И – обожаемый руководитель. Человек, вызывающий слезы любви к себе из-за своей заботы и доброты к обыкновенным своим сотрудникам – от простого слесаря до ведущего проект инженера.

Тогда весь спаянный этим идеалом – трудно сказать, каким больше – самим руководителем или же нерожденным пока еще детищем его технической творческой мысли – так вот, тогда состав исполнителей работает не замечая дней до тех пор, пока дитя это новое не сойдет со стапелей.

И не тревожит душу того, кто пребывает в тиши кабинета, соблазн устоявшегося – и безбедного давно уже – быта.

Но вот семью его – привыкшую как-то сразу к немыслимым для простого советского человека «благам» – еще как тревожит! Не сами эти привычные уже «блага» – а страх, смутный животно-человеческий страх от возможной потери таковых.

Удивительно при всем при том, кстати, что никого из родни как будто бы не страшит вовсе потеря самого «кормильца»!

Да, собственно, семьей он сам – Идол Мио – для себя считает только тех людей, с кем работает: то ядро, с которым дышит «ноздря в ноздрю» – как говорит его прислуга – кухарка, пожилая деревенская тетка, а готовит она божественно и просто – то есть, просто божественно!

Инна Антоновна, вспомнив доброе блинообразное – как солнце русское – лицо этой кухарки, невольно улыбнулась, но вдруг и забеспокоилась – а она-то что же к телефону не подходит, надо же, неужели что-то и у Идола моего случилось, не дай Бог?

Инна в нетерпении забарабанила пальцами по кипе недописанных листков на своем огромном столе. Ну вот, не может она все же полностью абстрагироваться от «земного притяжения».

Сколько уже лет, как она поняла, что любит своего Идола не только как божество, а еще и как мужчину, крепкого, веселого, надежного – и абсолютно несвободного…

Он ни разу не дал ей повода для какого-либо оправдания этих ее представлений о нем – ни разу не дотронулся даже до нее – нет, однажды только, когда она сделала особенно быстро те математические расчеты, часть которых досталась на ее долю, – Идол погладил ее по кудрявой горячей голове, молча, с уважением и неподдельным удовольствием в глазах.

Относился ли этот жест к ней самой – то есть, к ее женской «оболочке» – или же он оценил в ней тогда простое старание и ум?

Трудно было это все определить – но жест был теплый и не «отцовский» – рука его сжала ей волосы на затылке, собранные в плотный пучок, – но быстро отпустила.

И тут вдруг Инна поняла, что если бы он вот сейчас опрокинул ее, захватив за непокорный никому еще в жизни загривок, прямо на пушистый ковер в своем кабинете – вот это и было бы ее реальностью выпадения из холодной и крепкой раковины, куда она загоняла сама себя в ожидании «достойного мужчины»…

Да, слишком оно тянет за душу – «земное притяжение» – и он боится слово лишнее сказать не по работе, а что же она сама и все остальные?

Да тоже боятся, и как еще! Нельзя, нельзя быть слугой «двух господ» – а как же любить их одинаково – того, Отца народов – и этого, Идолище Мое единственное – невозможно! И это иногда прямо так и разливается в воздухе самом институтском, растекается в невской атмосфере на судовой экспериментальной, от всех закрытой-заклЮченной – как заключённой! – верфи…

Эх, не получается у них у всех – у товарищей ее верных и близких – любить по заказу, ну хоть ты плачь! И шныри эти в штатском всё расчухивают! Всё тоже понимают… Но пугать нечем и незачем – все стараются на благо Родины, как уж тут придраться? Невозможно. Да и не нужно. Не мешайте только дело делать, а там уж сами разберемся, без сопливых, кто кого больше любит.

Господи, вот зачем только эта любовь земная дважды в жизни на нее надавила, да так, что и не продыхнуть!

Коля, бедный мой, любимый мой детеныш! Зарок ведь себе давала – никаких любовей, никаких мужей или детей – вообще, никакой привязанности в жизни!

Ни к чему все это, ну, никому не надо – и как с болью-то справляться потом? Если всё равно обязательно всё отнимут, отрежут, растащат – нельзя ведь стало ничего иметь за душой в этом фантастическом государстве-утопии. Где всех утопили – сначала в братской, то есть, в собственной своего народа крови – а потом – в жидком говне насилия над душами!

Пришли – приползли враз из всех щелей ушлые-дошлые, без души, да с идейками о собственном благе – и с пистолетиками, испугали всех смирных, веровавших, обобрали и убили. А затем убили их же самих еще более хитромудрые и жадные. Да хрен бы с ними, что убили – но тут вступает в силу любимая Иннина математика – наука неподкупная – и прокручивает в мозгах страшную геометрическую прогрессию…

Так, ладно, что можно сказать сейчас по телефону – и что вовсе не следует произносить вслух, и как встретиться, чтобы рассказать, что произошло?

– «Говорите!» – раздался вдруг в трубке мужской молодой голос…

Боже мой, Он! Он сам!

Инна собралась, сжалась и произнесла, поздоровавшись и назвав себя, одну только коротенькую фразу:

– «Срочно требуется Ваша помощь, чтобы разобраться в расчетах.»

– «Берите шофера и приезжайте на объект, я тоже сейчас выезжаю!» – был спокойный ответ.