Мария Метлицкая - Свой путь (сборник) Страница 4

– Ты про тощих, про тощих прочитай! – нетерпеливо подсказывает Одуванчик.

Коралла хмурится и повышает голос:

«Ты, бабуся, в письме спрашиваешь, женился ли я? Где тут женишься, потому что девушек тут порядочных нету, а те, что есть, все б… Накрасют себе губы, юбки напялют такие, из-под которых попу видать, так и ходют, щеголяют, даже когда чулки к ногам примерзают. Мне на таких смотреть противно. К тому жа они еще и тощие. Недавно вот гулял тут с одной. Ни кожи, ни рожи, как говорится. Ухватишь, так меж пальцев выскользнет…»

Дочитав до этого места, Коралла громко плюет, косится на Одуванчика и продолжает:

«Так что, бабуся, я пока не женился и не собираюсь… Ну чего тебе еще написать? Ты пишешь, чтобы я скорее приезжал или забрал тебе к себе, а то ты не доживешь, и похоронить тебя будет некому. Ничего, бабулька, доживешь, ты у меня старуха крепкая, а забрать тебя не могу, потому что тут ты будешь не устроена, да и климат холодный. Приехать тоже не могу, потому что билеты стоят дорого да и далеко ехать. По этой же причине, что денег мало, я и не помогаю тебе матерьяльно. За это ты меня, бабуся, прости.

Ну вот и все, закругляюсь, потому что весь лист уже исписал.

Письмо давно прочитано, а Одуванчик все сидит на диване с умиротворенным и счастливым лицом. То же письмо она слушала и вчера, и на прошлой неделе. Если бы не приходили ей письма, то совсем извелась бы от беспокойства, а так ничего, можно жить. Жаль, только глаза не видят, даже почерка Сережкиного не различить. Ну да ничего, Коралла прочтет, хотя тяжело с ней, с Кораллой, да Бог ей судья.

Потом старухи ужинают. Одуванчик жует, глотает, но вкуса не ощущает. Она опять что-то планирует.

– Коралла Алексеевна, лапочка, напишем ответ? – робко спрашивает она.

– Да уж два раза писали! – с добродушным дребезгом в голосе отвечает Коралла.

Одуванчик вздыхает, но не настаивает, только спрашивает:

– А адрес вы правильно заполнили?

Коралла шевелится, но беззлобно. На сегодня она уже отгремела.

– Первый раз, что ли? – ворчит она.

Через час Одуванчик вновь приходит в беспокойство и семенит к Коралле.

– Давно чего-то от Сережки новых писем не приходило! Уж не случилось ли чего с ним?

– Накаркаете тоже… Мужики они писать не больно-то. Ничего, пришлет, не денется, – отвечает Коралла.

Так проходит этот день, один из множества мартовских дней. Таким же был февраль, январь, таким же, если доживут, будет и май.

Вечером, когда Одуванчик засыпает, Коралла тихо заглядывает к ней в комнату. Простояв некоторое время в дверях, она идет на кухню, берет лист бумаги и, почти не размышляя, начинает писать:

«Дорогая бабуся!

Вот снова пишу тебе письмо, потому что знаю, что ты вся уже извелась. Здоровье у меня по-прежнему хорошо, ничего не болит, даже простуды и те не липнут, хотя многие тут подцепили грипп. Несколько дней был снег, а теперь вот снова солнце…»

Пишет Коралла увлеченно, даже, пожалуй, вживаясь в образ. Впрочем, уж что, а рука у нее набита. Какое это письмо? Тридцатое, пятидесятое? Она уже и со счета сбилась.

Никого, кроме внука, нет у Одуванчика. А внук семнадцать лет уж как уехал в Якутию бурить там скважины, да и сгинул. Ни письма, ни открытки, ни звонка. Пробовала Коралла выяснять, да разве что выяснишь? Отвечают «адресат выбыл», и точка.

То ли забыл внук бабку, то ли сел, а, скорее всего, давно уж помер. Дело известное, северное – напился пьяным, заснул на морозе, вот и готов покойник. А зашибать-то Серега и раньше любил.

Закончив писать, Коралла зевает и, перечитав письмо, прячет его в конверт. Завтра она пойдет в магазин за продуктами и, вернувшись, скажет, что нашла его в ящике. Коралла встает и, гулко бухая каменными пятками, идет спать.

Мария Садловская

Ромашки

При виде в подземном переходе нищих Ольга, как бы ни спешила, всегда подавала милостыню. При этом чувствовала себя неуютно, будто стыдилась чего-то. Давая мелочь, старалась не смотреть в лицо просящего: ей казалось, она делает ему больно. Хотя куда уж больнее! Подруга всегда ее ругала, говоря, что мы сами плодим лентяев и дармоедов. Возможно, она была права. Ольга с нею на эту тему не спорила, но молча продолжала поступать по-своему. Особенно после одного случая, когда, спеша, пробежала мимо нищего, а потом в автобусе у нее вытащили из сумочки кошелек с деньгами и ключи. Ольга, конечно же, не была суеверной. Тем не менее после этого происшествия старалась не изменять своей привычке.

