Игорь Родин - Совесть палача Страница 4

Может, мы бы жили теперь совсем по-другому, вступи Россия в Совет Европы. Может, громкие процессы заканчивались теперь в страсбургском суде совсем с другими вердиктами. Может, исчезли бы быстрее такие уродливые явления, как внутренние войны, называемые «боевыми действиями» или та же дедовщина в армии, как более мягкий пример. Может, мы смотрели бы более смело и открыто в сторону демократичного запада, и не боялись бы выражать своё мнение свободно, не опасаясь возмездия. А может, и нет!

Меня эти вещи занимали мало. Знал я тогда твёрдо только одно. Случись это, и в России отменили бы смертную казнь. Совсем и напрочь, на века. Уж на мой бы век хватило. И не стал бы я ломать себе психику, не стал бы мучиться тоской и сплином, не погружался бы в алкогольный вихрь обманчивого облегчения. И с совестью своей был бы в мире. Так ведь нет! Не вступили и не отменили! Искать плюсы и минусы объективно – мартышкин труд для праздных простачков. Их тьма и тех, и других. Тут баланс соблюдён, как на аптекарских весах. А я эгоистичен и эгоцентричен, меня глобальные вопросы не колышат. У меня сплин. Да такой, что хоть в окно головой. Но я трус. Я в окно не прыгну. Не хочу. Я разобраться хочу. Понять. И простить. Себя простить и жить во вновь обретённой гармонии с самим собой.

Тошно мне…

– Алло! – позвал Петя. – Приём! Чего задумался? И чего такой кислый? Приуныл?

– А? – вынырнул я из размышлений. – Так. Что-то приунывал, приунывал и совсем приуныл. Нет у меня когнитивного диссонанса. То, что я вижу и то чему меня учили и как воспитывали, прекрасно ложится одно на другое. Никаких чудес и невероятных фактов. Всё в рамках. А то, что я тот, кто я есть, это уж так судьба сложилась. Не вижу себя кем-то другим. Мне было уютно и комфортно. До последнего. Сам знаешь. И вот надо ж такому случиться!

– Ну, а поп твой? Что говорит?

– Да что поп! Одно и то же талдычит: «Покайся! Покайся! Помолись, поговори с Богом!»

– А ты?

– Я верую, но не настолько фанатично, чтобы идти в храм поклоны бить…

– Гордыня в тебе говорит! – назидательно поднял палец Петя.

– Вот! И он так говорит.

– Покайся!

– Иди в жопу! Если бы это помогало, я бы покаялся. Только не то это всё. Не становится мне от этого легче. Я уже и исповедовался, и причащался. Не чувствую я божьей благодати. Не сходит на меня озарение, осознание и покой. Значит, не в том направлении копаю. Я сам себя понять не могу. Настолько это мне чуждо и отвратительно, что совершенно себя уважать перестал. И смириться не получается. И оправдать себя никак. Так и болтаюсь, как говно в проруби. Пью, забываюсь, болею и вновь выныриваю посреди этого смрадного болота бытия. И так по кругу до бесконечности…

– Ну ладно! Только до пенсии! – напомнил мне бодрым голосом Петя.

– Да! Если я раньше умом не тронусь. Или не сопьюсь. А скорее и то, и другое. Или одно на фоне второго. В совокупности симптомов, как говорит наш доктор Манин, начальник медслужбы.

– А как же то, что я тебе посоветовал? – Петя разлил первую «баклажку» до конца и с шипом откупорил следующую.

– Это помогало. Спасибо тебе. Только, как и любое сильнодействующее средство, оно работает эффективно лишь определённое короткое время. Потом идёт привыкание и дозу надо увеличивать.

Мы говорили с ним о том, что когда-то незапамятно давно, месяца три назад, в пик моей активности с физическим уничтожением преступного элемента по постановлению Верховного совета, я дошёл до ручки очень быстро. И вот тогда, в такой же пятничный вечер, я и признался Пете во всём. Рассказал ему о своём новом нюансе работы на высокой должности, не взирая на запреты и циркуляры. Я в обязательном порядке, при вступлении в должность оставил расписку о неразглашении в нашем Особом отделе. И никому из непосвящённых ничего не сообщал. Да только Петя не просто рядовой непосвящённый. Мы с ним дружим с самого раннего детства, мы с ним огонь и воду прошли, вместе не разлей вода. Он не просто там, здравствуй-досвидания, он больше, чем друг. Он почти, что брат мой молочный, образно выражаясь. И никогда у нас друг от друга секретов не было. Всегда он был со мной честен и откровенен, и я не имел повода в этом усомниться. В свою очередь платил я той же монетой и никогда об этом не жалел. Не продаст меня Петя и не выдаст праздному сексоту, просто так, по болтливости и легкомыслию. Да что там! Он даже жене своей ни слова не сказал. Не те тут тектонические плиты лежат в основе, чтобы их такие лёгкие толчки и подначки раздвинули и сломали. Доверяю я ему, как самому себе. Поэтому и рассказал всё, ничего не утаивая и не увиливая в общие обтекаемые фразы. И никому более. С мозгами-то у меня как раз пока всё в порядке, хоть и думаю я про безумие, как про избавление. Не дадут мне такой лёгкой лазейки высшие силы. Не та игра идёт.

