Маша Трауб - Замочная скважина Страница 37

Светлана же совершенно не собиралась устраивать свою личную жизнь с Димой. Ее все устраивало – и такие отношения, и встречи. Главное, на Диму можно было положиться. Он всегда был рядом, под рукой. С другой стороны, у нее ведь никого и не было, кроме него. Так что от добра добра не ищут.

На годовщину смерти Тани Светлана с Димой съездили на кладбище. Ольга Петровна отказалась, оставшись сидеть с внучками.

– Не могу, у меня сердце не выдержит, – сказала она. – Не хочу.

– А вы куда? – спросила Наташа, выскочив из комнаты в прихожую.

– Никуда. По делам, – ответила Светлана.

– Вы к маме едете? – догадалась девочка.

Светлана молчала.

– Тебе же сказали, что по делам, – вмешалась Ольга Петровна.

– Я тоже хочу, – заявила Наташа. – К маме и папе.

– Нельзя, – выдавила из себя Светлана.

– Тогда скажи им, чтобы они возвращались. Папа мне куклу обещал, а мама – клубнику. Я же помню. Сами говорили, что обманывать нельзя, – захныкала Наташа.

Светлана на ватных ногах вышла из квартиры, оставив мать успокаивать племянницу. Они с Димой доехали до кладбища, положили цветы, но Светлана никак не могла сосредоточиться. Хотела постоять спокойно, поговорить с сестрой, рассказать ей о Диме, о девочках, но не могла. Ей хотелось бежать с кладбища сломя голову, и только присутствие Димы останавливало.

– Давай в магазин заедем, – прошептала ему Светлана.

– Зачем?

– За куклой и клубникой.

Дима кивнул.

Зачем Светлане понадобилось ехать за куклой и клубникой, она и сама не могла понять. Не могла же она сказать племяннице, что это ей передали родители. Мама, которая умерла, и папа, который приходил уже не каждые выходные, а все реже и реже. Завертевшись в своей новой жизни, он даже забыл про годовщину.

Светлана долго придирчиво выбирала куклу, а клубника была плохая и дорогая. Но она купила и куклу с остановившимся мертвяцким взглядом, и резиновую полусгнившую клубнику.

– Спасибо! – обрадовалась Наташа, когда Светлана вручила ей подарки, так и не подобрав слова – от кого все это.

– Натусь, понимаешь, это я купила, – завела разговор Светлана.

– Конечно, ты, а кто еще? Я знаю, что мама умерла, а папа ушел к тете Наташе.

– А зачем же ты….

– Потому что иначе ты бы мне ни куклу, ни клубнику не купила. Здорово я придумала? – Наташа сияла и ждала похвалы.

Девочка схватила одну клубничину, повертела в руках куклу и бросила, сразу потеряв интерес и к ягодам, и к игрушке.

Светлана не знала, как реагировать и что отвечать.

Ольга Петровна буквально неделю назад водила внучку к детским врачам – невропатологу и психологу, и все в один голос заявили, что девочка абсолютно здорова: выбирает яркие цвета, рисует солнышко и домик. Никаких отклонений. И то, что Наташа будет манипулировать, играть на смерти мамы, никто из врачей не сказал. Не предупредил.

Светлана с Димой сидели на кухне и пили вино, не чокаясь. Ольга Петровна ушла укладывать девочек. Закуски было мало, так что Дима со Светланой быстро опьянели.

– Знаешь, я давно хотел тебе сказать… – начал Дима. – Не самый подходящий момент, я понимаю, но все как-то не получалось. В общем, я женюсь.

– Чего ты делаешь? – Светлана пыталась собраться с мыслями.

– Женюсь.

– Как это?

– Ну вот так получилось. Ты, это, не звони мне больше по домашнему телефону. Так, на всякий случай. Но если вдруг помощь нужна, ты только скажи.

Светлана хотела спросить: «А как же я?», «А как же девочки?», но вместо этого выдавила из себя:

– Желаю счастья.

– Спасибо, – обрадовался Дима и даже выдохнул.

– Но момент ты выбрал неудачный. Мог бы не сегодня сказать.

– Да, да, я понимаю, просто то работа, то что-то еще.

– Еще что-то – это наши с тобой отношения?

– Нет, ты не так поняла!

– Я все правильно поняла. Не волнуйся. Иди домой. У тебя нет перед нами никаких обязательств.

– Но ведь так оно и есть. Я ведь ничего Тане не обещал, и мы даже… в общем… у нас ничего не было… То есть мы же не были…

Дима разволновался, выпил еще и искал у Светланы поддержки.

– Ну да, никто никому ничего не должен. Всем спасибо, все свободны. Уходи.

– Послушай, не обижайся, но у нас ведь с тобой тоже все было несерьезно… Ты ведь меня не любишь, я тебя не люблю, и все как-то случайно получилось…

– Иди домой.

– Хорошо. Я ведь хотел как лучше. Я все равно увольняюсь через две недели. Все на работе знают, я все просчитал. А ты займешь мое место. Я уже договорился с начальством, рекомендовал тебя. Они не против. Так что и зарплата будет больше, и все остальное.

– Что – остальное?

– Ну, карьерный рост, возможности. Ты ведь так этого хотела.

– Спасибо.

– Да не за что.

Для Димы это был очень важный поступок, он им очень гордился и жаждал благодарности, которую Светлана не могла из себя выжать. И даже не пыталась. В самых дальних мечтах она уже представляла себя рядом с Димой, с девочками, пусть не сейчас, через несколько лет. Она мечтала о семье, а не о карьерном росте. И даже надеялась, что Дима к ней неравнодушен, а он прямо сказал, что не любит. Никогда не любил. И все, чем она жила этот год, – случайность, не более того. А он, оказывается, встречался не только с ней. И на той, другой, готов был жениться. Он ведь всегда хотел нормальную, как он говорил, семью, своих детей. А что могла дать ему Светлана? Ничего.

Дима понял, что его героического, стратегически продуманного и подготовленного поступка никто не оценил, и засобирался домой.

– Все будет хорошо, – сказал он, прощаясь.

– Ага, – ответила Светлана, – будет.

Только в тот момент, закрыв за Димой дверь, она поняла, что осталась одна. Совершенно одна. Выжженное поле вокруг. Только в тот момент она осознала, что никогда не выйдет замуж, потому что просто не сможет поверить ни одному мужчине, не сможет привести его в дом и познакомить с племянницами. Просто не найдет того, кому она будет нужна. Она плюс племянницы, плюс мама. Видно, ей на роду так написано – остаться одной. Хотя как одной? Дети есть. Пусть не ею рожденные, но родные. Мама жива и всех еще переживет – так, ради любопытства, ради интереса посмотреть, что будет дальше. А она, Светлана, займет освобожденную Димой должность, потом следующую, будет бегать за куклами и клубникой, будет содержать весь этот маленький, никому не нужный гарем. И она не позволит себе умереть от любви, даже влюбиться себе не позволит, потому что знает – от этого можно и умереть. И проживет в этом проклятом доме, в этой серой девятиэтажке, облупленной, с прорехами в окнах, с выжженными сигаретами лифтовыми кнопками, сорванными почтовыми ящиками, в доме, в котором умерло столько людей, в доме, который никому не принес счастья. И не вырвется, не уедет, не сгинет, потому что только такая жиличка и нужна этому дому. Такая, как Светлана – с выжженной душой, облупившимся сердцем, вечной невралгией, пропахшая сигаретами и дешевыми духами. И никто не захочет заглянуть в замочную скважину, заглянуть в душу.

Я жила в том же доме, в том же подъезде. В шестнадцать лет уехала из нашего района, который ненавидела всей душой. Дорога до метро – самая страшная в моей жизни. Каждый день я на ней умирала. Мне было физически плохо, до потери сознания. С тех пор я боюсь тропок, которые ведут в один конец, бездомных собак и ненавижу виды из окна. Я училась с Таней и Светой в одной школе – была младше. Мы никогда не дружили. Встречались, общались, потому что были на это обречены.

Наша старая квартира стоит, запертая на три замка. Я захожу в свою бывшую детскую, как в чулан с привидениями. Там, под диваном, лежат мои школьные тетради. На кресле сидят мягкие игрушки. Деревья выросли, но если открыть окно и высунуться в него по пояс, то можно увидеть место, где нашли тетю Лиду. В то утро я тоже видела, как она лежала на земле. И именно поэтому сейчас никогда не выглядываю из окна.

Светлану я встретила в магазине и не сразу ее узнала. Она меня окликнула. Мы шли домой, и она рассказывала мне про Таню. Не плакала. Просто рассказывала про анализы, про МРТ, называла даты – когда увезли, когда умерла. Сухим медицинским языком. И про всех остальных рассказала – скупым монологом, стараясь успеть, пока дойдем до подъезда. Вроде как самое главное. Хотя что считать главным?

Светлана так и не вышла замуж и карьеры особой не сделала. Работает с девяти до семи. Не жалуется. Работа стабильная, зарплата вовремя. Больше ничего не желает. Маленькая Полечка называет ее мамой. А Наташа уже большая.

– Непростая девочка, – сказала Светлана. – Замкнутая, скрытная, слова из нее лишнего не вытянешь. Начинаешь спрашивать, она огрызается или молчит. Учиться не хочет, ничего не хочет. Про маму спрашивает. Отвезла ее на могилу. Лучше бы не возила. Наташа школу прогуливать стала – на кладбище ездит. Мы и не знали, пока классная руководительница не позвонила. Спрашивали ее, говорит, что гуляет, что ей там хорошо, лучше, чем в школе. И что с ней будешь делать? Ругать? Лишь бы прошло у нее это «увлечение». А если не пройдет? Даже подумать страшно, что будет.