В последнее время нищих поубавилось. Возможно, за счет повышения благосостояния или же, что ближе к истине, по причине естественной убыли. В подземном переходе остался один старик. Он всегда сидел на складном стульчике, а у его ног лежала замусоленная фуражка, куда редкие прохожие бросали мелочь. Этого старика Ольга замечала и раньше. Что-то неуловимое отличало его от остальных. Даже если в его фуражке оказывалась более крупная купюра, он не раболепствовал, а лишь глухим голосом произносил еле различимое «спасибо». Лицо его заросло грязно-седой растительностью, а потому возраст определить было затруднительно.

Сегодня Ольга, как всегда обвешанная сумками, спешила домой. В магазинчике перед подземным переходом купила горячих булочек, которые так нравились всем домашним, и спустилась по ступенькам вниз. Нищий, как обычно, сидел на своем стульчике. Ольга, увидев его, вдруг вспомнила: денег у нее совсем не осталось, даже мелочи. На какую-то минуту ей стало стыдно: как же можно пройти мимо? Старик, возможно, именно ее ждал, зная, что она всегда подает. Думая так, она приблизилась к нищему и непроизвольно поставила около него сумки. У его ног привычно лежала фуражка. Там виднелась скудная мелочь. А рядом (совсем уж неожиданно!) на расстеленной бумаге лежал пучок белых ромашек. Назвать это букетом нельзя: ромашки были подвявшие и не крупные, садовые, а полевые.

«Он, наверное, хотел их с утра продать, но никто не купил. И, как назло, у меня сегодня не осталось денег», – с досадой подумала Ольга и обратилась к старику:

– Дедушка, извините! У меня сегодня нет денежек. Но я угощу вас булочкой. Вот, возьмите! Она еще тепленькая.

Ольга вытащила из пакета мягкую булку и протянула ее старику. Тот взял ее двумя ладонями, а потом, не раскрывая рта, прижался к булке губами, будто целовал.

«Наверное, он очень голоден, – подумала Ольга и, быстро подобрав свои сумки, поспешила домой».

Жили они с мужем вдвоем. Сын и дочь обзавелись своим жильем и семьями. Ольга не так давно вышла на пенсию, но продолжала подрабатывать. Хотелось иногда побаловать внуков подарками, а на пенсию свою и мужа не очень-то разгонишься. Вот и приходилось крутиться. Да и вообще Ольга была из тех женщин, которые не смиряются с подступающей старостью. Она всегда старалась следить за своей внешностью и в силу своих возможностей прилично одеваться.

Однажды с сумками в обеих руках Ольга остановилась около старика и стала искать в кошельке мелочь. Ромашки лежали рядом. Женщина уже привыкла, что рядом с фуражкой всегда лежат цветы. А спросить старика, продаются ли они, ей было неловко. В этот раз нищий протянул к ней руку за милостыней. Рука на удивление была довольно чистой. Только на фалангах всех четырех пальцев были какие-то рубцы типа наростов. Ольга поспешно, стараясь не касаться его руки, положила в ладонь деньги и подняла сумки, чтобы идти. И вдруг старик произнес:

– Женщинам нельзя носить тяжести!

Ольга будто споткнулась. Собственно в самой фразе ничего необычного не было. Необычно было то, что старик впервые заговорил. И еще. Интонация и своеобразная манера растягивать слова напомнили Ольге что-то давно забытое. «Я привыкла!» – сказала она, не придумав ничего лучше, и поспешно ушла.

А вечером, когда улеглась спать, ей опять пришел на ум старик-нищий. Она поймала себя на мысли, что натужно пытается что-то вспомнить. Возможно, из далекого прошлого. С нею так частенько бывало. Как будто от того, вспомнит или нет, зависело все дальнейшее. Так было и в этот раз. Отправной точкой была фраза, сказанная им: «Женщинам нельзя носить тяжести». Конечно, ей и раньше говорили это и муж, и дети. Но что делать: жизнь была не из легких.

Перед глазами Ольги встала яркая картина: она совсем молодая, работала на заводе машинисткой в отделе снабжения. С утра в ее кабинет приходили технологи, мастера. Им надо было печатать накладные, какие-то реестры. В то время для всех она была Оленькой. Только один технолог всегда называл ее Олей. Кажется, его звали Алексей Вадимович. Все его считали немного странным, да и сама Ольга тоже. И по отчеству его называли с нотками иронии в силу его молчаливости. Вспомнился случай. Ольга уже была замужем. Ее сыну Юрику было пять лет. Садик закрыли на неделю на карантин, и Ольге пришлось каждый день тащиться на работу с ребенком. Юрик был не капризным мальчиком, но высидеть в кабинете целый день было немыслимо. Как назло, на работе был завал, и отпустить Ольгу не могли. Муж Ольги к тому времени тоже работал в двух местах. Короче, ребенок всю неделю ходил с Ольгой на работу. Помнится, первый день, как пришли, у двери кабинета уже стоял Алексей Вадимович с бумагой в руках, которую надо было печатать. Юрик минут десять посидел спокойно, а потом захныкал, Ольга была в отчаянии, ведь впереди еще была целая неделя! Правда, начальник сказал, что после обеда будет отпускать ее домой, но с условием, что та сделает всю дневную работу…