Андрей Углицких - На окраине Перми жил студент ПГМИ. Повесть Страница 4

В моем случае началось все с испытания письменного.

В перечне тем для сочинений, предложенных в тот год, значились, если не ошибаюсь, А. С. Пушкин с мятущейся его Татьяной, и В. В. Маяковский с «чистящей себя под революцией» поэзией.

Я же, ничтоже сумняшеся, избрал тему третью, свободную, точного названия которой сейчас не помню, что – то там совсем уж пафосное, типа: «Гуманистические начала профессии врача (на примере героизма советских медиков)».

Но, думаю, не ошибся – так вдохновенно писалось мне о подвиге наших медиков в годы Великой Отечественной войны!

Раскрыть героические и гуманистические качества советского врача, всей нашей замечательной советской медицины (без всяких оговорок и кавычек!) во всей своей полноте решил я на контрасте с медициной не нашенской, буржуазной, а значит, по определению, никуда не годной.

Помог на этом нелегком пути новый телевизионный фильм «Последнее дело комиссара Берлаха» (1972). Снятый по повести швейцарского писателя Ф. Дюрренмата «Подозрение».

Картина (напомню тем, кто не видел этой работы режиссера Василия Левина) посвящена была «последним месяцам жизни комиссара полиции Берлаха, в течение которых умирающий полицейский следователь продолжал, несмотря ни на что, попытки разоблачить жестокого военного преступника, нацистского врача – изувера Эменбергера.

А тот, вражИна, как и положено вражИне, скрывался под чужим именем и продолжал гнуть свою фашистскую линию: проводил жестокие опыты над ни в чем ни повинными людьми, пациентами своей клиники. Оперируя несчастных больных БЕЗ НАРКОЗА! В конце фильма, пускай и ценой собственной жизни, смертельно больному блюстителю закона Берлаху удается, таки, призвать к ответу преступного вивисектора…».

Писал искренне, честно. О том, что думал, о том каким виделся мне мир… Я казался себе «взрослым». И, в этом смысле, будучи патриотически настроенным советским школьником, вряд ли чем – то существенно отличался от большинства сверстников.

Впрочем, патриотизм мой уже не носил абсолютного характера, его уже нельзя было считать ни классическим, ни «стопроцентным». Ибо был он слегка, но – «подмочен» привнесенными извне обстоятельствами.

Допускал, что и по ту сторону «железного занавеса», все таки, имеется что – то хорошее, что и там есть свои, пусть и не многочисленные, но, тем не менее, достоинства.

Например, музыка! Речь о западных музыкальных веяниях, обрушившихся с конца шестидесятых на СССР. О битломании, если проще. Да, был я «битломаном». Носил длинные, почти до плеч, волосы. По тогдашней крайней моде.

Утешало, повторюсь, то, что это мое увлечение англо – саксонской музыкой, электромузыкальными инструментами, роковой зарубежной музыкальной культурой, весьма распространенное среди тогдашней молодежи, абсолютно не конфликтовало с той, значительнейшей, надо сказать, частью моего сознания, отвечавшей за преклонение перед мужеством и стойкостью советского народа, перед героизмом Советской армии и флота. Что оно совершенно не мешало мне искренне считать, полагать страну свою самой передовой, самой правдивой, самой лучшей на свете!

В общем, не знаю, почему, но был я уверен в своем сочинении. Тем более, что, стараясь не рисковать, по возможности, я сознательно «упрощал» текст, там, где считал это возможным, допустимым.

Письменный экзамен проводился в Большом зале Главного корпуса. Рукопись свою сдавал я одним из самых последних.

Все. Теперь нужно было ждать результатов. Долго. Неделю или даже больше.

…Наконец, списки с оценками вывешены, представлены для всеобщего обозрения на досках объявлений Главного корпуса (в пространстве на лестничной площадке между первым и вторым этажами).

Волнуясь, ищу, ищу фамилию свою череде бесконечных списочных столбцов. И в круге первом, конечно же, пропускаю, не нахожу себя! Вот какие штуки проделывает иногда с нами волнение! И только на второй раз все благополучно разрешилось.

Выяснилось, что мой сочинительский порыв не пропал всуе. До «пятерки», правда, не дотянул, но и «четверка» устраивала. Это был допуск к следующему испытанию, к экзамену по химии.

«Химия позади, считай студбилет – на груди!»

«Сдал химию – поступил в мед!» – не раз и не два доводилось слышать мне от знакомых студентов – медиков. Как же я завидовал им, этим едва ли не небожителям! Завидовал белой завистью!