И Петя, как я и полагал, всё понял и принял. Всё правильно понял и достойно принял. И, по своей парадоксальной природе, чему я всегда удивлялся, дал мне дельный совет. Тут надо сказать, что про мой высокий гуманитарный склад ума он говорил всё верно, в восхитительном тоне. Я не то, чтобы считаю его интеллектуально ниже, нет, ни в коем случае. Просто у нас с ним способы мышления разные. И нельзя сказать, что один хуже и ущербней, а другой продуктивней и лучше. Просто они разные, как паровой котёл и бензиновый мотор. Опять сравнение выходит некорректным, но хороший паровоз может и обогнать пердячий автомобиль. Не в том дело. Просто, там, где я буду долго анализировать, прогнозировать, строить дедуктивную схему, пусть и ведущую к правильному выводу, он сразу рубанёт с плеча. И, что парадоксально, но закономерно, интуитивно и точно попадёт в самую суть. Я всегда завидовал этой его способности. А он восхищался недоступным ему высоким полётом моей непростой велеречивой мысли.

Так вот. Первым его советом было стандартное: относись к этому равнодушно, как к неприятной обязанности. Не думай об этом и не бери в голову. Ага! Не думай о белой обезьяне! Это не прокатит. И я сразу отмёл столь поверхностное предложение. И тогда Петя и выдал гениальное: «А ты пообщайся с казнимым. Прощупай его! Чем он дышит, чем живёт? Спроси его, как он дошёл до такого? Какие у него мотивы и вообще, что он себе думал? И что думает по этому поводу теперь? В общем, заставь его самого прочувствовать свою вину и понять, что наказание для него теперь есть искупление, и идти к нему надо как к избавлению».

И я начал беседовать с обречёнными. Вернее, они получали приговор, но всегда ожидали решения по апелляции. А вдруг, прокуроры и судьи, комиссия по помилованию, передумают и снимут страшный диагноз острого избытка свинца в организме? А это занимало порой длительное время. До шести месяцев. Хотя теперь бюрократическая машина под напором реформ закрутила свои жернова бодрее, укладываясь в месяц-два.

И на первых порах это помогало. Теперь я видел перед собой не просто незнакомого человека, чужого и страшного в своей обречённости. И не корил себя так нещадно за то, что мне пришлось забрать его жизнь. Теперь я старался понять, что им двигало, какие у него были мотивы и побуждения, приведшие к совершению им своих чудовищных действий, которые загнали его в тот правовой коридор, из которого один выход – на тот свет. Я беседовал с каждым, докапываясь до истины, попутно и его самого заставляя переживать, осознавать и переоценивать свои поступки. Высшим наслаждением для меня было сделать так, чтобы казнимый сам искренне и душевно осознал весь ужас своей вины и откровенно и чистосердечно раскаялся. Тогда и ему самому, и мне становилось безмерно легче. Он шёл на смерть просветлённым, оценивая её теперь как справедливое возмездие и путь в новый мир, так сказать, на высшую свободу с чистой совестью. А я считал свой долг выполненным и просто помогал ему сделать этот непростой переход. Как старушку через перекрёсток перевести. Чистосердечно и искренне помочь без какой-то там корысти. Тут уж не до корысти, тут идёт игра в кошки-мышки с совестью, а она почище любого самого непримиримого «следака» выедает мозги, прогоняет сон и заставляет втаптывать самого себя в ничтожество. Совесть – лучший контролёр.

Вот только эта эйфория быстро развеялась. Перестала «вставлять». Как добротный крепкий наркотик, на который подсаживаешься махом, а слезть уже не удастся никогда. И путь остаётся один – увеличивать дозу. Только тут не наркорынок, товар не пойдёшь, не купишь.

Дело в том, что материал начал подкачивать. Не те люди стали попадаться. Не тот размах, не тот калибр. На волне последних перемен стали косить под одну гребёнку всех, кто плохо шевелился. И пошли к нам в камеры гуртом разные хапуги, воры и взяточники. Да всех мастей гопота, которая, следуя сезонным обострениям, выливала свою немотивированную ненависть на любого ближнего, что попадался под руку. А там что? Чуть превысил зыбкий, определяемый на глаз, уровень жестокости и на тебе! Он зашкалил за высокий, и – будьте любезны! Получите «вышку». А президент чётко обозначил всю классовую нетерпимость к чуждым элементам вроде зверья, маньяков, педофилов и прочих непонятных нашему патриархальному обществу выродков. Они пошли обильным потоком по изоляторам, чтобы потом ручейками этапов осесть у нас в камерах смертников фальшиво-слезливыми мутными лужицами. Целый отдельный блок для них выделил мой предшественник. И он никогда не пустовал.