Дмитрий Барчук - Александрия Страница 4

Еще несколько раз судьба сводила нас в больнице с Вовкой. Во втором, в четвертом, а потом в седьмом классе. Тогда мы вместе с ним уже пытались ухаживать за девчонками из соседней палаты. Я даже писал стихи его возлюбленной будто бы от него. А через полгода, когда я лег в больницу в последний раз, узнал от медсестер, что Вовка Озеров умер. Не выдержал, наелся торта на свой день рожденья, и врачи не смогли его спасти. Так же как Витьку Немечка, Серегу Косова, Леньку Павлова…

И в советские времена наезды в столицу на полтора-два месяца каждые полгода были мероприятием недешевым. Хотя мама и работала в трех-четырех местах, денег нам все равно не хватало.

Однажды, когда меня нужно было везти в очередной раз в Москву, она попросила помощи у отца. Он ей ответил:

– У меня нет денег.

– Тогда у тебя нет сына, – отрезала мать.

В десять лет, когда у меня появилось право выбора, мама сводила меня в ЗАГС, и я подтвердил работницам этого заведения, что хочу перейти на мамину фамилию. Так в пятом классе в школу 1 сентября вместо ученика 4‑го «Г» класса Мишы Бернштейна к великому изумлению одноклассников пришел Миша Ланский, такой же щуплый и кучерявый, только сильно вытянувшийся за лето.

С отцом я встречался потом раза два или три. Он был проездом в Москве в год, когда я заканчивал школу, и подарил мне электробритву. Потом я приезжал в Семипалатинск в гости к теткам и подарил ему ульи на пасеку. Он был счастлив.

А последний раз, уже после моего ареста, мама ездила к сестрам и случайно на автобусной остановке встретила отца. Он напросился к ней в гости. Пришел к тете Саше, у которой остановилась мама, при параде – в костюме, в галстуке – и стал свататься к матери заново. Мол, тридцать лет прожил у той женщины в примаках. Его, бедного, там долго не прописывали в квартире. А сейчас, после ее смерти, он стал хозяином. У него своя квартира, дача, гараж, пасека, пенсия 14 тысяч тенге (около 100 долларов). В общем, завидный жених. И никого, оказалось, в своей жизни, кроме Кати (моей мамы), он не любил. Но она ему отказала. Только долго потом жалела ту женщину, которой тридцать с лишним лет назад досталось такое сокровище.

Сегодня, ** февраля, я встречался со своим главным адвокатом Карлом Ивановичем Дурново. Эта столичная знаменитость ежемесячно обходится мне в сотни тысяч долларов, а я уже второй год прохлаждаюсь в тюрьме. Меня уже тошнит от этой козлиной бороденки. Он так и сыплет направо и налево заученными процессуальными фразами, а дельного слова по существу от него не услышишь. Но я вынужден его терпеть и платить ему баснословные гонорары, ибо любое обострение моих отношений с ним ничего, кроме вреда, мне не принесет.

– Мои подчиненные связались в Тель-Авиве с вашим партнером по бизнесу Леонидом Петровичем Неклюдовым, – проблеял наконец Дурново главное. – Он предлагает для облегчения вашего сегодняшнего положения принять на себя доверительное управление принадлежащим вам контрольным пакетом акций нефтяной компании. Исключительно ради вашего же блага. Это с богатого заключенного можно что-то стрясти, а с бедного-то что возьмешь. Я бы советовал вам прислушаться к предложению Леонида Петровича. Обладая вашими акциями, ему будет гораздо легче отстаивать интересы бизнеса. А вам-то какой прок от них в тюрьме?! Вы же ему доверяете?

Доверяю ли я Неклюдову? Смешной вопрос. Почему же Дурново задает его на полном серьезе? Спросить его, что ли? А он сам доверился бы шакалу, который учуял запах крови и решил воспользоваться случаем и поживиться? Пусть акции и обесценились сейчас в десятки раз, и от моего многомиллиардного состояния, о котором писал «Форбс», остались одни воспоминания, но это мои акции, моей компании. Она умрет вместе со мной. И никому никогда я их не отдам. Но адвокату я коротко ответил:

– Я подумаю.

Карл Иванович тут же стал собирать свой портфель из мягкой кожи, демонстрируя всем своим видом, что гонорар за этот месяц он отработал.

– Каких-нибудь пожеланий, требований по условиям заключения у вас к администрации следственного изолятора нет?.. Ну и чудненько. Мой бухгалтер тогда подготовит вам счет за январь. Вы уж извините, но сумма будет выше обычного. Что поделаешь? Все дорожает, – с этими словами адвокат откланялся.

