Марина Ахмедова - Крокодил Страница 39

– Ты его до сих пор любишь? – спросила Дарья, шевеля под одеялом ногами и устраивая живот поудобнее. Она смотрела на Светку сочными карими глазами, как будто Светка была свежим журналом, еще не только не открытым, но и запаянным в тонкую пленку.

– Нет… – нехотя сказала Светка. – Вообще не знаю, любила ли я его на самом деле. Мне кажется, что любовь – это вообще что-то такое, что ты чувствуешь… что жить не можешь без человека. Потом проходит. Значит, это не любовь была… А что, разве можно так – сначала любить, потом разлюбить? Значит, не любовь была.

– А что? – спросила Дарья.

– Ну просто не получилось, – ответила Светка, и Дарья плотоядно посмотрела на ее живот.

– А ребенок-то его? – спросила она.

– Ага… – отозвалась Светка.

– Значит, ты его до сих пор любишь, – непререкаемо сказала Дарья, и глаза ее заблестели.

– Как бы не так, – отозвалась Светка.

– Если ты про него до сих пор говоришь, значит, любишь, – уверенно сказала Дарья и сделала выжидательное лицо, какое бывает у детей – когда камень в пруд уже брошен, но вода кругами еще не пошла.

– Нет, – сказала Светка.

– Любишь, – сказала Дарья. – Если ты о нем сказала, значит, любишь. Значит, не отпустило. Вы с ним развелись.

– Да, развелись, – сказала Светка.

– Он тебя бросил?

– Нет, я его.

Дарья приподнялась на кровати.

– Да ладно, – протянула она. – А че так?

– А он меня по лицу стукнул, – сказала Светка. – И слишком много всего было сказано. Оскорбления моей матери, сестры, меня.

– А он потом прощения не попросил?

– Попросил. Говорил, давай, начнем все с чистого листа… Нет. Уходя, уходи.

– Это – такая… – Дарья закатила глаза, трогала розовыми пальцами живот и искала подходящее слово, – такая категоричность, – сказала она. – Как ты одна ребенка будешь растить? – она покачала головой, и в такт качнулась ее белая грудь, и качнулся круглый живот, похожий на густую каплю, которая перетекала в стороны вслед за движениями своей хозяйки и сосредотачивалась внизу, словно желая прорвать мягкую кожу и повидлом плюхнуться на пол. Чтобы Дарья могла наклониться над ней, найти своими бусиничными глазами в ней семя – маленькое, коричневое, как у яблока – и посадить его в землю, и поливать, и ждать, когда и чем прорастет.

Светка не сводила тяжелых глаз с ее живота, как будто ждала чего-то. Беременная инстинктивно прикрыла его обеими белыми руками, на которых под костяшками пальцев сидели белые красивые ямочки.

– Потому что я себя люблю, – повысила голос Светка, – и не могу допустить, чтоб меня так били по самолюбию.

Дарья выпростала ногу из-под одеяла, опустила стопу на пол. Сквозь ее молочно-белую кожу просвечивали голубые венки, коренящиеся в ступне и ветвящиеся по ноге вверх. Светка оторвалась от журнала и следила за ногой Дарьи.

Встав с кровати, Дарья присела возле тумбочки, открыла дверцу и вытащила белый пластмассовый аппарат с ручкой. Она вернулась на кровать, воткнула наушники, отходящие от аппарата, в уши, раздвинула халат и приложила ручку к животу. Она спускала ее вниз, двигала вбок, надавливая, и живот то углублялся и западал, то бугрился. Светка смотрела на него, отвесив нижнюю губу, словно в этих движениях ожившего живота силилась прочесть какое-то послание. Наконец, ручка замерла под пупком, Дарья заулыбалась. Казалось, она даже перестала дышать, и кислород в ее организм поступает через пупок, который, сокращаясь, хватает из палаты воздух.

– Хочешь лялечку свою послушать? – сладко спросила Дарья, вынимая наушники из ушей.

– Че? – спросила Светка.

– Ты, может, не знаешь, что это такое, – сказала Дарья. – Это фетальный допплер. Девочки на форуме обсуждали, что есть такое и можно своего ребеночка слушать каждый день. Я у мужа попросила, он мне купил. Хочешь послушать сначала моего? – она протянула Светке наушники. – Я уже нащупала его сердечко.

Светка встала с кровати и пошла к Дарье. Двигалась она медленно, словно продираясь коленками сквозь что-то невидимое. Светка откинула голову назад, затвердела вся, словно в ходьбе превращалась в соляной столб и это ее последние движения.

Она взяла из рук Дарьи наушники, пригнула коленки, как это часто делала ее сестра, и тоже замерла. В ушах раздались чавкающие звуки, протяжные и резко обрывающиеся. Звуки сильные настолько, что можно было представлять – кто-то большой с той стороны, большой до такой степени, что в Дарьином животе поместилась бы только его голова, прижался слипшимися губами к пупку и чмокает, втягивая через него воздух.

