Дмитрий Иванов - Заяц над бездной (сборник) Страница 4

Вот старый, вечный, настенный календарь Моши Бордея. Дед опять отмечает в нем что-то. Мош Бордей не был даже грамотным – он не умел читать и писать. Зато разработал собственный календарь. Он висел у нас в коридоре.

По календарю Моши Бордея в году не было дней, а были только праздники. Календарь у деда был не квадратный, а круглый, и не бумажный, а деревянный – дни нанесены на круглый толстый срез старого дерева, с бесчисленными тонкими годичными кольцами. На срезе старого дерева обозначены праздники. Их много. Советские обозначены звездочками. Еврейские праздники отмечены звездами Давида, православные – желтыми крестиками. Древние, языческие праздники – всякими рисунками, похожими на пещерную живопись. Полнейшая теологическая путаница, царившая в этой системе праздников, для деда была основой дворового миропорядка. А поскольку Мош Бордей управлял винным погребом, принятый им миропорядок, так или иначе, вольно или невольно разделяли все жители двора. Рядом с каждым символом, обозначающим праздник, на календаре вырезана цифра: «100», «150», «200». Значение этих магических цифр очень любил объяснять Вэйвэл Соломонович Вахт. Часто его можно было застать у календаря Моши Бордея – Вахт с гордостью показывал его своим горбоносым друзьям из других дворов и улиц, когда те приходили по праздникам к нам.

– Вот, пожалуйста. Восьмое марта – сто пятьдесят литров. Первого мая – двести литров. А на Пасху – четыреста. Это сколько мы выпьем. Это же известно заранее. Мош Бордей знает людей. Нас с вами. Добрый вечер! – говорит с радостью Вахт, когда к календарю подходит сам Мош Бордей, и скромно добавляет: – Мош Бордей, я извиняюсь. Там, во дворе, просят еще баночку.

– Кто просит? – спрашивает Мош Бордей хмуро.

– Я, – после паузы тихо признается Вахт.

– Я, – не бросает Вахта в позорном одиночестве Славик – он тоже всегда там, где праздник.

– Я! Я! – раздаются из-за спины Славика голоса горбоносых друзей Вахта.

Теперь Вахт не один, теперь он представляет народ. Вахт улыбается, потому что не был уверен, что народ встанет за ним так быстро. Моши Бордея – по одиночке – боятся. Ходить к нему за вином стараются толпой. Народу не откажешь. Так считается.

– Принеси, – говорит Мош Бордей хмуро и протягивает Славику ключи от погреба.

На лицах пьяниц от великодушного решения Моши Бордея расплывается одна, общая на всех, улыбка.

Личные праздники составляли меньшинство в календаре Моши Бордея. Точной даты своего рождения, например, дед не знал, потому что его пьющий отец, мой, стало быть, прадед, по пьянке не завел на сына при рождении никаких документов, и документы деду выписаны были много позже представителем управы, и дата рождения поставлена была самая общая: 1 января 1900 года. Но первого января и так праздник – светского происхождения, так что день рождения деда в этом смысле всегда праздновался не только нашей семьей, но и всей страной.

В году Моши Бордея было пять времен года: Осень, Зима, Весна, Лето и Снова Осень. Понять эту систему жизнеисчисления может только винодел.

Однажды к Моше Бордею пришли Боря и Славик. Они явно спорили о чем-то последние полчаса, и Славик был уже близок к тому, чтобы побить Борю. Боря чувствовал это и пытался спасти – не столько истину в споре, сколько себя.

– Мош Бордей! – сказал Боря. – У нас вот тут со Славиком непонимание.

– Слышь, Циолковский! Это у тебя непонимание! А у меня – нормально все! – тут же обрисовал картину спора Славик.

– Вот, Мош Бордей, вот что такое вино? Вот Вахт говорит, вино – это радость предков! – спрашивает все-таки Боря, косясь на кулаки Славика.

– Конечно, Вахт говорит, – смеется Славик. – На предков списать проще всего свое поведение…

– А я считаю, вино – это форма энергии! – говорит горячо Боря. – Вот у матери, к примеру, молоко. Она кормит им ребенка, правильно? А у земли – вино. Она кормит им взрослых. Это называется – метод аналогии.

– Бредит, – говорит Славик, указав деду на Борю. – Много читает и плохо себя чувствует. Наука, я так считаю, Мош Бордей, еще никого до добра не довела. Че, я не прав? Я лично считаю, вино – это проверка. Вот выпьет человек – сразу видно, че он такое. Вы же сами говорили, Мош Бордей, – у плохого человека даже вино не получается. Да?

– А вот что такое вино, с вашей точки зрения? – настаивает Боря, прячась за авторитетом Моши Бордея от Славика.

– Идите отсюда, – говорит в ответ Мош Бордей. – Если буду глупости думать, кто вино будет делать?