Еще бы, ведь они уже сдали, и сдали – успешно, скинули с плеч всю эту вступительную «муру». И химию, и прочее. Эти ребята, которые по возрасту были старше меня буквально на один – два года, казались мне, едва ли не аксакалами, умудренными огромным жизненным опытом!

А я? А у меня?

А у меня все было еще впереди.

Как и почти все поступающие, слегка побаивался я химии. Мне не стыдно в этом признаваться. Даже сейчас, сорок два года спустя.

Ведь, кто – то правильно некогда заметил, что человек чаще всего боится не вовсе не действительно страшного, а, по большей части – «неизвестности и неопределенности грядущего».

Да, вступительный химический экзамен был самым трудным, но вовсе не потому, что химия была самой трудной из существующих на земле наук! Нет, проблема лежала несколько в иной плоскости: в те времена на химическом экзамене стало «модным» проверять и оценивать не столько знание теоретических вопросов, сколько практических, то есть, способности будущих врачей решать разнообразные химические задачи.

Иными словами, речь шла о наметившемся «доминировании», приоритете прикладных знаний над фундаментальными. Кто – то посчитает это перекосом, кто – то – нет.

Но, вот, задачи эти самые, чтоб ни дна им, ни покрышки, сами по себе были с такими «вывертами» и с подвохами, что мама не горюй! Составлены и подобраны они были так, что у экзаменатора всегда оставалась в запасе реальная возможность «утопить» вас. И любого на вашем месте!

Ибо всегда можно было, например, объявить ваше решение не вполне корректным или даже вовсе неправильным.

Или же обвинить абитуриента в том, что результат достигнут с использованием не самых современных, а в чем – то уже «устаревших» методов, или просто «не тем методом», которым «следовало бы»… И, стало быть, влупить «фитиль», поставить «пару» на совершенно законных основаниях.

Была бы, как говорится, статья, а подсудимый всегда найдется!

В экзаменационных кулуарах гуляло тогда немало слухов, рассказывалось вопиющих историй с одной и той же тематикой: «Жестокий „произвол“ экзаменаторов на экзамене по химии».

С другой стороны, если же задачу каким – то чудесным образом все же удавалось решить, то, скорее всего, «тройка» за экзамен вам была почти обеспечена. Другой вопрос, что с ней делать потом при тогдашних проходных баллах?

Особенно опасались химии именно абитуриентки. В 1972 году для них были установлены гораздо более высокие проходные баллы, по сравнению с коллегами по экзаменационным аудиториям мужского пола13.

Отсюда – устойчивое мнение, что «абитуриенток больше «валили», «топили», тогда как абитуриентов напротив – слегка «приберегали», даже… Впрочем, «бережение» это носило весьма относительный, условный характер.

Решающим фактором, все – таки, было именно решение практической задачи. Если справиться с ней не удавалось, ничто и никого уже не могло спасти. Ни мальчиков, ни девочек. Извольте, с вещами, на выход! Кто в армию, кто – на подготовительные курсы! До следующего года.

Таким образом, тогдашний экзамен по химии был неким «моментом истины», естественным барьерным «рифом». О коварные и острые подводные камни которого, по замыслу ректората, должны были разбиться утлые суденышки и хлипкие «шлюпочки» абитуриентов – неудачников. Это безжалостное испытание призвано было оставить на «плаву» только самых – самых достойных.

Под стать, заложенной в основу химического экзамена, беспощадной идее дарвиновского естественного отбора были и сами экзаменаторы. В строгую комиссию входило несколько настоящих, проверенных временем, «волкодавов», «терминаторов», специалистов по расчистке абитуриентских «авгиевых конюшен». Само попадание к которым означало почти неминуемый финал.

Но даже на их тяжелом, безотрадном фоне выделялась своим особенным, я бы сказал, изысканным, даже, «людоедством» (не побоюсь этого слова) доцент кафедры общей химии по фамилии Л – а14. О методах работы этого специалиста ходили легенды, о них сочинялись едва ли не песни и былины!

Теперь читатель знает достаточно для того, чтобы сполна оценить мой блестящий экзаменационный план. Он был предельно прост. Пункт первый: «Постараться не угодить к доценту Л – ой» («Пронеси, Господи, обнеси меня сей чашей!»). Пункт второй требовал, заклинал: «Надо решить задачу!». Пункт третий предписывал: «По выполнении пунктов 1 и 2, действовать по обстоятельствам».