Иван Уханов - Поцелуи на ветру. Повести Страница 4

– Ага. Точно, – кивнул я и, взглянув на Светочку, добавил: – Андрей… Зверев, значит.

– Очень приятно. А меня, слышали, Светлана. – Девушка вытерла о подол юбки ладошку и, шагнув навстречу, протянула ее мне. – Только фамилия эта вам ни к лицу, ни к имени. Зверев… Совсем не подходит это вам, Андрей…

– Васильевич! – резко напомнила дочери Анастасия Семеновна.

– Да знаю я, мам… Фамилия, говорю, больно грозная, а имя нежное. Андрей, Андрю-ша-а… Если у нас с Коленькой родится сын, мы его Андрюшей назовем. – Светлана полузакрыла глаза и, будто вслушиваясь в свой голос, протяжно выдохнула: – Андрю-у-ша.

– Одно у девки на уме, – отмахнулась Анастасия Семеновна.

Поздно вечером, управившись с огородом и подоив корову, хозяйка пригласила меня на семейный ужин. На слабо освещенной отблесками заката веранде стоял столик, на нем – сковорода с жареной картошкой, салат из лука, бутылка домашней настойки из черноплодной рябины. Анастасия Семеновна разлила ее по маленьким стаканчикам.

– Мое лекарство, – смущенно пояснила она. – От давления иногда принимаю… Андрею-то Васильевичу, конечно, чего-нибудь покрепче бы…

– Нет, нет. – Я торопливо отхлебнул из стаканчика сладкой, терпковатой жидкости и облизал губы: – Хороша!

– А вы вообще… употребляете? – разведывательно заглянула мне в глаза Анастасия Семеновна.

– Бывает, выпьешь за компанию. А вообще – некогда. Работаю и учусь.

– А кем вы работаете? – спросила Светлана.

– А на кого учитесь? – подхватила Анастасия Семеновна.

– Работаю дорожным техником-мостостроителем, а учусь на инженера. Заканчиваю. Вот даже сюда работку прихватил, диплом готовлюсь защищать. Поэтому и некогда вольничать да пировать.

– Ничего. Зато потом желанное дело будет в руках. И себе, и родителям – гордость и отрада… Ну, за ваши успехи, за отдых! – Анастасия Семеновна опрокинула в рот стаканчик.

Светлана отхлебнула глоток темно-фиолетовой настойки, подержала во рту, словно полоская зубы, и нехотя проглотила.

– Фу, ерунда какая. Никогда не буду пить, – тихо, будто сама себе поклялась она.

– Некалась девка, что замуж не пойдет… – недоверчиво буркнула Анастасия Семеновна и повернулась лицом ко мне, сомневающемуся. – Вот и Андрей Васильевич, сразу видно, под приглядом, с родителями живет: к ерунде этой, слава богу, не приучен…

– Я в общежитии обитаю, Анастасия Семеновна.

– Что так? Работаешь, учишься, без пяти минут инженер, а угла своего нет?

– Кровать, стол есть, а больше пока не надо, – оправдался я и допил слабую настойку, которую в нерешительности держал в руке.

– Э, о том и кукушка кукует, что своего гнезда нет… На птичьих правах-то… Нет, нет, хоть махонькая возможность имеется, надо свое гнездышко заводить.

– Да мне квартиру хоть завтра дадут, – заверил я Анастасию Семеновну, желая упрочить в ее глазах свой покачнувшийся авторитет.

– А чего не взять?

– Начальство так и сказало: женись – и завтра квартиру получишь.

– Так оженись. Чего ж тут? – Анастасия Семеновна недоуменно разглядывала меня.

Я молчал.

– Ради квартиры жениться? – несмело обронила Светлана, явно заступаясь за меня.

– А дело ли шляться в холостяках? – стояла на своем Анастасия Семеновна.

– Кто шляется? Человек, сказано же, учится и работает, – уже смелее поддержала меня Светлана. – Он после института, может, куда выше пойдет. У человека, может, призвание. А у вас одно на уме: дом, жена, хозяйство.

– Это у кого «у вас?» – подбоченилась Анастасия Семеновна. – Ты сперва о себе скажи. Кончила школу хорошисткой и села на мель: ни тпру, ни ну.

– У меня совсем другое. Личные причины.

– Ага. У всякой Федорки свои оговорки.

– Вот приедет Коля… Может, на пару в институт поступим.

– Да, тогда уж вы много наинститутничаете, – грустновато усмехнулась Анастасия Семеновна.

Женщины вдруг неловко замолчали, словно спохватившись, что чересчур пооткровенничали передо мною, чужим все же человеком.

– Ой, комары кусают… Я пойду. Завтра рано на работу, – первой поднялась из-за стола Светлана.

Почти весь следующий день я провел в полном одиночестве на Боровке – маленькой, в пять-шесть шагов шириной, лесной речушке. То купался, то, лежа на песке, листал свои тетрадки-конспекты, пытаясь продвинуть хоть на сколь-нибудь незавершенную работу. Безлюдье, тишина солнечного леса должны бы, мне казалось, помочь сосредоточиться. Однако усердные попытки углубиться в бумаги тотчас возвращали меня в город, институт, во вчерашнюю мою жизнь, в непролазные заботы суетной текучки, среди которых даже предстоящая защита диплома и все мои институтские дела казались не столь уж престижной надобностью, выглядели бренной, тягомотной канителью. Такие мысли вдруг нахлынули на меня здесь, в лесном безмолвии, у крохотной речушки, тихо струящейся, казалось, откуда-то из сказочной, почти уже незапамятной дали жизни…

Вот вспыхнул и заплясал над кустом шиповника оранжевый огонек «авроры», и я, мысленно став на миг босоногим, веснушчатым мальцом, бросился за нарядной бабочкой-медведицей, за этим летающим цветком, чтобы поймать и засушить ее распятой между страницами какой-нибудь старой книги…

Вот гулко-сиротски закуковала кукушка, будто раскатывая по лесу невидимые шарики-эхо, и я, опять уменьшившись до семи-девятилетнего деревенского мальчика, замер и с суеверной доверчивостью стал считать, ощущая сладкую тоску о своем будущем, сколько лет мне осталось жить на земле…

Каким ханжой надо было быть, чтобы закрыть глаза, заткнуть уши, отгородиться бумажками от всей этой сызмальства родной, понятной и так давно не слышанной и не виданной красоты!

5

Вернувшись из леса под вечер, я поприветствовал стоящую на веранде Светлану и подал ей букетик лесных ромашек.

– Получается? – кивнув на стопку тетрадей, которые я держал под мышкой, озабоченно спросила она.

– Нет.

– Я тоже не могла заниматься там, в лесу. Складывала книжки себе под голову, ложилась и смотрела в небо. И думала о чем-нибудь… небесном или историческом.

– И о чем же были небесно-исторические мысли?

– Больше о людях… – грустно сказала она, взглянув на меня светло-карими, цвета гречишного меда глазами. – Вот под этим вечным небом, думала я, вечно идут войны… И сейчас, – если не воюют, то готовятся. И так всегда. Послушать, только и разговору в мире: воевать или нет. Вот люди! Неужели самые маститые премьеры и политики никак не поймут то, что ребенку ясно: зеленый лес – это хорошо, обугленные пни – плохо; цветы – хорошо, пепел от них – плохо… – Светлана хмуро улыбнулась и, нюхая ромашки, продолжала:

– А поняли бы, то все армии свели к нулю… И Коля не топал бы теперь в кирзовых сапогах где-то за тыщи километров. А стоял бы тут рядом.

– Ничего… Парню полезна армейская закалка.

– Закаляться можно и по-другому… А вы служили?

– Да.

– И вас… девушка ждала?

– Да. Но… не дождалась… Хотя на проводах со слезами пела эту самую сладенько-лирическую: «Вы – солдаты. Мы – ваши солдатки. Вы служите, мы вас подождем». С тех пор терпеть не могу этой мелодии.

– Не все же девушки такие… И песня эта душевная.

– Мне от этого не легче. – Голос мой погрубел от неприятных воспоминаний, но я постарался оттолкнуть их и заговорил с улыбкой: – Да ничего, перегорело… Не сразу, правда. Помню, однажды вечером только мы спать улеглись, выключили свет в казарме, а тут настенный репродуктор елейно-медовый мотивчик этот замурлыкал: «Вы служите, мы вас подождем»… Ну, я не сдержался, схватил подушку и запустил в угол – в радиоточку. Старшина роты мне потом два наряда вне очереди влепил – за порчу музинвентаря.

Маленькие яркие губы Светланы расплылись в улыбке, но в тот же миг она строго заглянула мне в глаза:

– Может, вы чем обидели девушку? На письма не отвечали…

– Я был далеко от дома. Тосковал. Писал ей часто и нежно.

– Тогда она просто… Как так можно?! – с гневом изумления воскликнула Светлана и уткнулась в ромашки, словно пряча в них лицо от стыда за мою давнюю подругу юности.

Я повернулся и пошел к своему домику. На порожке оглянулся. Светлана смотрела на меня с глубоким сочувствием, будто ей хотелось сделать для меня сейчас что-то утешительное.

– Не желаете посмотреть мой цветник? – несмело сказала она.

– А где он? – Я завертел головой, оглядывая знакомый двор.

– Там, за домом, с другой стороны… – Светлана по-мальчишечьи резво перемахнула через невысокие перила веранды и повела меня по тропке в обход дома. Вскоре мы оказались перед его задними окнами, на стенах которых плавился красный закат мягкого лесного солнца. От земли к карнизу, под самую крышу, забирались по натянутым нитям-шпагатинам лопушистые вьюнцы, образуя меж окнами зелены тенистый полог. Под ними ютилась короткая скамеечка, а далее, вдоль глухого забора, пестрела небольшая цветочная клумба.