Александр Мищенко - Саваоф. Книга 1 Страница 4

Ещё о литературе. Злободневен и сегодня Писарев («Реалисты»): «Слабые, дряхлые, бесцветные и бездарные писатели подчиняют свою деятельность прихотям общественного вкуса и капризам умственной моды». Заданно направлена она на это у них, по лекалу логического порядочка, какой, к сожалению, является главным признаком бездарности и непонимания, как мыслил это Михаил Пришвин. Но писатели, сильные талантом, знанием и любовью к идее, идут своей дорогой, не обращая никакого внимания на мимолетные фантазии общества». Вторит Писареву Л. Н. Толстой (в письме Софье, 28 янв. 1894 г.): «Надо каждому идти своим особенным и всегда новым путем». А по большому счету, подумал я, что вышние силы будто экзамен устроили человечеству, и всяк землянин мог бы сейчас помыслить, как исполниться духа и мужества, чтобы стать героем нашего времени каждому на орбите собственной своей судьбы, а не ввергаться в карусель потребиловки. А это может происходить тогда, когда атмосферы нашего бытия наэлектризованы духом искания и созидания, как это было на тюменской земле в пик освоения ее несметных природных богатств, когда ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ ГОРИЗОНТ, как именовал его Станислав Лем, был живым, он безостановочно ширился, перемены жили за каждым углом. Помню обаятельную Светлану из палаточного городка на стройке, где забили первый колышек Ноябрьска. Рассказала она мне и друзьям своим, что сон чудный ночью видела. Будто стояла на берегу речки и мечтала о любимом. «А «принц» и правда стоял за сосной и ждал меня!» Я написал в газете о Светлане и ее бригаде. Держал с ней связь. И сон-то в руку оказался. Вскоре пригласила меня Светлана на комсомольско-молодежную свадьбу. Сколько их было на тюменской земле! Здесь и в личном и в большом общем горизонт, за которым находилось все, чего цивилизация не знает и о чем даже не догадывается ее наука, лучился неведомым, которое волновало души первопроходцев. Атмосферы жизни пролучивали их души, вселяя надежды на новое и необыкновенное, не знаемое людьми ранее. Подумать мы не могли о корыте потребиловки в вихрях искательной, созидательно-творческой жизни. Она поднимала нас над бытовщиной и делала крылатыми. Будущее каждодневно вливалось в реальное людское бытиё. По себе помню, как влекла на Север меня и моих единомышленников палаточная романтика, звучала в сознании мелодия песни о том, что «Ты улетающий вдаль самолет В сердце своем сбереги», а теплые туалеты считались мещанской потребностью, как грели сердца наши огоньки в домах в полунощную пору. Там бились сердца наших единомышленников. Помню, как приехал из Питера ко мне начинающий писатель Герман Балуев. Как в полуночье устремился на такси с аэропорта, мысленно видя огонек на кухне моей квартиры-однушки, где я до утра, бывало, вдохновенно работал над очерками с Северов, с передовой нашей жизни. Впервые открывал для себя наш доблестный кипящий край ставший мне другом гость из Ленинграда. С восторгом описывал он потом в своих репортажах с Тюменского меридиана радушие и тепло, в какие попал после ледяных атмосфер морозной Тюмени, как побулькивал, вскипая чайник, а струя пара из него колыхала висящие над моим письменным столом на кухне пеленки и распашонки нашего с Ниной первенца Сережи. Писатель с Невы ж всеми фибрами своей души воспринимал сбивчивый взволнованный мой рассказ о романтике таежной жизни той поры, когда изыскивал я с друзьями самый северный в ту пору в стране газопровод Игрим-Серов, как трудились на трассах газопроводов, на буровых и стройках новых, «голубых» городов, «у которых названия нет», что людям снились, те, кого я назову позже радужным человеческим веществом, а именно оно питало энергией исканий сиятельные горизонты «столицы деревень» некогда Тюмени, что стала известной после Березовской буровой, где рванул газ, на весь мир.

Жиль Делёз и Феликс Гваттари выразили свою позицию без обиняков, как я перевел ее на свою мову: желание – это фашизм, который заставляет нас любить власть, желать именно то, что господствует над нами как биологическое начало и эксплуатирует нас. «Я люблю все то, что течет, даже менструальный поток, который уносит неоплодотворенные яйца… И мои внутренности разливаются как огромный шизофренический поток, истечение, которое оставляет меня лицом к лицу с абсолютом…» (Генри Миллер. Тропик Рака). Альтернатива шизофреническому такому потоку – семья, место, где отдыхают победные силы человека, как глубоко посудил некогда великий Антон Макаренко. И пел Николай Крючков с друзьями в кинофильме ранних лет нашей социалистической Родины неспроста:

