Игорь Симонов - Неизбежность лжи Страница 37

– Мы что-то сделали не так? – спросил он после паузы. – Почему не остановили, не подсказали?

– Ты же сам знаешь, как быстро все меняется. Еще две недели назад была одна конфигурация, а теперь совсем другая. И в этой новой старой конфигурации неродным места нет. Так что ты из проекта выходишь, а Платонова и его друзей оставим со всей этой байдой один на один. Хотя с Платоновым я, впрочем, поговорю и объясню ему, чтобы сливался потихоньку. Вот такие, брат, дела. Ты думаешь правда она где? Я думаю, в силе. У кого сила, тот и прав, – от былой улыбки не было и следа. Еще одна попытка хоть что-то изменить закончилась ничем. – С парнем своим что будешь делать? – вдруг спросил он. – Парень-то хоть не идейный, все правильно поймет?

– Должен понять правильно, – уверенно ответил Юрий Петрович.

– Ну давай тогда, упаковывай все, тебя учить не надо. Рад был повидаться, извини, что тороплю, но у меня тут встреча с представителями интеллигенции. За кого-то хлопотать пришли. Тебе, я думаю, это дело неинтересно, а нам, видишь, на какое говно время тратить приходится. Бывай, – он протянул для рукопожатия свою вялую пухлую руку.

Юрий Петрович решил закончить этой встречей рабочий день и поехал домой за город, чтобы продышаться среди сосен и елей, поиграть с собакой, поехать вечером поужинать на веранду со своей подружкой, купить ей что-нибудь в Барвихе, не потому, что надо, а просто, чтобы отвлечься, посмотреть вечером хорошее старое кино и как следует подготовиться к разговору с Костей, вернувшемуся из Перми с новыми радикальными идеями, которым уже не суждено будет осуществиться.

В этот солнечный и теплый сентябрьский день дорога от центра города до Рублевки оказалась на удивление свободной, и Юрий Петрович доехал до дома меньше чем за полчаса. «Нельзя управлять в ручном режиме всей страной» – так можно было озаглавить его мысленный диалог с человеком, который если бы и стал его слушать, то только на необитаемом острове. Переполненные страхом от того, что принятое решение может оказаться неправильным, чиновные люди всех уровней перекладывают это решение на ступеньку выше, а те – еще на ступеньку выше и так далее. Главная гарантия, чтобы удержаться на своем месте, не сделать ошибки, способной вызвать гнев начальника – так пусть начальник и принимает решение. В результате самому большому начальнику в день приходится принять решения, спектр которых колеблется от голосования ООН по санкциям против Ливии до назначения чьего-либо очередного одноклассника на правильную должность, до того, пускать или не пускать программу в эфир Первого канала, до того, в каком порядке должны быть расположены персонажи на картине, изображающей самого главного начальника и его ближайших соратников. При таком положении дел не факт, что на обсуждение резолюции тратится столько же времени, что и на расположение персонажей, поскольку потраченное время в большой степени зависит от желания начальника тратить это самое драгоценное время на разговор с подчиненным или просителем, что в конечном счете одно и то же. И если проситель приятен взору и слуху начальника, то, пожалуй, может оказаться, что на картину и больше времени потрачено будет, потому что здесь еще и воспоминания общие, и «как жена», «как дети», а на все ведь время уходит. И ни один из просителей-соратников-советников не скажет, что решение следовало бы другое принять, что неплохо бы по этому вопросу еще с тем-то и тем-то посоветоваться, а этот вопрос вообще не рассматривать. Сто лет потребовалось, чтобы вернуться к абсолютной монархии, которую разукрасили парламентом, выборами и разными партиями.

Но как невозможно было управлять в ручном режиме огромной империей сто лет назад, так невозможно это делать и сейчас. Даже еще более невозможно, хоть и не империя уже, и не такая великая. Технологический прогресс, сделавший информацию, прошу не путать со знаниями, самым дешевым товаром массового рынка и обеспечивший возможность донести смертоносный груз для тысяч человек из одной отдаленной точки в другую за несколько минут, изменил мир, но как и любой технологический прогресс, не смог изменить человеческую сущность. Кто осмелится сравнить четырнадцатый век с двадцатым, а так ли уж велика разница в процессе над орденом тамплиеров[47] и над право-троцкистским блоком[48]. Если судьба России – монархия, каким бы современным словом монарха не называли, а монарх и его двор органически не способны ни к чему иному, как управлять страной в ручном режиме и неосознанию удобрять почву для очередной кровавой революции, то что в этой ситуации делать ему, вполне образованному, обладающему отменным здоровьем и более чем обеспеченному Юрию Петровичу?

