Ольга Рожнёва - Небесные уроки Страница 4

К концу канона дед открыл глаза. Батюшка помог больному сесть, поисповедал и причастил. Он много раз наблюдал, как видимым образом менялся облик причастников – и не уставал удивляться. Мертвенная бледность ушла, лицо деда порозовело, глаза стали живыми. Отец Борис прочитал благодарственные молитвы, дед слушал внимательно, кивал головой, а последние молитвы шептал вместе с батюшкой.

Отец Борис поставил чайник, а потом они с дедом Фёдором не спеша пили чай, и дед даже съел кусочек пирога, пару долек мандаринки.

Когда батюшка уходил, дед приподнялся и попытался встать – не получилось. Прощался, сидя на диване, но вид у него был уже другой – живой вид, и он горячо благодарил отца Бориса:

– Дай Бог тебе здоровья, дорогой ты наш батюшка!

Подумал и добавил:

– Храни тебя Господь! И тебя, и матушку твою, и Кузеньку с Ксюшенькой! С Новым годом вас всех!

И – не зная, что бы ещё хорошего добавить, постарался от души:

– Царствия тебе Небесного!!!

Отец Борис улыбнулся:

– Что, уже в этом году – Царствия Небесного?!

Дед переполошился:

– Да что ты, отец наш золотой! Конечно, не в этом!.. Это… того… Лет через пятьдесят тебе Царствия Небесного!!!

На следующее утро, когда отец Борис пришёл в храм пораньше, чтобы самому затопить печь – она уже пылала жарко. И слышалось шарканье старых подшитых валенок – это на суп готовили три морковки, пять картошин да пару луковиц.

Дорожные были

В вагоне поезда

Вокзал встретил суетой: все спешили, сновали по платформе, открывали и закрывали входные двери, встречали и прощались. Гуляли вокзальные сквозняки, разноцветным табором проплывали цыганки, ветер странствий смущал душу беспокойством, настойчиво звал в путь. И только толстые вокзальные голуби и пронырливые воробьи никуда не спешили – подбирали многочисленные крошки, купались в растаявшей луже, радовались тёплому мартовскому вечеру.

Отец Борис очень устал в поездке, но был доволен – всё успел за два дня: и по делам прихода справился, и к духовнику заехал, и даже тёщу Анастасию Кирилловну проведал. Дольше задерживаться не мог – в субботу нужно служить литургию, да и домашние заждались – жена Александра, сынок Кузьма и младенец Ксения. Обратный путь предстоял недолгий: ночь в поезде – и на месте.

В вагон зашёл один из первых. Чтобы не мешать соседям по купе, сразу забрался на свою верхнюю полку. Вагон был старый, от окна дуло, полка над головой исцарапана надписями: «Ехал на этом поезде в августе 1983 года. Алексей» – и неровным детским почерком: «Кто хочет дружить, позвоните Мише. Миша». Отец Борис достал пухлый кожаный блокнот с записями и напоминаниями на пост и стал просматривать. За чтением забылся и вернулся в реальность только от громкого разговора.

Посмотрел вниз – в купе уже собрались все попутчики: невысокий худенький старичок в летах уже преклонных, так сказать, елее мастите, молодой человек в элегантном костюме и рыженькая беременная женщина в длинной юбке и розовом пуловере, обтягивающем большой живот. Разговор шёл уже на повышенных тонах:

– Если бы я был беременный, то просто не взял бы билет на верхнюю полку! – сурово говорил молодой человек.

– Я и не хотела, но других мест не было, а мне нужно срочно ехать! – парировала рыженькая.

– Мне нужно выспаться перед важным совещанием, а на верхней полке я всегда плохо сплю – так что простите, не могу поменяться с вами местами… И вообще, знаете такую поговорку: своя рубашка к телу ближе?! Вот и начинайте знакомиться с народной мудростью – народ так просто ничего не скажет!

В разговор вмешался старичок:

– Не спорьте, дорогие мои! Я с удовольствием уступлю даме нижнюю полку! А сам тряхну стариной – и надеюсь даже не рассыпаться от старости! – И он улыбнулся, довольный шуткой. Представился: – Иван Николаевич. Прошу любить и жаловать.

Бывают люди, от которых в любом коллективе становится легко и радостно: улаживаются конфликты, спадает напряжение. Миротворцы. Отец Борис знавал нескольких таких людей – они встречались нечасто. Они хранили мир и покой душевный, чистую совесть – и передавали этот мир окружающим. Могли просто молчать – и рядом с ними было уютно даже от их молчания.

Гораздо чаще встречались немирные – те, кто нёс в себе духа спорливости, духа противоречия. Даже не собираясь спорить, не желая конфликтовать, они невольно приносили с собой атмосферу беспокойства, раздражения – и вокруг них очень быстро распространялись конфликты, скандалы, немирность.

А в их купе очень скоро стало уютно: они перезнакомились и решили поужинать.