Первым делом, первым делом самолеты,Ну, а девушки, а девушки потом…

Литература ж наша и искусство в целом представляют ныне тотальный проштык мимо жизни. И это правда, а она тяжелее гор кавказских, как сказал бы мудрец-самородок Григорий Сковорода, который восклицал будто бы по поводу праздных наших дней: «Так только ли разве всего дела для человека: продавать, покупать, жениться, посягать, воевать, портняжить, строиться, ловить зверя? Здесь ли наше сердце неисходно всегда? Так вот же сейчас видна причина нашей бедности: погрузив все сердце наше в приобретение и в море телесных надобностей, мы не имеем времени вникнуть внутрь себя, очистить и поврачевать самую госпожу тыла нашего – душу нашу…

Не всем ли мы изобильны? Точно, всем и всяким добром телесным; одной только души нашей не имеем. Есть, правда, в нас и душа, но такова, как у шкробутика или подагрика ноги, она в нас расслаблена, грустна, своенравна, боязлива, завистлива, жадна, ничем не довольна, сама на себя гневна, тощая, бледная, точно пациент из лазарета, каковых часто живых погребают по указу. Такая душа если в бархат оделась, не гроб ли ей бархат? Если в светлых чертогах пирует, не ад ли ей?»

Н. В. Гоголь считал, что искусство должно вселять в душу стройность и порядок, а не смущения и расстройства: «Скорбью ангела загорится наша поэзия… ударившая по всем струнам, какие ни есть в русском человеке, внесет в самые огрубелые души святыню того, чего никакие силы и орудия не могут утвердить в человеке». Какую святыню внесут в человечьи души «Сперматозоид», постельные страсти-мордасти? Тут случилось как с Плейшнером из «Семнадцати мгновений весны», воздух свободы сыграл с которым злую шутку…

Серьезной литературе, черноземным, как я их называю, фундаментальным писателям потребна ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОДДЕРЖКА. А где она? И что в итоге такой политики государства мы имеем? Скажу лично о себе. Намучился я с поиском денег на издание своих последних романов. Роман-эпопея на 2000 страниц «Байкал: новое измерение». В скобках: новое измерение нашей жизни, Человека, Мироздания. Ясно стало, что живу в жлобской стране. Открылось: чем больше в стране богатых людей, тем больше становится в ней жадных. О жлобизме говорят и люди с прямолобными, как ствол тагильского танка, суждениями и мнениями. В корень глянул тут Евгений Евтушенко:

Есть прямота,как будто кривота.Она внутри самой себя горбата.

Пустое ж искусство, бездельное, как можем мы назвать его, – это и пустые, пластмассовые слова. Берешь в руки лакирушку, и глаз скользит без зацепов, намыленно. Оглянувшись окрест по-радищевски, не мог я не раздуматься о чудных публикациях в местной прессе. Соседствовали в газете рядышком два рассказика о девочках с именем Россия. Сначала о первой. Не без умысла и назвали родители так свое чадо. Желая счастья дочке, желали его России. Был такой случай. Подружка одна окликивает девочку: «Рося, Рося!» Та не слышит. Тогда она кричит ей: «Эй, страна!» Рося обернулась. А вот эпизод со второй девочкой. Мать ласкает свое дитятко и приговаривает: «Россиюшка, моя милая…» Ничего больше говорить не буду. Читателю, по моему, ясно: человек растет из Слова… Какое ж оно в писательстве нашем? Пишут ведь канонадными залпами со всем писательским вдохновением о всякой чернухе, которая была до революции, после нее и, благополучно пережив угар социализма, вошла в век ХХ1. Реалии же нашей жизни более чем серьезные. Мы отхаркиваемся от дыма Перестройки, что скособочила мозги народные, свела жизнь в нулевые горизонты расчетно-вычислительных тело и духо-движений, когда рубль ум застит, как дым. Погрязли в содоме-грязи оголтелого меркантилизма. И пусть нам поможет разобраться в такой нынешней обстановке классик, Федор Михайлович Достоевский, который тоже знавал залпы вдохновения, но остальное все, как пишет он, «претяжелая работа». Отчего и почему? Послушаем его вновь: «Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся сделать из нее роман, потому что мысль слишком трудная, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю ее. Идея эта – ИЗОБРАЗИТЬ ВПОЛНЕ ПРЕКРАСНОГО ЧЕЛОВЕКА. Труднее этого, по моему, быть ничего не может – поверим классику! – в наше время особенно». Да-да, явить читателю, общественности если не героя нашего времени, то образец, достойный подражания. Где он духоподъемный Павка Корчагин ХХ1 века а не пустозвоновы, поджеребчиковы, жаднюковы? Бумбараш-Золотухин умирает. Доренко – не герой. Что сложности у него, так это жизнь: «Все эти добрые люди массово залезли мне в живот и сильно там ковыряют железными штуковинами, – сообщил Доренко. – Кажись, я сложный случай»… Это с телеведущим таковой. В литературе отечественной – тоже… Хоть балагурь по «Карнавальной ночи»: