Андрей Скаржинский - На войне и в любви. Фронтовые письма Страница 4

Хорошо вам с Ал. Ос. сидеть и рассуждать. А я и порассуждать не имею полной возможности – не с кем. О войне, о боях, о прочей надоевшей дребедени – не пишу. Сама все знаешь. А с друзьями – неохота, а вот о тебе, дорогая, любимая, – не с кем. Плохо. И опять надежды – приеду, нарассуждаемся.

Мне так хочется к тебе, что даже не знаю, с чем сравнить это жгучее, страстное, временами мучительное, желание. Только, известно, невозможно пока это.

И ещё – права ты – сам бы я смог попасть к тебе – наверное став бы дезертиром, в часть не вернулся. Это, конечно, шутка, ни ты, ни я не позволили бы себе этого, но уехать от тебя опять – это было бы выше человеческих сил. Так что встречу приходится отложить.

Странно звучит – всё отдал бы, чтобы увидеть тебя и – лучше пока на время нам не встречаться. Странно, но так и есть. Так уж странно построена эта жизнь наша.

От ребят – тебе горячие приветы, поклоны. Они – мои ближайшие друзья, – очень хорошо знают тебя. Много переживают со мной вместе, когда долго нет от тебя ничего. И двое – самые мои близкие – Николай Кузьмич и Федька Семенов – те уже составляют планы: как будут гулять на нашей свадьбе (вот черти!), как мы с тобой будем приезжать к ним в гости. В общем – самые радужные, счастливые и весёлые мечты. Не скрою – достаётся мне от ихних злых язычков, но ничего кроме удовольствия при этом не испытываю. Николай Кузьмич особенно от тебя в восторге. Ты, кажется, покорила его капитанское сердце, и я кроме восторженных отзывов о тебе ничего от него не слышу. Знаешь, временами даже ревность шевелиться начинает.

Да, кстати, почему ты не написала – ни мне, ни им – получила ли ты их какое-то ехидное письмецо с карикатурами, в основном, конечно, на меня. Но и себя они не пожалели. Так вот, имей в виду, что карикатуры на меня недалеки от оригинала рыжего лопуха. Очень испугалась?

Теперь о другом рыжем лопухе – не о калининско-литовско-латвийском, а о дальневосточно-якутско-золотоносном. Сидит в своей тайге, золото в мешок собирает и отказывается что-либо понимать. Пошли ему от меня телеграмму: «Женился. Завидуй. Всё равно лучше Оленьки не найдёшь, хоть всю Сибирь свою перекопай. Рекомендую – женись на якутке». Длинно получилось, ну, что-нибудь в этом роде. А от своего имени, роднушка, напиши: «Жена Глеба. Уже и палку приготовила, жду только его самого. Маму вашу после войны заберу. А вы с Глебом можете и не приезжать вовсе, воюйте себе на здоровье или кирпичи собирайте ещё хоть три года». Ну, или ещё что-нибудь, что тебе может больше нравится. Пиши всё, что хочешь, я ему ничего «такого», как тогда, стесняясь мамы (фу, противно вспомнить), не писал, а недавно написал всё довольно подробно и точно.

Тоскливо ему, бедняге. Он там совсем полысел уже. И стал, наверное, ещё более замкнутым, серьёзным. Но, я надеюсь, только бы нам собраться – мы его расшевелим. Мне написал Андрей, что Клава – невеста Олега – замуж грохнулась. Крепко! Вот тебе и пятилетняя верная любовь. А, впрочем, не мы первые, не мы и последние. Конечно, Олегу это известие не по нутру придётся, ну да всё к лучшему. Честно говоря, любил он некую Азу, ещё в школе, оставил её из-за излишней щепетильности. Думаю, он и сейчас её любит. А Клава, без преувеличения, сама сохла по нём, довольно настойчиво добивалась его дружбы. И вот – итог.

Я ему посоветую найти себе любимую с помощью писем. Пусть строчит ежедневно сотни по три во все концы, а потом сортирует и выбирает. Только пусть и не надеется, что ему так же улыбнется счастье, как и младшему отпрыску рода Радзиевских. Ничего не выйдет, потому что второго такого друга он не найдёт не то что на здешней земле, а и на Луне. Да-с!

А вообще я тебе серьёзно скажу – сейчас я абсолютно уверен: письма, знакомство на расстоянии дают возможность значительно лучше узнать душу человека, проверить себя, свои чувства, чем встречи при луне. Да ещё, когда оба – на фронте, а кругом война.

Все лодырничает, совсем не пишет. Боюсь, что она и пирожки разучится печь так, как она их когда-то пекла. Правда тогда обычно я и Олег здорово ей помогали (в основном тем, что съедали их). Ты, Олюшка, пошли ей «Капитал», пусть к моему приезду изучит как следует. Может она ещё экономистом будет?