Не менее важной, чем виноделие, частью жизни Моши Бордея было сидение на скамейке, перед палисадником. На скамейке Мош Бордей сидит в паузах между работой по дому или винограднику. Перед собой дед ставит на землю кувшин с вином и большую глиняную кружку. В качестве закуски присутствуют пара толстых ломтей свежего темного хлеба, зеленый лук, фиолетовая влажная редиска и красные яблоки. Так выглядит стол Моши Бордея.

Дед выпивает первую кружку вина и ставит ее на землю с таким вздохом и видом, что вот сейчас, значит, хорошо будет посидеть, закусить, поразмыслить. А сам тут же наливает вторую – и пьет ее уже медленнее. Потом пьет третью. Еще медленнее. А потом сидит, тянет трубку, щурится на солнце своими желтыми глазами. Очень космическое в плане слияния с незримыми ветрами природы это зрелище – когда Мош Бордей сидит на скамейке.

Ну вот. Кажется, все лица нашего двора я вспомнил. Но людей во дворе, конечно, в тот день было больше. Полно людей – ведь сегодня большой праздник. Праздник урожая.

Мой отец спился. Это было давно – мне было тогда десять лет. Я помню, как это было. В нашей квартире тогда жили мама, папа и я. В большой комнате стояло пианино, черное, старое, с желтыми потрескавшимися клавишами. Папа приходил домой всегда пьяный. Обычно поздно ночью, часа в три. Садился за пианино и играл. Он хорошо играл и пел. Всегда один и тот же романс – «Были когда-то и вы рысаками». Мама всегда на всякий случай оттаскивала меня подальше, когда папа таким образом концертировал. Но я совсем не боялся его. Мне нравилось, как он поет. Однажды зимой, в феврале, он пришел домой и не стал садиться за пианино. Он был тихий и какой-то растерянный. Прилег на диван и попросил маму укрыть его.

– Плохо мне. Знобит. Мерзнут руки и ноги, – пожаловался он маме.

– Это был инфаркт. Через полчаса папа умер, – рассказала мне потом мама.

Я этого не видел. Я спал.

Похороны отца я помню смутно. Было холодно, шел снег. Скрипач дядя Петря играл «Были когда-то и вы рысаками». Похоронами руководил Мош Бордей. Поэтому все было легко. Я хотел заплакать, но мне не разрешил Мош Бордей. Он сказал:

– Плакать на похоронах хорошего человека нельзя. Не плачь. Вспоминай. Все хорошее, что помнишь про него.

Я стал вспоминать. Но помнил только, как папа пел свой романс. Тогда я прижался к деду. Его тяжелые ладони гладили меня по голове.

После похорон отца прошел год. Моя мама за этот год стала худой, серой. Однажды она пришла к Моше Бордею, и они долго разговаривали. А потом мама мне сказала:

– Я уезжаю, Вовушка. На время.

А Мош Бордей сказал мне:

– Будешь жить со мной.

Мама уехала на остров Куба. Там она осталась. Надолго. На Кубе хорошо. Это видно на фотографиях. Мама часто звонит нам с Мошей Бордеем. И плачет в трубку. Там, на Кубе, мама все время видит во сне наш двор, каким он был много лет назад. Во дворе она видит моего отца. Много лет назад он только начинал синячить. Он был красивым и был чемпионом города по прыжкам в воду с вышки. Это считалось очень модно тогда – прыгать в воду с вышки. Отец носил белые парусиновые туфли и белые брюки. Таким я видел его на старых черно-белых фотографиях в нашем семейном альбоме, который хранит Мош Бордей. Отец зовет мою маму в ее снах на танцы. Она соглашается. И просыпается. Звонит нам с Мошей Бордеем и плачет в трубку.

Иногда мама присылает открытки и подарки, их приносит почтальон, пьяница и друг Вахта, он еще от ворот радостно сообщает:

– Вам открытка с Острова свободы!

На открытках – мама с сотрудниками консульства и местным населением Острова свободы, у населения вместо лиц – улыбки.

Вахт спрашивает моего деда, Моша Бордея:

– Вы можете узнать у дочки? Фидель Кастро – еврей?

Вахт всех людей, у которых в жизни что-то получилось, считает евреями.

Почтальон однажды принес нам от мамы коробку, в ней были четыре темно-зеленые, красивые бутылки с кубинской синькой.

– Тростниковое вино! – уверенно, как будто всю жизнь прожил на Кубе, определил Вахт, оказавшийся, как всегда, рядом с местом розлива.

Открыли бутылку. Налили в стаканы.

Мош Бордей попробовал кубинскую выпивку. Помолчал и сказал:

– Бедные кубинцы.

В тот же вечер в рюмочной на углу Армянской и Пирогова три бутылки тростникового вина распил со своими горбоносыми друзьями Вэйвэл Вахт. Лабухи, которых он широко угощал, играли кубинскую революционную песню «Команданте Че Гевара», с сильным отпечатком болгарской мелодики в аранжименте. А Вахт сказал: