Евгений Бузни - Жизнь и Любовь (сборник) Страница 39

«Смотри!» – это было так повелительно выкрикнуто, что все невольно повернулись посмотреть, на что он указывал.

– Там двух русских матросов застрелили. Падлы, фашисты! Сучья кровь! К стенке поставили и застрелили. А я туда буду ящики ставить?!

– А ты сам в это время коров там доил, что ли, лётчик? – оскалился злобно Петро.

То, что прокричал перед этим Лёшка, заставило всех замолчать, а от вопроса бородатого мужчины очередь замерла. И в эту помертвевшую тишину ворвалось неожиданно охрипшее, как рычание дикое:

– На хаус!

Тележка мгновенно разворачивается в третий раз на бородача.

– Господи Иисусе! – Вскрикнула Маруська.

Кто-то охнул. Девушка с косичками распахнула испуганные глаза. Очередь автоматически отшатнулась. Пирамида из ящиков с грохотом рушится на тележку и стоящие рядом сетки, корзину, мешок с бутылками. Верхний железный ящик падает прямо на голову разъярённого, рванувшегося вперёд Лёшки.

– Папа! Папочка! – раздаётся в тот же миг голос из окна, стоящего рядом дома. Через несколько секунд из него выбегает девушка, с силой расталкивает сгрудившихся сразу людей, падает на грудь рухнувшему на спину Лёшки, накрывает его рассыпавшими волосами и шепчет:

– Папа! Папочка! Папа!

Мороженое

В Ялте нет широких проспектов, по которым бы мчались в пять рядов машины. Да это ей и не надо. Городок маленький. Улочки подальше от центра, то есть в старой части города, если и не совсем короткие, то всё равно узкие. Кругом горы, что поделаешь? И дома на таких улицах старенькие, потёртые, обшарпанные.

На одной из таких улиц на самой окраине города, что буквально прижалась к горе, рядом с железным фонарным столбом растёт согнувшееся от старости дерево.

Вечереет. Под старым деревом, привалившись спиной к стволу и как бы сросшись с ним, ещё более согнутым сидит на низком парапете человек. Он не стар, но пьян, и теперь видно спит, опустив голову почти на самые колени. Струйка слюны выскальзывает медленно изо рта и, не разрываясь, тянется от губ по мятой грязной штанине до самой земли, на которой валяется серая кепка, свалившаяся с головы пьяного хозяина.

Мимо энергично, куда-то торопясь, идут высокая стройная женщина в простеньком летнем платье и маленькая девочка лет пяти в коротеньком сарафанчике из такого же лёгкого, как у её мамы, материала с цветочками.

Они обе одновременно замечают сидящего мужчину и останавливаются. Пальцы правой руки девочки крепко впиваются в ладонь матери. Но, кажется, ещё крепче она сжимает палочку эскимо, которую держит в левой руке.

Женщина резким движением освобождается от цепких пальцев дочери, подскакивает к согнутой фигуре, хватает её за плечо и встряхивает мужчину так, что слюна сразу отрывается, а голова, ударившись о колено, резко поднимается и откидывается на спину, ударяясь теперь о ствол дерева.

– Ах ты, скотина, пьяница безрогий! – кричит женщина, ни мало не заботясь, слышат ли её посторонние люди, и есть ли они здесь вообще. – Вот ты куда забрался, холера тебя возьми! Да что же ты с нами делаешь, подлая твоя душа? А ну вставай и иди домой!

С этими словами женщина хватает мужа под мышки, почти поднимая его на ноги, но тот уже открыл глаза и успевает заметить перед собой небольшой камень, выступающий из разбитого дождями асфальта, упирается в него каблуком поношенного туфля и опрокидывается спиной на тротуар, едва не сбив с ног вспотевшую от напряжения жену.

Она едва выскальзывает из-под падающего тела, в секунду оказывается над ним, хватает мужа за локоть и сильным рывком заставляет пьяного сопротивляющегося человека сесть. Другой рукой наотмашь хлещет его по щекам, приговаривая:

– А ну, гад, вставай! Иди домой! Долго ты ещё будешь нас мытарить?

Однако пощёчины не отрезвили пьяного, но обозлили. Он неожиданно ловко выворачивает руку, высвобождая захваченный локоть, и сам, поймав запястье жены, с силой дёргает её на себя. Одновременно он заносит другую руку со сжатым кулаком для удара по голове чуть не упавшей, но склонившейся к нему женщины. Волосы её, собранные узлом, освобождаются от соскочившей заколки и рассыпаются, серебрясь в лучах заходящего солнца.

Девочка с самого начала борьбы полностью преобразилась. Из обычной девчушки с коротенькими хвостиками связанных в пучки волос она превратилась в маленького съёженного, готового к прыжку зверька.

