Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria Страница 39

– В Порто есть какая-то живая сладость, не сахарная, а другая, – определила Мария, – ты чувствуешь, какое послевкусие?

– Чую, – отвечала тетя Нюся, – аж на душе сладко!

– Вот-вот, что-то загадочное есть в Порто. Надо почитать про это вино[25], – заключила Мария Александровна.

– Может, спустимся к морю. Мы отремонтировали старую лестницу, – предложила доктору Франсуа Мария Александровна.

Отремонтированная каменная лестница была довольно широкой и с удобным шагом ступенек. Лестница спускалась к самому морю, порой наиболее длинные приливные волны достигали ее нижних ступеней.

Было время отлива, и на обнажившемся песке чернели неопрятные космы выброшенных на берег водорослей, остро пахнущих морской свежестью.

Доктор Франсуа спускался по лестнице впереди Марии, и она могла видеть в упор его огромную лысую голову с венчиком седых волос, голову, покачивающуюся в такт шагам, на тонкой старческой шее, как перезрелая шляпка подсолнуха на тонком стебле. При этом загорелая тонкая шея доктора торчала, как из хомута, из большого воротника полковничьего мундира, висевшего на костлявых плечах некогда упитанного и бывшего, что называется, «в теле» доктора Франсуа, знаменитого по всей Сахаре «большого доктора» – большого и в смысле медицинских познаний, и в смысле тучности его большого, крепкого тела.

На предпоследней ступеньке лестницы доктор приостановился и полуобернулся к Марии.

– Вы с мадам Нюси купаетесь в море?

– Сейчас зима, Франсуа, – усмехнулась Мария Александровна.

– Мадам Нюси крепкая женщина. Она такая веселая. Это очень важно, когда человек одним своим видом может обрадовать и обнадежить другого человека, – закончил он с пафосом, точно излагал какое-то научное открытие, сделанное им сию минуту.

– Да, да, похоже, это так, – пробормотала Мария Александровна, опуская глаза: ей стало не по себе, она утвердилась в своей догадке.

Небо и море были одинакового светло-серого цвета, и при виде того и другого становилось как-то неясно, неуютно на душе – то ли небо уходит в море, то ли море поднимается в небо… И только Мария Александровна подумала об этом, как тут же на западной кромке горизонта проклюнулась розовая точка и быстро разрослась в дымно-розовую полосу, четко отделившую друг от друга две стихии, – солнце склонилось к закату.

– Дорогая Мари, – доктор Франсуа спустился на нижнюю ступеньку лестницы.

Мария замешкалась на две ступеньки выше и теперь смотрела на старого доктора сверху вниз, и доктор Франсуа показался ей совсем маленьким на фоне бескрайних моря и неба, маленьким и даже каким-то ветхим… Почудилось, налетит смерч и унесет доктора на юг, в его любимую Сахару, к его обожаемым берберам и туарегам как одному из берберских племен.

– Дорогая Мари, – голос Франсуа странно дрогнул.

«“Дорогая Мари”, это что-то новенькое для доктора Франсуа, – подумала она с печальной иронией. – Дело ясное, сейчас будет просить руки “мадам Нюси”».

Смотреть на доктора Франсуа сверху вниз Марии Александровне было неловко, в смысле стыдно, и она спустилась на одну ступеньку. Теперь они были почти вровень, все-таки доктор хотя и усох и ссутулился, но все еще оставался рослым мужчиной.

– Мари, – доктор Франсуа взглянул ей глаза в глаза открытым и просветленным взглядом человека, взволнованного высоким чувством.

Помолчали.

– Нет Божества, Достойного Поклонения, кроме одного лишь Аллаха, и Мухаммад посланник Его, – негромко, но очень торжественно и красиво произнес доктор Франсуа по-арабски.

Помолчали.

– Как я понимаю, вы приняли ислам?[26]

Доктор Франсуа утвердительно кивнул. По его глазам было видно, что он не ждет мнения Марии, а просто счел нужным сообщить ей об этом важном решении в его жизни.

– Бог один для всех, но не все об этом знают, – проговорила Мария по-русски.

– Я не все поняли? – так же по-русски спросил ее доктор Франсуа.

– Бог един для всех, – сказала Мария по-французски.

И вдруг они оба повернулись лицом к морю и увидели, как прямо на их глазах дымно-розовая полоса заката стала фиолетовой, а потом ярко-зеленой.

– Полоса света между небом и морем зеленая, как знамя ислама, – едва слышно проговорил Франсуа, – добрый знак в моей жизни. Слава Аллаху!

– Похоже, очень, – согласилась Мария, но ее слова заглушил шорох набежавшей волны. Остро пахнуло морской свежестью. Солнце зашло, море слилось с небом или небо с морем: все едино.

Кто же спорит? Конечно, жили Мария и тетя Нюся хоть и почти в раю, и на всем готовом, и богато, и при добром здравии, но как-то пусто.

Однажды, гуляя по берегу вдоль неровной кромки слабого прибоя с его легким шипением и шорохом сходящих на нет волн, гаснущих в полуметре от ног Марии, она вдруг подумала о том, что, наверное, главное в этой жизни желать, а не иметь. Да, главное – желать. А она, выходит, растратила свои желания и перестала удивляться еще до старости, и теперь, вроде, многое у нее есть, да ничего не хочется, а жить-то надо… И не в ее власти распорядиться своей жизнью – Бог дал, Бог и возьмет, когда придет время. Хорошо, что рядом с ней моторная тетя Нюся – она и опора, она и пример того, что нужно жить ради жизни.

«Жизнь продолжается рассудку вопреки», – промелькнула в памяти строка русского поэта-эмигранта.

«Если бы жить… Только бы жить…Хоть на литейном заводе служить», —

тут же, как волна догоняет волну, накрыли ее две другие строчки этого же поэта[27].

Так что компаньонки не впадали в тяжкий грех уныния, а заполняли свои дни хоть и бесхитростными, но хорошими занятиями, пресноватыми – это правда, но из песни слова не выкинешь – жили, как жили, и поддерживали и радовали друг друга, как могли, без лукавого философствования и вздыханий о том, чего нет и быть не может.

Зима 1958 года выдалась для Марии и тети Нюси богатой на гостей, важные вести и нечаянные встречи.

7 января по новому стилю, на православное Рождество, пришла из Америки телеграмма от Аннет о том, что она «наконец родила девочку», что крестил новорожденную «сам отец Лавр», что нарекли ее в честь покойной матери Аннет Антониной, а весила она при рождении три килограмма и двести граммов. Телеграмма была написана по-французски.

Вскоре пришло от Аннет и авиаписьмо со всеми подробностями ее счастья, с приглашением Марии и тете Нюсе приехать в гости и «чем раньше, тем лучше». Так что к трем сыновьям Аннет и Анатолия прибавилась еще и долгожданная дочь.

«Пусть моя доченька будет Вашей внученькой, дорогая Мария, – писала Аннет по-русски, – все чудесное в моей жизни связано с Вами. Вы были посаженой матерью на нашей с Толиком свадьбе, так что сам бог велел теперь быть бабушкой для нашей Тонечки. Очень прошу Вас не отказать».

Мария Александровна была так удивлена, что письмо от Аннет написано по-русски, притом грамотно, что тут же написала ей ответ и не поленилась отвезти его в соседний городишко на почту, чтобы отправить «авиа». Поздравив Аннет от себя и от Нюси, согласившись быть бабушкой Тонечки, пообещав, что, возможно, они и приедут в Америку погостить, Мария Александровна не забыла выразить свое восхищение русским языком Аннет и удивление тем, как она смогла овладеть грамотой, – «ведь это очень трудно».

Вскоре пришла от Аннет телеграмма, очень короткая, но все объясняющая: «Kogda lubish ne trudno». В телеграмме русские слова были написаны латиницей. Через много лет, когда вошли в моду мобильные телефоны, говорящие по-русски эмигранты стали писать подобным образом сообщения друг другу – с телефона на телефон.

В конце января мсье Мишель наконец привез на виллу Ave Maria свою Лулу. Мария Александровна давно просила его об этом, но всякий раз он приезжал один, отговариваясь то тем, что Лулу простудилась, то тем, что она стесняется, то, наконец, тем, что дорога от Парижа до Лазурного Берега не такая уж близкая, а Лулу сильно укачивает в машине.

– Здравствуйте, Луиза! – протягивая гостье обе руки, с радостной и вполне искренней улыбкой приветствовала ее Мария и тут же спросила: Вас сильно укачивает в машине? Как жаль!

– Меня укачивает?! – Лулу даже отступила на полшага назад. – С чего вы взяли, мадам Мари?! Меня никогда, ни разу в жизни, ничуточки не укачивало. И сейчас мы с Мишелем добрались отлично. И ради бога, зовите меня Лулу, я терпеть не могу своего полного имени. Меня с детства все звали Лулу.

– Хорошо, Лулу, – ласково прикоснувшись к плечу гостьи, сказала Мария. – А насчет укачивания, – это я вас с кем-то перепутала, простите великодушно, – при этих словах она перевела взгляд на Мишеля, но он смущенно потупился, и она ничего не смогла прочитать в его глазах. – Познакомьтесь с моей названой сестрой, – Мария подвела Лулу к тете Нюсе.

Та приветствовала гостью на ломаном французском и окинула с головы до ног таким неожиданно дерзким, прицельным взглядом, как будто свою соперницу. На несколько мгновений обе женщины вдруг помолодели несказанно. Словно коснулись друг друга два оголенных электрических провода, произошло короткое замыкание, и в его вспышке на лица обеих вернулась юная свежесть, и непреклонная гордыня, и полудетская спесь.