Отец Борис спустился вниз и принёс чай, вынул из сумки вкуснейший тёщин пирог с капустой, рыженькая Елена расстелила на столике полотенце и достала хлеб, помидоры, огурцы, а Иван Николаевич выставил банку башкирского тёмно-золотистого мёда, баранки и крупные душистые яблоки. Только молодой человек, коротко назвавшись Геннадием, не присоединился к их трапезе, а ушёл в вагон-ресторан.

Отужинали, и рыженькая Елена попросила:

– Батюшка, а расскажите нам что-нибудь! Когда ещё придётся со священником так запросто побеседовать…

– Знаете, в посту не хочется празднословить…

– А вы полезное что-нибудь, без празднословия!

И отец Борис согласился рассказать короткую историю. Из ресторана вернулся Геннадий, открыл толстый глянцевый журнал с автомобилем на обложке, полистал, потом отложил журнал и тоже стал слушать.

Случайный поворот (история отца Бориса)

Прихожане отца Бориса, муж с женой, время от времени ездили в Оптину пустынь на своей машине. И вот недавно они возвращались из поездки в Оптину, и муж отчего-то после выезда на трассу повернул не направо, на Москву, а налево, на самую дальнюю дорогу, в объезд. Отчего он это сделал – и сам не понял. Как будто кто-то вместо него властной рукой руль повернул.

Едут они этой неудобной, дальней дорогой и вдруг, буквально за следующим поворотом, видят на обочине лежащего прямо на земле мужчину. Проехав по инерции вперёд, муж затормозил. Как он потом рассказывал, у него не было особенного желания останавливаться вечером на пустынной дороге ради незнакомца – может, пьяного, может, бродяги. Но он почувствовал: нужно, очень нужно остановиться.

Сдал назад, они с женой вышли из машины, подошли к лежащему. Он оказался совершенно трезвым, приличным человеком. Просто подвернул ногу, упал и почувствовал себя плохо, не смог встать.

Супруги довезли его до дома, который, как оказалось, находился рядом с Клыково, мужским монастырём Спаса Нерукотворного пустынь, и могилой старицы Сепфоры. Они там раньше никогда не бывали и были очень рады побывать в этом святом месте, в гостях у матушки Сепфоры.

После истории отца Бориса Иван Николаевич тоже рассказал свою историю.

История Ивана Николаевича

В 1937 году трёхлетний Ванечка остался сиротой – голодная смерть выкосила не только его родителей, но и половину села Красная Слобода. Коллективизация желанной зажиточной жизни не принесла: самые справные хозяева были раскулачены и высланы, молодые и трудоспособные мужики бежали в города, колхозная скотина дохла, околевших лошадей ели. Партийцы рапортовали о серьёзном недостатке тягловой силы и ухудшении качества трудовых ресурсов. Сбор зерновых падал с года на год, и без того плохой урожай сдавали в счёт поставок и в МТС.

Но все эти новости для Ванечки были неизвестны и непонятны, понятным было только одно: есть хочется – а нечего. Дикорастущее растение лебеда давно в Красной Слободе считалось культурным – лебеду ели вместе и вместо хлеба. Ели также крапиву, жмых, жёлуди, траву, тыквенную и картофельную кожуру, просяную шелуху, лепёшки из листьев и цветов липы. В селе перестали мяукать кошки и лаять собаки.

Отец ловил диких птиц – это был настоящий пир. Он ушёл первым, точнее, умереть ему помогли: требовали сдать зерно, сдавать было нечего, и отца, раздев до исподнего, босого, посадили в холодный амбар. Когда выпустили через трое суток, он доковылял до дому – и через неделю помер. Как-то утром и мамка не встала с кровати, и четверо детишек – мал мала меньше, поплакав слабыми, жалобными голосами, проковыляли на улицу и сели у плетня – умирать.

Их подобрал сосед, дядя Паша Сухов. Подобрал и вырастил вместе со своими пятью детьми. Пятеро плюс четверо голодных ртов – риск умереть с голоду увеличивался на сколько там процентов? Дядя Паша не считал проценты, он просто делил всё съедобное в доме на всех, не разбирая – где свои, где чужие. Трудно ли это ему было? Полагаю, что очень трудно. Представь: горшок каши. И есть хочется нестерпимо. И ты вместо того, чтобы съесть эту кашу своей большой семьёй – уменьшаешь порции ради совершенно чужих приёмышей.

И что вы думаете? Смерть, косившая жителей Красной Слободы, чудом обошла его дом. Все припрятывали зерно, но продразвёрстка его находила: обшаривали дом, сараи, сеновалы, искали ямы, допрашивали с пристрастием. Дядя Паша тоже прятал зерно, и как-то, когда неожиданно в дом нагрянули – полмешка зерна не успел спрятать, и мешок открыто стоял у печи. Но как будто кто глаза закрыл нежданным гостям – они его просто не увидели.