Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Страница 38

– У меня сейчас тоже такой синдром, – вздохнул старик. – Пришел жених внучки, в субботу у них помолвка. Жених крутой, и невестка с сыном ходят перед ним на цырлах. Знаете, что такое цырлы? Это такие движения ног, когда пальцы завернуты внутрь. Ногти при этом впиваются в мясо стопы, и в словах появляется привкус рахат-лукума. Я не поклонник восточных сластей, поэтому тихонько удрал из дома. Люблю посидеть во дворе. Сегодня первый теплый день. Даже дождь был теплый… Вы далеко живете?

– Далеко, у Красной горы. Ой, меня дома ждут, – спохватилась Елена.

– Я рад, что познакомился с вами.

Старик поднял кошку и поцеловал в нос. Мяукнув, она окатила Елену зеленым сиянием.

– Шаганэ ты моя, Шаганэ! Не шастай сюда больше. Заберите, пожалуйста, ее к себе. Она хорошая. Боюсь, что потеряется. Я не могу взять, запретили. Шаганэ – дитя ночи, а невестка суеверна.

Лоснящееся кошачье тело мягко перелилось из рук в руки.

– Спасибо вам. Надеюсь, все у вас будет хорошо.

– Я тоже надеюсь.

Нетрезвая женщина и черная кошка отправились искать остановку.

За стеклом автобуса искрился и струился лужами город. В них отражались и вспыхивали живые краски перевернутого мира: обрывки меченного стрижами неба, осколки заходящего солнца и зеркальных витрин в пятнах разноцветных курток. Когда Елена подходила к дому, во дворе уже зажглись фонари. В большой луже на полосе атласного света плавала флотилия пластмассовых корабликов.

– Багира! – крикнул кто-то, и к Елене подбежали взрослые девочка и мальчик. Вернее, девушка с парнем. Девушке очень шел зеленый пуховый свитер, она была в нем как юная весна. Лицо парня чем-то напоминало улыбающийся портрет Бельмондо. Кошка вдруг громко замяукала, вырвалась из Елениных рук и прыгнула на руки девушки.

– Где вы ее нашли?! – воскликнула она.

– У хозяина.

– Но она моя! Мы искали ее весь день…

– Бывший хозяин не может взять кошку к себе, – успокоила девушку Елена. – Шаганэ, так он ее называет, ходила к нему в гости. Если опять убежит, скажете мне, я знаю где искать.

– Вы живете здесь?

– Да, в этом доме, девятая квартира. Или позвоните, – Елена назвала номер телефона. – Спросите Елену Даниловну Юрьеву.

– Вы работаете в газете? – девушка как-то испуганно сжалась и опустила голову. – Я виновата перед вами… Осенью я звонила начальнику нашего ЖКХ Морозову и назвалась Юрьевой из газеты… Дома было ужасно холодно… А потом Морозов велел включить тепло. Если бы я говорила с Морозовым от себя, он бы не стал слушать. Простите, пожалуйста…

Елена засмеялась:

– Ах, вот в чем дело! Он как раз сегодня звонил мне. Я вас прощаю, но прошу больше никому ничего не обещать от моего имени, хорошо?

– Хорошо. Спасибо, до свидания…

– До свидания, – эхом повторил юноша.

Девушка помолчала и решилась сказать:

– Извините, у вас на щеках тушь размазалась.

Охнув, Елена вспомнила о своем измочаленном плаще и поспешила в подъезд. Журналистка называется! Вынула под лампочкой зеркальце из сумки. Кошмар! Предстать перед Юрьевым в таком диком виде ей не улыбалось. Хоть из лужи иди мойся… Где-то был носовой платок…

Вместо платка Елена обнаружила в кармане скомканный снимок. Расправила, поднесла ближе к свету. С фотографии на нее глянула яркая блондинка в очках. «Жанночка», – подумала Елена, сползая по стене на пол.

Жанночка Веденяпина. Девушка из аптеки, у которой случилась несчастная любовь. Жанночка. Не Антонина… Не Антонина! Боже, что за мучительное совпадение подсунула сегодня шулер-судьба!

Не помня себя, не понимая, Елена бросилась обратно на остановку.

Она бежала, оскальзываясь, сквозь насыщенный озоном воздух и полутемные очертания улиц. Затем ехала в полупустом автобусе, снова бежала наперерез мелким стежкам нового дождя и наконец побрела против вертикального течения ливня.

Вокруг пузырчатыми бурунами вскипало глинистое месиво. Грязь хватала за ноги, издавая сочные звуки, хлюпала в сапогах. Будто сотни неряшливых едоков пожирали кашу, шлепали ложками, чавкали и чмокали мокрыми губами. Среди домов-клонов запросто можно заблудиться навеки. Это не дома, это какое-то бесконечное стадо мамонтов… Елена казалась себе мартышкой, скачущей между лужами на мамонтовых тропах. Куда девался котлован, возле которого стоял дом Антонины?