Мороженое машинально переброшено в правую ладошку. Оно всё время у рта. Язык автоматически в такт движениям ног часто-часто выскакивает изо рта, чтобы успеть облизнуть белую ножку мороженого. А ноги перебегают с места на место, то приближаясь, то удаляясь от места борьбы.

Глаза раскрыты широко, но в них не испуг, а затравленная ярость. Она не понимает, зачем нужно, чтобы этот человек приходил домой, но так говорит мама, значит, так надо.

Мама зовёт его, а самой трудно. Она плачет от боли. Девочке некогда думать. Рука отца (она не знает, что это слово может быть хорошим) сжата в кулак. Он будет бить маму… но вот тебе!

Мороженое со всего размаху ударяется в самую середину лба взбешённого человека. Белая холодная масса расплющилась до самой палочки.

Отец внезапно замирает с поднятым кулаком. Глаза его пьяные, злые смотрят на девочку, и в них постепенно растёт изумление. То ли пронзительный холод мороженого, оставшегося пятном на лбу, то ли сам факт, что эта пигалица осмелилась поднять на него руку, отрезвляет его и заставляет сидеть некоторое время опешившим.

На мать мороженое тоже почему-то действует успокаивающе. Она выпрямляется, вырывая руку, оставляет мужа, поворачивается и, не глядя, берёт девочку за руку, в которой ещё находится расплющенное мороженое. Девочка перехватывает палочку в другую руку и тянется за матерью почти бегом, облизывая остатки эскимо, поминутно оглядываясь на сидящего под деревом отца, провожающего их недоумённым взглядом.

Часть 4. По разным странам

Славянский эксперимент

Если ехать из Праги на машине в сторону большого города Брно, но не через Ииглаву, а взяв севернее, минуя старинные города Моравии Гавличув Брод, Новое место, Быстрину и затем от Кунштата свернуть к холму Градиско, то почти у самого его основания, окружённая густыми лесами, среди дубовых рощ вам встретится деревенька, которая называется Уезд.

Место это имеет давнюю историю. Предки жителей этой деревни пришли сюда, может, больше тысячи лет назад, тогда же, когда предводитель племени славян Чех привёл в места новые необжитые своих соплеменников, взошёл на холм Ржип, увидел места холмистые, земли плодородные, зверьём, птицей и диким мёдом богатые, реки бурные, многорыбные и воскликнул: «О люди мои! Оставайтесь здесь. Станете жить в довольстве, а горы будут служить вам охраною от врага».

Вот и холм Градиско носит своё название в память о древнем городе, некогда существовавшем здесь, но стёртым с лица земли временем.

Однако не думал Чех, о котором рассказывает сегодня легенда, что через тысячу лет зелёные холмы Чехословацко-Моравской возвышенности не смогут спасти людей от вражеского нашествия, слишком сильными станут захватчики, всемогущим и грозным будет их оружие, безудержно вырастет необузданная жадность на чужие земли и страсть к всевластию.

Пришли враги и в деревню Уезд. Но если горы не стали неприступной крепостью, то населяющий их народ оказался твёрже скал и не сдался завоевателям. Об этом говорит мемориальная доска на стене маленькой часовенки посреди деревни. Чёрным по белому занесены навечно в память поколения имена замученных в нацистских лагерях, не склонившихся перед фашистами, смелых борцов, живших в горах Моравии и отдавших свои жизни за счастье сегодняшних дней. Среди них стоит имя пятнадцатилетнего партизана Йеника Беднаржа. О нём и пойдёт рассказ, который тоже становится легендой.

– И-и-ех!

Маленький топорик с красивым резным топорищем со свистом пронёсся через двор и врезался лезвием в лежавшую на козлах деревянную чурку, расколов её надвое.

– И-и-ех! – опять раздался задорный голос Йеника, и ещё один топор, но теперь покрупнее, полетел чуть ближе и впился своим острым зубом в бревенчатую стену дома, заставив его слегка вздрогнуть от глухого сильного удара.

– Ну, это уже не дело, сынок, – проговорил несколько ворчливо, но не сердито Ян Беднардж, опуская на землю пилу, выпрямляясь и вытирая со лба пот. – Ты так всё наше жилище разнесёшь в щепы. Откуда у тебя столько силы-то накопилось? Смотри, как бы тебя немцы не загребли в солдаты раньше времени.

– Не загребут, – в тон ему ответил Йеник. – Мне ещё пятнадцати нет. А взяли бы, я бы к русским солдатам ушёл. Дядя Ладислав говорит, сейчас немчуру по всей России гонят.

– Тихо ты! – прикрикнул отец и, оглянувшись, увидел у плетня невысокую девочку, одетую по-деревенски в кипу цветных юбок, делавших её толстушкой, и невзрачненькую, но тёплую шубейку.