От рукописи меня заставляет отвлечься реплика Редактора:

– Вы бы осторожнее обращались с литературой, господин Олигарх. Творчество – это прерогатива Создателя. А он весьма ревностно относится к двуногим, рискнувшим соперничать с ним в этом деле. Потому-то подавляющее большинство писателей, художников, актеров – люди неприкаянные, несчастные и бедные. Поверьте бывалому литератору на слово, коллега.

Как после такой затравки не продолжить разговор! Хитрый черт этот Редактор, знает, чем меня разжечь.

– Интересная точка зрения. Но как вы тогда объясните баснословные гонорары Чейза, Гришэма, Дэна Брауна, не говоря уже о голливудских сценаристах, которые гребут деньги лопатой на своей «фабрике грез»?

Редактор откладывает журнал, который читал или делал вид, что читал, и отвечает:

– В любом деле, в том числе и в творческих профессиях, есть ремесленники. Они подходят к творчеству, как к бизнесу, к средству заработать на жизнь. Они, как правило, циничны, а если еще и умны, то, верно уловив потребность публики, могут сполна разработать золотую жилу и не остаться внакладе. Я же говорю об истинных художниках, которые творят по своей внутренней потребности, по зову сердца, ради самовыражения, потому что не могут не творить. Ведь они узнали о человечестве нечто важное, открывшееся только им, и хотят этим своим открытием поделиться с другими, еще не прозревшими людьми. Это искренние и цельные натуры, которые не врут, ибо просто не могут врать. Их Создатель наказывает неминуемо. Может быть, не бедностью. Это самое легкое испытание. У них может развалиться личная жизнь, что сплошь и рядом происходит в богемной среде. О детях выдающихся деятелей искусства я вообще не говорю. Они еще больше платят по счетам своих гениальных родителей.

– Ну, это в каждой профессии так, – возражаю я. – Детям бывает очень трудно угнаться за неординарными родителями, в свое время добившимися серьезного успеха.

Редактор приподнимается на кровати и садится: – Так, да и не так. Знаете, Михаил Аркадьевич, у меня был в студенчестве один друг, мы вместе учились с ним на факультете журналистики. Он еще с юности мечтал стать писателем. Женился на такой же девушке не от мира сего, филологине, помешанной на книгах, как и он сам. У них родились двое детей. Мальчик и девочка. Вначале он работал в газете, потом ушел из редакции на вольные хлеба. К заработку хлеба насущного ни он, ни его жена, учительница русского языка и литературы, особой тяги не испытывали, поэтому жили соответственно, т. е. впроголодь. А тут еще рыночная экономика свалилась. Жена не выдержала такой жизни и повесилась. Он продал за долги оставшуюся еще от родителей квартиру. Детей его друзья пристроили в приют. А сам он уехал из Москвы и устроился истопником в каком-то колхозе в Вологодской области. Через пять лет спился и умер. Мне позвонили из колхозной конторы и попросили приехать, забрать его архив, который он завещал мне, и по возможности помочь деньгами на похороны. Не хочу описывать каморку, где он жил эти годы. Скажу только, что наша камера раз в сто комфортабельнее, чем его жилище. Но какие пронзительные стихи, какую филигранную прозу он после себя оставил. И, самое удивительное, когда я сопоставил по датам написание его произведений с вехами его собственной жизни, то ужаснулся. Он вначале выдумывал жизнь своего героя, а потом удивительным образом с ним самим происходили события, аналогичные выдуманным, только в гораздо более жестком, более жутком виде. Из автора он сам превращался в персонажа. Только с более трагичной судьбой. Прежде я и сам баловался изящной словесностью, но после этого своего открытия зарекся. И вовсе не из боязни, что не смогу так написать, – страшно заплатить такую цену за успех. После похорон я вернулся в Москву и отнес архив своего друга в издательство. Все его вещи издали тут же, с колес. Они стали бестселлерами. Вон и у вас в стопке виднеются его книги. Его дети давно уже живут за границей, учатся в дорогих частных школах. Весь отцовский гонорар регулярно переводится на их банковские счета. Себе от издания его книг я не оставил ни копейки. Но, признаюсь вам первому, сохранил у себя один только его набросок романа, который он так и не успел дописать. Уже больше десятилетия я начитываю литературу, какую только можно достать у нас и за рубежом по этой теме, сотни раз прокрутил в голове композицию, сюжет, диалоги, до мельчайших деталей продумал мотивы поступков моего героя. Как сделал бы это мой друг. Но вот чтобы так, как вы, сесть и начать писать, я не могу решиться. Боюсь расплаты.