Журнал КЛАУЗУРА - ЛитПремьера: Современная малая проза Страница 4

Гой еси, Степан Павлыч! Ефстифей Савельич! Кланяемся вам в пояс: одарите нас мудрым словом. Долги ваши годы, седы ваши бороды, вам ли не знать про хорошую-то жизнь?

Молчат старички, – знать, цену себе набивают: о чём, дескать, не сказывают, о том и не допытывайся.

Ай-ай, что уж так? Меня спросить, я и дорожиться бы не стал – выложил бы с три короба, какие сам чёрт на печку не вскинет! Был бы запрос, брат, а мы всегда с подачей. Как уж не поклониться в ножки властям за такую житуху! И то сказать, у русского мужичка в адрес любимых вождей всегда отыщется за пазухой крепкое словцо… Сказал бы, какое, – да не наш нынче черёд: у других сильнее наболело, пусть у них сперва отольётся слеза, а мы уж добавим… Только, чур! – хаять жизнь грешно! Не то дурно, как мы живём, а то – зачем мы живём? И то сказать, не живём, брат, а так, изгаляемся над жизнью. Опустили её ниже плинтуса, её богу! Приравняли к обыкновенному кроссворду, мол, она устроена по тем же меркам: «по вертикали» – власть, «по горизонтали» – народ!

К примеру, живёт на свете некий хрен, Мизгирь Свистоплясов. Рожей неказист, уменьем – не артист, да мешком харчист: на крепкой должности сидит – к «вертикали» присосался, одна рука в меду, другая в патоке. Он эту демократию «по горизонтали» только в бане признаёт, а в жизни – ни-ни! Попробуй, возьми его за жабры, – не выйдет. У него каждый поворот схвачен: любому законнику глаза замаслит и губки патокой запечатает. А полезешь на рожон, считай, ты списан, брат. Мизгирь, значит, живи, благоденствуй, потому как его доля – «по вертикали»!

Не в пример Онуфрию нашему, Кузякину: и дел невпроворот, и забот полон рот, а жизни никакой – хоть оторви да брось! А всё потому, что у него на лбу написано: «по горизонтали». Вот и знай, Онуфрий, свои полати, и нечего лезть в калашный ряд!

Как тут не смириться, брат, – раз обычай у нынешней жизни такой. Этим обычаем нынче каждого младенца с пелёнок по рукам повязывают – одним на роду смешное, другим слёзное; одним, значит, мясное, другим постное… Капитализьм, говорят. Да слава Богу, что ещё живы! Даром что житьё как вытьё, а жаловаться не приходится. Лишь бы войны не было!

Как тут не сказать о Семихвостовых! Вот кто, брат, икона жизни. Вот у кого бы пример перенимать! Глаза на всё наведены, нос держат по ветру, своего нигде не упустят. Оттого и дом у них полная чаша, и в семье лад херувимский – друг дружкой не надышатся: она ему – «Мой Пахом с Москвой знаком!», он ей – «Моя Астра шустра и до вестей быстра!». Не речи – ангельская музыка! И сами-то чисто ангелы, брат, – небожители. У них особый нюх на «вертикаль» – отыщут её хоть на ощупь и присосутся намертво. Любые времена переживут, к любому правительству приноровятся, голуби Моисея.

А взять Кукуевых, Тита да Мирошку. Жить, брат, не живут, а проживать проживают. Мирошка пьёт понемножку, а у Тита и пито, и бито. Заведётся в кармане денежка – пьют, гуляют, последняя копейка ребром: э-гей! – знай наших!.. Проспятся, встанут, – карманы в дырах, ножки съёжились, живот Христа величает… Покряхтят, почешут затылки: «Ах, Дунае, мой Дунае…» Делать нечего, идут, сердешные, просить в долг, чтобы хворь согнать; глядишь, Христос по пути… Ведь и пользы от них, как от вербы яблок, а всё же и они – Божья тварь, – за жизнь зубами цепляются, так и тянут лямку, пока не выкопали ямку.

Вздохнёшь иной раз: ведь самая малая травинка и та жизни радуется, а что уж про человека-то калякать! Все мы под Богом ходим, и нам, рано или поздно, перед ним ответ держать. Хоть жировал ты «по вертикали», хоть маялся «по горизонтали» – один чёрт! – закрывай глазки да ложись на салазки! А помирать-то никому не хочется. Пока солнышко светит, теплом его не насытится душа наша. Нет, как ты не крути, и у Кукуевых свой резон: есть деньжонки – живут «по вертикали», нет деньжонок – топают «по горизонтали». Путная ли, нет ли, такая жизнь – не нам судить: живы – и на том, слава Богу!

Про всех обсказали, про одних Коммунаровых не обмолвились. Чур, наперво – крёстное знамение… Еретики, брат, гнилая порода! Спят и видят, как бы из грязи да прямо в князи, и всё «аминем» да по-щучьему веленью… Только выходит один шиш! А потому ходят презлющие, всем-то недовольны, все-то перед ними виноваты. А уж сил нет, как завидуют чужому добру – ночи не спят: у других есть, а у них нет! Боже, святые крестители! Переполошили окрестных вещунов да гадалок: всё дознаться хотят, отчего это у людей и петухи несутся, и быки доятся, а у них и последняя скотина околевает?! Мол, видит Бог, и по будням-то затасканы, и не досугами замяты, и во щах-то ветчины нет, и денег-то девать некуда – кошеля купить не на что… Послушаешь бедных, так уж рады бы смерти, да пришибить их некому…

Нет, брат, заезжему человеку они, может, и наденут очки на нос, а местный народ им задёшево не взять: знаем, где Савраска, а где Каурка!

Рассудить бы здраво: с чего бы им так завидовать? Коль у нас нет, пусть и у других не будет!? Вот, всё стонут: «по вертикали» им не воздастся никак. А сами-то палец о палец не ударят! Привыкли на жизнь колуном замахиваться, и теперь норовят пасть ей порвать да туда на четверне с оглоблей въехать – хоть лопни!

Придержите коней, рожёные! Не жизнь виновата в вашей дурости. А уж на всякую дурость у неё припасена своя премудрость. И в Писании сказано: что ты, милок, посеешь, то ты, голубок, и пожнёшь! А как же иначе-то? Посеял с гулькин нос, а собрался пожать на три амбара да на двенадцать закромов?.. Не выйдет, мой барин! «Вертикаль» с «горизонталью» должны сойтись в кресте да поладить меж собою, тогда-то и наступит вечный Иерусалим… Таков обычай, брат, – железный кроссворд жизни.

Эдуард Абжинов. «…И потянулись мои руки»

Эссе

…И потянулись мои руки к Свету, и наполнилось сердце мое силой Света, и запели голоса, до этого умолкшие. И голос обрел звучание мягкое, но твердое, и ум мой очистился от пелены густого, серого тумана. Откуда он? Свет, что до этого был лишь неясным сном? Что за длинный тоннель, в котором я шел и, не понимая, сколько нужно еще идти? Без поводыря – слепой и глухой, жалкий и несмелый, убитый своими же домыслами по «поводу» и «без», нелепыми нагромождениями мыслей, в которых сам расставил капканы, чтобы в них же и попасться. Я, который переживал и взлеты, и падения, думая, что становлюсь опытнее, а мое жалкое существо, тут же ввергается в пучину глупостей, а вереницы путаных дорожек, переплетаясь, скручивают все твое движение, и чем больше дергаешься, пытаясь выкрутиться, тем туже тебя перекручивает это страшное существо, непохожее ни на одни самый коварный цветок. Скручивает, прежде, чем выбрасывает твой мумифицированный труп, который при каждой попытке двигаться начинает рассыпаться.

Нет сил, чтобы подняться, чтобы пошевелиться и даже дышать. Задыхаешься, даже когда воздух чист и прозрачен, умираешь от непонятной, черной тоски, даже когда лучи солнца играют на белых березах, искрясь в миллионы разноцветных искр, когда густые синие тени покрывают густую, зеленую траву. И, кажется, не будет конца этим страшным минутам и сколько еще нужно ждать и чего именно?

Но вот, когда ты уже совсем на краю обрыва и боль выела всю душу без остатка большой ложкой, словно всю мякоть арбуза; и вот когда вся надежда о том, что может быть, ты выживешь, оставила тебя – появляется Свет. Сначала ты начинаешь вдруг чувствовать, что ты не чувствуешь душераздирающей боли, привычный ход мыслей по замкнутому кругу, как бесконечное наказание – куда-то исчезло все разом. Тебе начинает казаться, что воздух стал глубоко с каждым вздохом наполнять легкие. Небольшое волнение. Почему? Что изменилось? Куда исчезли привычный страх, истерзавший все сердце. Прислушиваешься к себе, как в тихом лесу к звукам, которые на самом деле и рождают привычную тишину. Не веришь. Ждешь. А вдруг показалось? А вдруг все те ломки, к которым невозможно привыкнуть, сколько не «закаляйся» вернуться и тогда все – опять снова – бесконечная тупая боль.

Смотришь на свои руки – они все те же, но, кажется, они стали изящнее, послушнее. Захотелось этими руками что-то взять, пощупать, обретя связь с внешним миром. Захотелось посмотреть в зеркало и увидеть там свои глаза, на которые ты не мог еще недавно смотреть, потому что там были черные дыры вместо глаз, которые выклевали вороны из черных дней твоих. Вдруг захотелось сделать себе чай и почувствовать его вкус, который до этого был безвкусной жидкостью для нужд твоего убитого организма. За окном осенний первый снег уже в сумерках вечера показался предвестником белой, сказочной зимы и хоровод улыбок веселых лиц в предновогодние дни показался таких явственным. Изнутри, слово из-под земли стал пробиваться фонтан, который тонкими струйками подходил к сердцу, а потом к глазам, но плакать не хотелось. Это такое чувство, когда хочется лить слезы, но только от какого-то вдруг нахлынувшего счастья, что ты вдруг что-то понял такое, после чего вся твоя жизнь должна пойти совсем по другим рельсам. По каким именно – пока не ясно, но ясно одно: тебе дается еще один лист белой бумаги и теперь ты можешь заново переписать свое продолжение. Продолжение своей жизни. Трогать такой лист и вовсе не хочется, потому что белее белого листа нет ничего лучше. За спиной у меня недокрашенный белый холст – это моя очередная картина, в которую так хочется вдохнуть жизнь – новую и насыщенную. И вот ты понимаешь, именно понимаешь, что как только ты начнешь опять тянуть, придумывать, говорить, не глядя в глаза, недослушивать; придумывать снова, раздражаться, висеть на телефоне в глупой болтовне, откладывать-перекладывать, не слушать свое сердце… наступает черная, длинная и холодная ночь, в которой ты серая тень, умершая душа, умирающая от боли долгой и вязкой, и бесконечно замкнутой.