Мария Галина - Автохтоны Страница 37

– Более или менее.

– Тогда пошли. Что ты, правда, как маленький. Пойдем-пойдем, тут буквально два шага.

А я так хотел поесть горяченького, остренького, потом лечь в кроватку, накрыться с головой одеялом и ни о чем не думать. Иногда человеку просто необходимо лечь и накрыться с головой одеялом. Но Упырь влек его за собой, и он, как собачка пани Агаты, покорно тащился следом.

Мокрый газон с остатками снега, подворотня, проходной двор, еще один проходной двор, освещенное окно первого этажа, девушка с высоко зачесанными волосами, в черном вечернем платье подкрашивает глаза у трюмо; витрина рюмочной, где молчаливые мужчины за высокими столиками стоя едят пельмени из пластиковых тарелок. Еще одна подворотня, проходной двор, проулок, цветные фонарики, толпа экскурсантов, возглавляемых еще одним фланером, не Франтиком, пониже и потолще. Еще подворотня.

– Постой, – он, наконец, выдернул руку, – это же…

Упырь мягко стукнул по двери кожаным кулаком. Окошечко с лязгом отворилось, и мрачная будка вышибалы затмила квадратик скудного света.

– Наше солнце – луна! – сказал Упырь и с неожиданной энергией втолкнул его, упиравшегося, в приоткрытую дверь.

А он-то было решил, что ему и впрямь угрожает неведомая опасность.

– Опять схрон! Опять Лесные братья! Опять кулеш в солдатских мисках! Мудак ты, Упырь, и чувство юмора у тебя мудацкое.

– Ты это о чем, брат? – поднял Упырь рыжие брови.

– Я ж сказал, я всегда в это время хожу к Юзефу… я…

Но Упырь уже махал кому-то рукой, протискиваясь меж сидящими, оставалось либо уйти, либо плюнуть, сесть на лавку и спросить пива. Он решил в пользу пива.

Он узнал ее прежде, чем даже успел обернуться.

– Опять не обслуживаете этот столик?

– Этот как раз обслуживаю.

– Тогда… что вы мне посоветуете?

Она молча подвинула ему меню, распечатанное на состаренной бумаге. Пельмени тут были обозначены как «ворожьи ушки». Ну-ну. Оставив его наедине с меню, она было двинулась прочь, но он поймал ее за руку.

– Послушайте, Лидия. Тут все какое-то… Я устал, Лидия. Я перестаю понимать…

– Нам нельзя вести личные разговоры с посетителями, – сказала она скучно. Ловко, легко, словно ее этому специально обучали, высвободила руку.

– Слышь, сестренка! – Возвратившийся Упырь с грохотом отодвинул тяжелым кованым носком некстати подвернувшийся табурет. – Это не надо. Бумажку эту совать не надо. Ты лучше, это, проводи нас.

Она смотрела строго из-под надвинутой на лоб черной косынки. Она была очень высокая. Даже выше Упыря. Ненамного, но выше. И ненамного уже в плечах.

– У тебя нет допуска, – сказала она.

Тихо, не для, хм, ворожьих ушей, но он услышал. Или прочитал по губам. Впрочем, может быть, она сказала «пропуска».

Упырь что-то молча вложил ей в ладонь и стиснул своей огромной лапой.

Он вдруг отчетливо стал слышать каждый звук их разговора, словно они втроем были отделены от шумного зала тонкими воздушными перегородками.

– Он чужой. – Слова сыпались жесткие, как ссохшиеся горошины.

– Это приказ, сестренка, – сказал Упырь. – Приказы не обсуждают.

Она вздохнула, взяла у него из рук ненужный листочек с меню и вложила обратно в кожаную папку. Потом сухо сказала:

– Следуйте за мной.

Она шла между столиками, не обращая внимания на посетителей, которые кричали еще пива. Спина у нее была прекрасная, сильная, прямая и гибкая. На длиной пояснице сходились завязки обернутого вкруг сильных бедер широкого черного фартука.

Она ни разу не обернулась.

– Давай-давай, – подтолкнул его в спину Упырь.

Еще один зал, шумный и дымный, низкие подвальные своды (она и Упырь пригнулись, входя, а он нет), свечки на столиках, торчащие, неподвижные лепестки пламени, молчаливые люди с тенями в глазных впадинах, влажное горячее дыхание кухни, оббитая жестью дверь с трафаретной надписью «Служебный вход». Для верности на двери кривовато висела яркая табличка с энергичной молнией и надписью «Осторожно, высокое напряжение!».

Он думал, она достанет ключ или постучится условным стуком, но она просто толкнула дверь, которая легко, сама собой, отворилась.

Тусклую лампочку в проволочной сетке словно не меняли со времен войны. Стены уходили вниз, сырые, бетонные. Тут, наверное, было бомбоубежище или что-то в этом роде. Ступени тоже были сырые, бетонные, искрошившиеся, с торчавшей кое-где ржавой арматурой. Теперь они все шли пригнувшись, Лидия впереди, он посередке, Упырь замыкающим, отрезая путь к отступлению.

Бомбоубежище? Может быть, но первоначально наверняка склад, винный, скорее всего. Люди в маскировочных комбинезонах деловито ходили меж конторскими столами. Люди в штатском спали или сидели на матрасах, рядком разложенных у стен. Воздух был плотный, застоявшийся, как тухлая вода, пахло ржавчиной, гречневой кашей и сырыми портянками.

Он обернулся в недоумении, но Упырь исчез, словно бы и не было, а Лидия уже вела его мимо одного из столов, где широкоплечие лобастые мужчины сгрудились над истертой на сгибах картой. Тут же, рядом, маслянисто блестел разобранный АКМ.

Он машинально поискал глазами мониторы и блоки, пульты и мигающие огоньки, как в дурных блокбастерах, но все, от амуниции до лиц, словно бы позаимствовали из других фильмов, черно-белых, с царапинами и склейками…

– Это… – сказал он устало, – прошу прощения, что?

– Наше подполье.

Тут она была на своем месте – суровая военная жена, водительница мужей. Немезида, победоносная Ника… быть может, Медуза Горгона. Недаром он никогда, никогда не видел ее без косынки.

– Но… зачем?

– То есть, как зачем? – Строгие брови чуть поднялись. – Что значит зачем? Они ждут. Когда придет пора выступить против тирана.

– Но ведь… республика?

– Тиран всегда приходит на запах республики. И когда он придет, мы будем готовы.

– Да, пожалуй. А почему… ну, такое все? Такие карты. Когда Гугль, и все такое. Вообще… почему?

– Информация – это свобода. Тиран – душитель свобод. Это аксиома. Будет большая война. Интернета не будет. Мобильной связи не будет. Ничего не будет. Только то, что можно сделать быстро и своими руками.

Она разъясняла терпеливо и отчетливо, словно он был ребенок. Или полоумный.

– Тонкие технологии уязвимы, это вы правы. Но…

– Люди изнежились. Расслабились. Нужны бойцы, которые не растеряются. Которые умеют действовать в новых условиях.

– В старых условиях.

Она моргнула, и в гневном лике Медузы проступило что-то человеческое.

– Ну да. Да. В старых. Ну да.

Они выращивают своих бойцов, как шампиньоны. В подвале, в сырости и полутьме.

– А скажите, этот схрон… ну, ресторация сверху – это прикрытие?

– Да. Нам нужны средства на борьбу. Безопасное убежище. Бесперебойное питание. И правильно сбалансированное. Бойцы должны правильно питаться.

Похоже, она придавала правильному питанию очень большое значение.

– А вы, значит, что-то вроде связного?

– Почему – вроде? – удивилась она. – Я и есть связной. Кто-то же должен. Это большая ответственность. Высокое доверие. Идемте. Я провожу.

Женщина, сидя на матрасе, брошенном на пол, кормила грудью ребенка. И у женщины, и у ребенка были мучнистые, белые, как шляпки шампиньонов, лица. Рядом сидела другая женщина, из-под косынки выбивались седые волосы. Она что-то вязала… Ну конечно, носки! Важно ведь не только питание, но и удобная, гигиеничная, гигроскопичная одежда.

– Они что, никогда не выходят? На поверхность?

– Разумеется нет, – холодно сказала Лидия. – Только особо доверенные лица.

Он постарался не думать о том, куда они могут девать умерших.

– Но вот мне же вы оказали доверие. Чужаку, человеку со стороны. А вдруг я… лазутчик, оборотень?

– Было распоряжение приютить вас на ночь.

– Чье?

Она пожала широкими плечами.

– А… я могу его увидеть?

– Нет. Располагайтесь. Вот здесь.

Она показала на матрас, брошенный на пол в углу, рядом с другими такими же матрасами, сейчас пустыми. Вытертое серое, в бледную полоску одеяло из эрзац-шерсти. Mannschaftsdecke, ну да, ну да.

– Тут все чистое, вы не думайте. Мы постоянно подвергаем все санитарной обработке.

– Да, – сказал он, – я понимаю. Гигиена – это очень важно в полевых условиях. А могу ли я надеяться, что меня выпустят отсюда? Завтра утром? Ну, и вообще.

– Если бы это зависело от меня, – она даже не притворялась, что удерживает раздражение, – вы бы не вышли отсюда никогда. Понимаете? Никогда! Но он приказал. Приказы не обсуждают. Есть хотите?

– Смотря что, – сказал он осторожно.

Шампиньоны на компосте из пищевых и непищевых отходов? Грибы-вешенки? Может, они разводят свиней, утилизируя все, что вырабатывается здесь этими… сколько их тут? Несколько сотен наверняка.

– За кого вы нас принимаете? Еда сверху. Из ресторации.

– А, ну тогда конечно. Тогда все в порядке. Кулеш можно?

– Кулеш можно, – сказала она с отвращением.