Яма нашлась, едва ливень пошел на спад. Но дома не было. Рядом с первым котлованом, полным черной воды, темнел второй. Судя по взорванной земле, не успевшей осесть и обкататься дождем, он был свежим.

Елена оперлась о какую-то железяку в груде исковерканных труб и беспомощно оглянулась. Ближний двор плавал в ореоле призрачного света. Влажный отблеск фонарей желтыми кляксами расплывался на шоколадном асфальте. У подъездов тусовалась молодежь.

Лучи автомобильных фар отчеканили в сумраке мужской силуэт. Он направлялся в ее сторону. Елена забеспокоилась: наверное, ее белый плащ виден издалека и выделяется в потемках. Неужели человек с дурными намерениями приметил в дожде женщину, бредущую к котлованам? Она присела за кучей мусора.

Ясно доносились звуки отдираемой от липкой глины обуви. Преследователь приближался. Коченея от страха, Елена затаила дыхание и увидела отсвет фонарика. Услышала затрудненное дыхание мужчины… близкое хлюпанье подошв… Едва не потеряла сознание, когда он возник перед ней.

– Она улетела! Улетела! – вскрикивала Елена в полубеспамятстве, плача на плече Юрьева.

– Ну что с тобой, Леля, что с тобой делается? – прижимал он губы к ее мокрым волосам и лбу. – Ты пила водку? С кем, почему?

Елена уперла ладони ему в грудь. Он хотел удержать, но она отстранилась:

– Как ты меня нашел?

Юрьев вытащил из кармана куртки блокнот:

– Твой?

– Где ты взял его?..

– В почтовом ящике. Но сначала обзвонил твоих коллег, кого знаю. Роман Афанасьевич вспомнил адрес, который ему дали в прес-службе полиции. Я поехал, это за три улицы отсюда, а там квартира опечатанная, я подумал, что мы разминулись…

– Мы разминулись.

– Я вернулся и увидел в ящике пакет. В пакете оказался блокнот, я нашел в нем адрес Антонины. Вот еще записка, в ней несколько слов.

«Не ищите меня», – прочла Елена на клочке бумаги.

Подошла к котловану. Сбоку край ямы был словно обкромсан, из него торчали засыпанные землей, проваленные ступени крыльца с остатком гнутых перил. В черной воде плавали звезды.

– Я не знаю, кто она и где, – сказала Елена сипло. – Я спрашивала ветер. Он тоже не знает. Посвети мне, пожалуйста, я хочу посмотреть на свое отражение.

Юрьев не стал спрашивать – зачем, просто крепко сжал ее руку.

В темном зеркале воды отразились женщина и мужчина. Больше ничего в отражении не было.

– Ялетаюночьюнаулице.

– Мы оба летаем, – поправил Юрьев.

– Ялетаюно…

– Универсальная фраза. Можно убирать одно слово, а она все равно остается законченной. Вот послушай:

Тыиялетаемночьюнаулице.

Тыиялетаемночью.

Тыиялетаем.

Тыия.

Вкус груши

Непонятно, где я нахожусь. Окно в палате незарешеченное, вид из него неплохой: море зелени с пестрыми крышами, голубые горы сливаются вдали с небом. Ни вышек с автоматчиками, ни колючей проволоки. Вероятно, это какая-нибудь научная лаборатория, где с такими, как я, проводят психологические опыты.

Сначала меня долго и нудно допрашивали следователи. Рядом сидел психолог и следил, чтобы вопросы не были сильно въедливыми. Я ничего лишнего не ответил. Потом привезли сюда. Обычные врачи осмотрели мой организм и никаких таблеток не выписали. Значит, я здоров, просто они предполагают, что псих. После всех пришла Валентина Александровна (вчера и рано с утра сегодня). Имя у нее длинное, а волосы короткие. Главное определение для них – слово «очень»: очень густые, очень черные. И очень торчком. Дома я чищу похожей щеткой школьные ботинки, поэтому и Валентину Александровну зову Щеткой. Не вслух, конечно. Стараюсь не смотреть ей в глаза – чего доброго, догадается о смешном нике. Сказала, что психотерапевт, а сама, похоже, гипнотизер.

Болтает о всяком-разном, будто знакома со мной сто лет: бла-бла-бла. Половину ее трепа я пропускаю мимо ушей. Прекрасно знаю – это отвлекающий маневр для расслабления психов. Сижу начеку. Щетка произносит с десяток незначительных фраз и вдруг задает хитрый вопрос. Думает, от неожиданности я проговорюсь. Всматривается внимательно, кожей чувствую и краснею. Явно читает в эту минуту мысли. Интересно, как они выглядят в ее глазах? Как бегущая на моем лбу строка? Или как разноцветные пазлы, которые нужно собрать и сложить в картину? Мелькают ли в них части Мысонка? Я думаю о нем каждый день.

Ну, пусть попробует сложить картину. После обследования меня все равно отправят либо в сумасшедший дом, либо в тюрьму для неисправимых малолетних преступников. Исправить уже ничего нельзя. Я ни в чем не виноват, но психов побаиваюсь, поэтому решил – в тюрьму.