– На сигналы каких-то инопланетян из космоса похоже, – пробубнила Светка.

– Теперь своего послушай, – Дарья протянула ей ручку.

Светка, не расстегивая и не раздвигая байкового халата, приложила ручку поверху. Сделала тупое лицо. Моргнула.

– Подвигай, – Дарья направила ее руку.

Дверь в палату открылась. Вошла медсестра. Белый халат расходился на ее животе, образуя петли между пуговицами, хотя беременной она не была.

– А ты что там слушаешь? – обратилась она к Светке, гаркая. – Как он у тебя там солью обрыгивается?

– Тебе же солевой аминоцентез провели? Ну, – медсестра развела руками, и петли между пуговиц расширились. – Завтра родишь леденец. Слушает она, – продолжила медсестра и засмеялась.

– Я не знаю, – сказала Светка.

– Не знает она, – почти передразнила Светку медсестра. – Всё они знают. Всё, – она вышла, прикрыв дверь, но из коридора еще приходило ее раскатистое гарканье: – А потом они не знают… всё они знают…

Светка медленно встала и пошла к своей кровати. Дарья сидела как будто в оцепенении.

– А что такое солевой аминоцентез? – спросила она.

– Не знаю, – буркнула Светка.

За окном темнела тишина. Слышно было дыхание Дарьи. Светка проснулась. Из щели между дверью и полом шел тонкий свет. Светка лежала на спине. Она пощупала низ живота. Повернулась на бок. Поджала под себя одну ногу и закряхтела. Сначала тихо, выталкивая комки воздуха через нос. Постепенно звуки росли. Дарья не просыпалась. Ничего не менялось ни за дверью, ни за окном. Никто в коридоре не ходил, не перерезал шагами полоску света, ползущего из-под двери. Светка щупала живот, выгибала спину, запрокидывала голову. Вдохи ее крепчали, а комки, вытолкнутые через нос, живели и тяжелели. Они летели к кровати Дарьи, падали рядом с ее головой на подушку, и наконец, дернув головой, та тоже проснулась.

– Ты че? – спросила Дарья, поднимаясь на локте и щурясь в темноту.

– Кажется, у меня все, по-моему, – прокряхтела Светка.

– А че ты так тихо? – спросила Дарья, нащупывая отекшими со сна ногами на полу тапки.

– Ночь же… – выдула Светка. – Люди же спят кругом.

Хлястая задниками по пяткам, Дарья подошла к Светке и сверху таращилась на то, как та выгибает спину и заламывает шею.

– Я пойду медсестру позову, – сказала она.

Дарья открыла дверь, и свет не ворвался, а просто вошел в палату и умер где-то на середине, затопленный темнотой из окна. Дарья оставила дверь открытой. Светка, задержав дыхание, прислушивалась к хлястанью ее тапок о пятки, пока Дарья удалялась по коридору. Когда шаги затихли, Светка, как будто осмелев, выдала протяжный прерывистый стон. Заметалась головой по подушке. Сжала руки, как будто здоровалась сама с собой. Обхватила себя за локти, как будто хотела взять саму себя в руки. Обхватила себя за плечи, как будто себя обнимая. Задрыгала ногой. Снова пощупала живот. Лицо ее сморщилось. Она сильно закусила губу, задышала шумно одним носом, снова задвигалась руками по телу, словно не хотела выпускать звуком то, что рвалось.

– Мама, – сказала Светка и сразу же заплакала. В темноте слезы полировали ее желтые щеки и закатывались за размякшую губу. Все тело Светки расслабилось, как будто из его клеток ушла склеивающая жидкость, и они уже начали распадаться. Один только живот стоял колом и твердел. Светка щупала его горячими ладонями, ее глаза наполнялись ужасом, который обильней вытекал на щеки и на губу. Светка чмокала и пускала слюнные пузыри, так, словно слезы были нестерпимо солеными и превращались на ее губах в соляную пену.

– Мама, – повторила Светка. – Мамочка, ты где?

Ее нос покраснел. Она дергала им, как кролик.

Шаги вернулись. У кровати выросли медсестра и Дарья.

– Из меня лезет, – сказала Светка, поднимая глаза на медсестру.

Кожа Дарьи в темноте отливала молоком.

– На пеленку, – сказала медсестра, и ее разрыхленная темнотой рука метнулась к Светке. – В нее рожай.

Светка схватила сложенную пеленку двумя руками. Медсестра повернулась к ней белой спиной. Дверь закрылась. Дарья отплыла к своей кровати. Светка поднесла пеленку к лицу и втянула ее запах носом. Светка дышала пеленкой шумно и жадно, словно больничный запах, запутавшийся в нитяных волокнах, мог принести ей облегчение.