Ты пишешь об осени в ваших краях. Ну, о нашей осени я и писать не хочу, такая она противная. Правда, надо находить красоту во всём, и особенно в природе, в ней всё красиво. Но, на что уж я любитель природы, и то, должен сказать, ей богу очень мало красоты в этой непролазной грязи, противном дождике, да еще со снегом… А может это зависит от настроения? Наверное. Ручаюсь, будь ты со мной – какой бы милой показалась бы мне суровая Латвия.

Спасибо родным и Ал. Ос. за память и приветы. Привет им и пожелания всего наилучшего. Как дела у Александры Осиповны? Передай ей, что наш союз остаётся в силе, что скоро мы сможем единым фронтом вести планомерное наступление на некоторых военных комсомольских работников, не ценящих свое здоровье ни на копейку и, как она мне написала, «расходующим себя и своё здоровье без остатка на дело, которому служит, и на людей, которыми дорожит». Я ей тоже написал.

Вот и кончились эти два огромные листа, больше бумаги нет. Наболтал три короба. Целое сочинение на вольную тему. Закругляюсь.

Как видишь – здоров, настроение хорошее. Вчера хныкал, сегодня – после твоих писем – смеюсь – в общем, как погода прибалтийская. Дела идут успешно.

Приветы здоровые всем, всем.

Крепко обнимаю, целую много-много раз. Здоровья, радостей, успехов тебе, дорогой мой человек.

Глеб – Ольге

20 ноября 1944

Любимая моя!

Сто раз перечитал твоё письмо от 19 октября. Одно-два заветных, полных тепла листочка – хранится на моём сердце. В нём самое дорогое, что есть в моей жизни – твоя любовь. Я несмело предполагал о её существовании и раньше, но всё же – 19 октября не будничный день, а день моего большого счастья, праздник для моей любви.

Я не могу описать, рассказать тебе словами о величине своей любви. Пытался не раз, получается бедно. Могу весь этот лист исписать одним словом – люблю… Но разве тебя это устроит?

Ты уже знаешь всё, что я хотел бы сказать тебе. Ты должна знать, должна своим хорошим, большим сердцем чувствовать, как рвусь я к тебе всем своим существом, как велико чувство моей любви к тебе. Что вся моя душа, вся моя жизнь – всё принадлежит тебе, связано с тобой, немыслимо без тебя.

Ты знаешь, но я каждый день готов писать об этом вновь и вновь, кричать, рассказывать каждому встречному – говорить, что я люблю самую лучшую девушку под Луной и над Луной, что она готова делить со мной горе, радости, что я готов отдать ей всё-всё, что у меня есть: от моей чести и совести до самой жизни.

Временами чувствую себя совершенной дубиной – всё вылетает из головы, остаётся одно: Олюшка ждёт меня. И ходишь, как теленок – готов поделиться своим счастьем даже с теми, кто и в друзьях не числится. Оленька, радость моя, сокровище бесценное, за что свалилось на меня такое счастье? За что столько тепла расходуешь ты на меня, мало тебя достойного. И как я благодарен моим дорогим старикам, что воспитывали нас в духе понимания долга и чести – я могу прямо смотреть в твои дорогие очи – я не лгу перед тобой, я не запятнал в прошлом своей совести ничем, что могло бы бросить хоть малейшую тень на нашу любовь. Это в прошедшем. А за будущее, за то, что до смерти я ни одного женского имени не произнесу с любовью, кроме имени Оленьки, я тем более совершенно спокоен.

Ты часто, как только я имею возможность забыть немного о войне, приходишь ко мне – нежная, любящая, такая хорошая, хорошая. И эти минуты – самые дорогие в моей сегодняшней жизни. Как ни тяжело, но приходится довольствоваться малым. Знаю, это все пустяк по сравнению с тем огромным, увлекающим, всепоглощающим, что ждёт впереди. Но пока – твои письма и мои мечты – в этом вся жизнь.

Не знаю, что ещё писать, настолько бедные слова, настолько беден наш язык по сравнению с тем, как я тебя люблю.

Олюшенька, ведь я тебя до смерти зацелую, только когда, когда?!

Будь здорова, радостна. Успехов в делах твоих желаю.

Целую хоть в письме

Р.S. Знаешь ещё мое сокровенное желание? Не рассердишься, ругаться не будешь? И не говори никому. Иметь сына и дочурку. Пацан будет футболистом. Только, как мы их назовём? Вот о чём болит голова у дурня, скажешь.

Глеб – Ольге

23 ноября 1944

Родная моя!

Жив, здоров, как всегда. Не писал уже два дня, да и сейчас много писать не смогу и ей-богу некогда. Идёт такая свистопляска, что ни черта не поймёшь. Доколачиваем проклятых фашистов!

Жду от тебя многих писем, так как долго не было. Грустно без них. Пиши подробнее всё-всё. Как будет времечко – сразу напишу побольше.