Это был вопрос ради вопроса. В отличие от вполне еще независимого в своих решениях Константина, Юрий Петрович был частью системы, что накладывало на него одно существенное ограничение, не вполне понятное людям, далеким от системы, а потому задающим один и тот же глупый вопрос. И что они не уйдут никак, уже и детям и внукам хватит, а они все не уходят. Ответ на этот вопрос предельно прост. Из системы нельзя выйти по собственному желанию. За каждым столько всего, что на трезвую голову и мысль такая глупая не придет – попытаться выйти. Это так вот дай одному выйти, так через год и половины не останется – все будут сидеть и пьянствовать в своих особняках и имениях в Лондоне, Париже, Лазурном берегу, Бретани, Шотландии, Тосканы, острове Сен-Бартс… И когда число убежавших превысит критическую массу, тогда с ними уже ничего не сделаешь – даже половины дела возбуждать некому будет. Поэтому нельзя выпускать никого, дабы не создавать прецедент.

Все это отвечало на вопрос, как в такой ситуации поступать самому Юрию Петровичу, и было бы преувеличением считать, что подобное происходило с ним в первый раз. В профессиональной жизни всегда будут победы и поражения, тем более что и поражение-то сейчас не его. Если было. Так что вся горечь, брызнувшая наружу и создававшая резкий контраст с ароматами одного из последних дней солнечной подмосковной осени, была связана почти исключительно с участием в проекте Константина. Предполагал ли Юрий Петрович, втягивая Константина в проект, что дело может повернуться подобным образом? Ну не совсем подобным, конечно, но предполагал. Так что же тогда? А то, что Константин, еще сохранивший право на выход, вполне мог этим правом воспользоваться и никакой силой Юрий Петрович удерживать бы его не стал. Уход Константина не означал потерю партнера по бизнесу, он означал потерю ученика, единственного человека в этом огромном семимиллиардном мире, которому интересно было что-то объяснять, смотреть за его профессиональным ростом, спорить, не огорчаясь поражению в споре, просто разговаривать. Как странно выстроилась жизнь вокруг него, что все есть, буквально все, о чем мечтают люди, есть, а нет семьи и нет человека, с которым хорошо было поговорить про жизнь.

Неуход Кости означал бы, что по капельке поглощаемый им в течение последних двух лет яд достиг уже в организме нужной концентрации, и организм этот вместе с тем, что осталось от души, готов к переходу в систему. Который может состояться или не состояться.

Юрий Петрович взял свой телефон и, услышав голос Кости, спросил после приветствия:

– Что делаешь?

– Работаю.

– Отдохнуть не хочешь?

– Могу отдохнуть, хотя дел много.

– Тогда приезжай ко мне.

– Это куда?

– А домой прямо и приезжай.

– Даже так? Тогда еду.

– Давай, дорога вполне хорошая.

Костя приехал через полтора часа, когда на дворе без теплой одежды было уже прохладно. Но у Юрия Петровича нашлось много теплой одежды, повязали шарфы, оставили дома выключенные телефоны, вышли за ворота и пошли по дорожке между высокими заборами по направлению к лесу.

Изложение сути вопроса заняло минут пятнадцать. Костя слушал молча, ни разу не переспросил, дождавшись последней фразы.

– Так что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Такие вот дела, мой друг.

Под ногами шуршали одинокие листья, залетевшие из-за заборов после последней уборки, воздух был такой пьяняще чистый, что хоть стихи друг другу читай.

– Говорить будешь? – спросил Юрий Петрович, поглядывая на Костю, выражение лица которого скрывала вечерняя темнота.

– А что говорить? – глухо ответил Костя. – Говорить можно или очень много или очень мало. В такие минуты настоящий мужчина закурить должен или водки выпить. А я даже и не курю, – вздохнул он, – и водки у нас нету.

– Водки нету, а виски есть, – Юрий Петрович достал из кармана теплой куртки плоскую фляжку, – хочешь так, а хочешь из стаканчика. Вот крышка – она и есть стаканчик. Будешь?

– Буду, – сказал Костя, они подошли к очередному фонарю, но Юрий Петрович опять не смог разглядеть его лица. Мимо них на небольшой скорости проехала и скрылась в воротах машина с выключенной мигалкой. Костя опрокинул в себя содержимое серебряного стаканчика. Юрий Петрович глотнул из фляжки и тихо сказал: