Татьяна Огородникова - Скажи что-нибудь хорошее Страница 4

– Просыпайся, приехали. – Слова возничего были сказаны будничным голосом, но Пашка вздрогнул. Он подумал, что в принципе «приехали» может означать все, что угодно. Ведь Пашка толком не понимал, куда и зачем он ехал.

Гигант между тем спокойно припарковал лошадь и вышел из повозки. Глаза. Никогда в жизни Пашка не видел таких прозрачных глаз. Вернее, один раз видел у слепой девочки с собакой-поводырем, и подумал тогда: было бы странно, если бы такие глаза могли нормально работать у земного человека; скорее, они похожи на органы зрения инопланетян. Но этот-то был зрячий, здоровый, сильный и даже красивый. Странно, но после того, как Пашка посмотрел извозчику в глаза, сразу успокоился. Он почувствовал себя на редкость умиротворенно. Это Пашка-то, которого иначе, как Шилом, друзья не звали.

Пашка огляделся вокруг. В темноте едва угадывались очертания неказистого деревянного дома, правда, большого, рядом – сарай с аккуратно сложенными дровами, в сотне метров можно было лишь почувствовать присутствие прочих строений, и то, потому что пахло навозом и парным молоком. Иначе где же коровам жить?..

– Ты бы сейчас не сидел, как боярин на Пасхе, а барышню свою в дом перенес. Ей отдохнуть нужно. – Пашка увидел перед собой отнюдь не гиганта с обличьем убийцы, перед ним стоял обыкновенный, может быть, слишком высокий, атлетически сложенный мужчина. Он подсветил фонариком тропинку и спросил: – Ты хоть понимаешь, куда приехал, Шило?

Пашка точно не говорил возничему, как его прозвали друзья. Может, заснул и проболтался? Он почувствовал, как в горле собирается противный комок. Кажется, бессонные ночи и постоянные тревоги отбили память, да и вообще, он устал.

– Я не понимаю, куда, но точно знаю, зачем, – буркнул Пашка. – Помоги лучше.

Гигант молча подошел к повозке и, не говоря ни слова, подхватил Евгению на руки, будто она была невесомым перышком. Женщина не издала ни звука. Пашка-Шило молча наблюдал, как громила уносит драгоценный груз в сторону деревянного строения. Он немного растерялся, потому что ждал указаний. Их не последовало. Пашка посидел в повозке еще минуты три, прежде чем рискнул проявить самостоятельность. Он тщательно проверил, не выпало ли чего из коричневой дорожной сумки, которая была наглухо застегнута на все замки, осмотрел посеревшие от пыли новые кроссовки, зачем-то проверил содержимое карманов… Шило просто тянул время, он надеялся, что великан вернется и даст наводку, куда идти и что делать. Но тот не вернулся ни через пять, ни через десять минут. Стало ясно, что ямщики в этой гостинице воспитаны не так хорошо, как портье в тех отелях, где привык отдыхать Пашка с друзьями. Пашка, стараясь не терять лицо, забросил на плечо коричневую сумку и осторожно ступил на землю. Та оказалась мягкой, в меру утоптанной и какой-то теплой. Пашка с сомнением потоптался на месте. Он, уже стоя, еще раз огляделся вокруг. Тишина и покой, сумерки – ни собачьего лая, ни коровьего мычания. На небе огромная круглая луна со странным лицом: глаза, улыбка… неужели правда, что Да Винчи писал Джоконду под воздействием луны… Впрочем, Пашке Джоконда не то, чтобы не нравилась, он считал человеческое преклонение перед ее ликом диким, нелепым заблуждением. Джоконда, она же Мона Лиза, по мнению Шила, была редкой уродиной и вообще не имела права показываться на люди без забрала или паранджи. Тот факт, что этим ужасом восторгался весь мир, говорило только о том, что большинство мужиков не были в России – виз не давали в то время, и ехать далеко. Потому, когда Да Винчи нарисовал луну, а потом приделал к ней волосы, все закричали, что это красиво только от того, что сам Да Винчи нарисовал телку. Лучше бы поймал на улице нормальную проститутку и заставил ее улыбаться – с зубами, как положено. Наверняка тогда тоже были нормальные девушки. Худые, длинноногие, с губами, а не щелью вместо рта…

В раздумьях о стандартах красоты Шило поплелся вслед за огромным мужиком, осторожно ступая по тропинке, протоптанной, видимо, сто лет назад. Пашка ощущал себя странно. Ему показалось вдруг, что он прилетел на другую планету и резко, тоскливо захотелось вернуться к себе, на Землю. Он на мгновение почувствовал себя лишним, но вспомнил, зачем приехал, и успокоился. В конце концов, одна тропинка, один дом, один вход. «Куда мы денемся с подводной лодки…» – попытался пошутить про себя Пашка.

Я бы шел, пока все остальные стоят, не спал, пока другие спят. Я бы слушал, когда другие говорят, и как бы я наслаждался чудесным вкусом шоколадного мороженого. (Габриэль Гарсиа Маркес)

5. Матвей

– Догулялась, – только и сказал дед Иван, сплюнув под ноги, когда у Зойки появился заметный кругленький животик.

– Да уж, твоя правда. А что я могу с этим сделать? – наивно спросила Зойка отца, будто и впрямь надеялась получить действенный совет.

– Теперь уже только выродить, – угрюмо ответил Иван и добавил: – Только смотри, если девку родишь, удавлю своими руками. Мне больше таких денег не нужно. Хватит.

Больше до рождения ребенка Иван не удостоил дочь ни одним словом. Если нужно было согласиться, он молча кивал. В противном случае просто отворачивался и фирменно плевал себе под ноги, демонстрируя презрение и обиду. Зойка, однако, не горевала. Она и беременная продолжала заниматься любимым делом, так как факт беременности не особенно отпугивал клиентов. Уж больно хороша была молодая женщина – веселая, приветливая, безотказная. Дальнобойщики честно оплачивали услуги и давали рекомендации своим приятелям. Бизнес процветал. Беременность казалась просто небольшой проблемой для проведения кулуарных заседаний с членами шоферского профсоюза. Но Зойка где-то слышала, что это временно. Через восемь с половиной месяцев у Зойки родился сын от одного из проезжавших мимо мужчин. Отец простил непутевую дочь, потому что парень получился очень здоровый, симпатичный и голубоглазый.

Иван принял внука сразу и безоговорочно. Это стало понятно, когда он, посмотрев на малыша, вынес вердикт:

– Матвей будет.

– Конечно, конечно, – быстро согласилась Зойка. Она заметила, как у отца увлажнились глаза и дрогнул голос.

Про себя Зойка решила, что ей еще меньше проблем – не надо нудно перебирать имена и придумывать, как назвать этого, в общем-то, не слишком нужного ей парнишку. Впрочем, в свидетельство о рождении она уже вписала другое имя, но какая разница… Кормить малыша грудью она не собиралась и сразу после родов перетянула грудную клетку длинным вафельным полотенцем так, что еле могла дышать. Отцу наврала, что молока нет, да и по последним медицинским рекомендациям ребенка лучше кормить полезным искусственным питанием.

– Доктора говорят, что там все сбалансировано, а молоко сильно зависит от того, что ест и пьет мать.

Отец только хмыкнул. Это означало, что при таком раскладе точно не надо кормить материнским молоком.

– Выкормим, не впервой… – сумрачно сказал Иван.

Зойка не придала значения этой фразе, ей нужно было срочно приводить себя в порядок. Философские рассуждения и загадочные присказки – точно не для нее. И так было потеряно почти три месяца, за это время можно и вовсе растерять клиентуру.

Через десять дней Зойка приступила к работе, а дед Иван во второй раз, теперь уже добровольно, принял на себя бремя материнства и отцовства одновременно. Впрочем, возиться с пацаненком ему даже нравилось. Матвей рос радостным, шустрым, беззаботным и беспроблемным ребенком. Он так мало плакал, что иной раз Иван даже сомневался, что парень чувствует боль. Упал, побил коленки, ударился об угол, свалился со стула – потер ушибленное место, пробормотал дежурное «ай-ай-ай» – и снова смеется, резвится и ползает за дедом. Иван растворился в ребенке, он словно начал жизнь заново. Теперь его никто не назвал бы стариком. Он сбрил бороду, подтянулся, расправил плечи, будто освободился от гнетущего горя, терзавшего его многие годы. Он действительно чувствовал себя счастливым, что, правда, не мешало ему брать в руки розги, когда из веселого малютки Матвей превратился в резвого проказника-пацаненка. Когда Моте исполнилось четыре, он вдруг увлекся животным миром. Несколько раз Дед Иван доставал из бочки кота, которого Мотя хотел научить плавать. Кот не понимал, чего от него требуют, несмотря на кусок колбасы, привязанный к палке. Матвей желал, чтобы обезумевшее от страха животное плыло за едой – на запах. Когда дрессировщик осознал, что пловец из кота никудышный, он решил научить его правилам скоростной езды на игрушечном грузовике. Для того чтобы хитрый котяра не смылся раньше времени, Мотя накрепко приматывал его к кузову синей изолентой и несся изо всех сил, держа грузовик за веревку. Кот, бешено вращая глазами, остервенело вырывался, оставляя на изоленте клоки рыжей шерсти, и орал изо всех сил, чем привлекал внимание окружающих, и неизбежно – деда Ивана. Тот сначала спасал кота, а потом доставал ремень или розги – в зависимости от степени ярости. Терпение Ивана лопнуло, когда он понял, что ранее безымянное животное охотно отзывается на кличку «Бедняжка». Дед настрого приказал Матвею не подходить к коту на пушечный выстрел и в скором времени стал свидетелем проверки дальнобойности огромной рогатки, которую сам же и смастерил для Матвея. Мишенью, конечно, служил Бедняжка. Дед Иван в очередной раз спас животное от гибели и передал его на хранение соседям. Но, вероятно, у Бедняжки начался Стокгольмский синдром, и тот стал убегать от новых хозяев, чтобы поиграть с Матвеем.