Антонина Штраус - Мой друг девочка Страница 4

Я надеялась отложить разговоры о мальчиках хотя бы лет до четырех, но Динка в свои два с половиной решила, что самое время. А ведь есть счастливые родители, у которых дети в этом возрасте еще не говорят! За обедом Динка заявила задумчиво: «А где мой мальчик?». Я сначала не поняла, переспрашиваю: «Филиппок? Кукла?» А она мне в ответ: «Не-е-ет! МОЙ мальчик?» Выясняется, что, насмотревшись «Бременских музыкантов», она задумалась о любви. И теперь объясняет мне: «В мультике были мальчик и девочка. Понимаешь? А где мой мальчик?»

Я (опешив): «Вот подрастешь, и у тебя тоже будет мальчик».

Динка (удовлетворенно): «Он будет таскать меня на ручках».

– Надеюсь, все-таки носить, а не таскать, – с робкой надеждой заключила я.

Все-таки женщины – они и есть женщины. Что маленькие, что старенькие, что вполне зрелого возраста – всем подавай большую любовь и пару коньков в придачу. Один раз мою соседку обворовали. Она, женщина уже постбальзаковского возраста, скоро отметит 60-летний юбилей, на вокзале случайно оказалась в толпе цыган. Один молодой человек придвинулся к ней и говорил что-то, бросая страстные взоры и прижимая руку к сердцу. Деньги – правда, не очень большие – у нее в это время вытащили. Но Лидия Семеновна не расстроилась, а с придыханием рассказывала мне, какие глаза были у того цыгана: «Не поверишь, как шоколадные солнышки!» Что я могла ответить? Действительно аппетитно.

Для мужчин любовь совсем другое дело, что-то вроде шахмат. Знаете, где все время «белые начинают и выигрывают»: стратегия, тактика, подсчет потерь, неожиданные гамбиты. Главное, чтобы король остался на своем месте, а королевой можно при случае и пожертвовать. Когда я пытаюсь подвигнуть своего мужа на разговоры о любви, он отбивается разными примерами из мира животных – в юности мой супруг хотел стать биологом. В последний раз муж, вместо того чтобы утешить, сказав, что жизнь без меня ему не мила, рассказвал мне душераздирающие истории про муравьев.

Вот кто, оказывается, понимает толк в любви. Муравьи занимаются сексом (нет, не сексом, конечно, а любовью!) только один раз в жизни, причем в воздухе. И кто там говорил о рожденных ползать – все ерунда на постном масле! Специально отращивают крылья и взмывают в небо. А потом падают. Самка отгрызает себе крылья (здесь я не выдержала и начала мелко кивать на манер китайского болванчика. Разве мы, женщины, не наступаем на горло собственной песне, не переводим крылья на подушки и не начинаем копошиться в быту?!) и съедает самца. (Я резко перестала кивать и сделала сочувственное выражение лица. Ну что тут скажешь? Тоже бывает.)

После этого обескрылевшую самку находят рабочие муравьи и начинают строить вокруг нее муравейник, а она откладывает яйца – или как там это называется. Одного-единственного акта любви матке хватает, чтобы всю жизнь производить новых муравьев. (Я испустила лирический вздох. У людей любовь тоже оплодотворяет работу всей жизни. Вот Тургенев, например, влюбился в Полину Виардо и потом всю жизнь писал романы. Про обычных смертных я и не говорю. Влюбились в юности, и пожалуйста – жизненный путь ясен: свадьба, дети, морока с садиками, работа по свободному графику. То есть одна-единственная влюбленность может определить все дальнейшее существование.)

Интересно, Окуджава знал о воспроизводстве муравьев, когда писал свою песню «и муравей создал себе богиню по образу и духу своему»? Наверняка догадывался. Нет, ну почему я не муравей? Во-первых, у них все четко: ты знаешь, как надо поступать, чтобы было правильно, что тебе предназначено судьбой и зачем ты вообще появился на свет. Во-вторых, есть неземная – в прямом смысле этого слова – любовь, приключение и риск. В-третьих, кроме любви есть еще и обустройство дома, радость материнства и вообще полный матриархат. А что немногие самки до этого доживают… Можно подумать, у нас все гладко!

Найдите хоть одну женщину, которая хотя бы раз в жизни не мечтала, чтобы все мужики куда-нибудь провалились. Ха! Даже если мне ее покажут, все равно не поверю, разве что она всю жизнь провела в женском монастыре или с детства хотела стать мальчиком. Муравьи нас и в этом понимают. Ученые обнаружили, что в ходе эволюции возник вид муравьев, которые полностью отказались от секса. Они размножаются клонированием, и все самки являются точными копиями своей королевы. Это первый известный науке вид, который полностью перешел на неполовое размножение. К тому же эти муравьи – отличные садоводы. Они выращивают мхи, которыми потом питается колония.

Так вот живешь и не знаешь, что все твои мечты муравьи уже воплотили в жизнь.

15 декабря 2010 года

Рассказала Марине о наших гендерных заморочках. Она согласилась, что детские влюбленности – ужаснейшее испытание для родительских чувств, хотя окружающим они кажутся несерьезными. В качестве примера вспомнила старшего сына. «Когда он сидит весь такой печальный и руки у него вздрагивают, мне хочется диким безумным кальмаром помчаться в школу и разнести там все в пух и прах, – призналась Марина. – Хотя как психолог я понимаю: это просто необходимый этап, все через него проходят».

В конце концов мы выплыли из душераздирающих тем в более спокойные воды.

– Помню, Ромка учился классе в третьем. Мы с ним выходим из лифта, сын поет – громко, с выражением: «Что же мне делать со своею любово-о-ой?» А рядом в квартиру заходит помятый мужик, явно мучимый похмельем. Посмотрел на Ромку и говорит: «Парень, мне бы твои проблемы!»

Понимание на троих

Марине сегодня исполнилось 33 года. Возраст Христа. Она получила подарок, а заодно и я. Впрочем, думаю, тут нет места случайностям. Мы шли и говорили о жизни и смерти, и вдруг ощутили Присутствие. Марина сказала: «Помнишь, в Библии сказано: „Храм там, где двое собрались во имя отца моего“. Он сейчас среди нас, правда?» И я хотела сказать «правда», но промолчала. Наш разговор вдруг замкнулся, как будто подсоединили давно собираемую цепь, и в безжизненных проводах возник ток. Проскочила искра. Над городом висел смог, так что не было видно солнца и в сером тумане терялись стены ближнего дома, но нам дышалось удивительно легко. Мы обе ощущали свободу. Хотелось раскинуть руки и пронизывать ими пространство, словно лучами. И оно, это пространство, действительно было бесконечным, а в груди рождалась сила.

Это был миг, ослепительный и даже осиянный, но и обыденный. Уже в следующую секунду мы катились вниз с горы, судорожно стараясь сохранить, удержать невероятное ощущение в закромах памяти. Обидно: с нами случилось чудо, но мы так до конца и не поверили в него. Чуть не сказала «как будто». Но все-таки удержалась. Наверное, мы не совсем пропащие. Может быть, в этот момент вокруг нас собралось плотное кольцо духов – темных и светлых, лопоухих и бородавчатых, бесплотных и подметающих пыльный асфальт кружевной сорочкой. Они «болели» за нас, проталкивались в первый ряд, со всех сторон к ним бежали все новые и новые, скоро их набралась целая толпа. Возможно, эта толпа уместилась бы на острие иголки, а может, заняла бы целый континент. Некоторые делали ставки, а кто-то радостно взмывал в небо, вереща: «Слышите? Это моя правнучка! Вот! Додумалась! Правнучка-то, а?» Один из них отчаянно и безнадежно кричал что-то нам в ухо, и его устало одергивали: «Ну что ты надрываешься? Ясно же – не услышат. Помолчи – не видишь, они о важном».

И казалось, что кто-то в белом шел на полшага позади нас, чуть улыбаясь в бороду и вроде бы не обнимая за плечи, но нам казалось, что мы ощущаем это объятие.

17 декабря 2010 года

Банальный прием – письма с того света. Я рыдала над ним еще у Ромена Гари. И все же мысль о неизбежном конце вызывает в моей душе смутное желание чего-то похожего. Что бы я стала делать, если бы узнала, что скоро умру? Я задавала себе этот вопрос тысячи раз, горестно глотая слезы и смиряясь с неизбежностью конца. Я звонила своим школьным любовям, пытаясь выплеснуть на них те остатки нежности, которые с давних пор хранила где-то между желудочком и предсердием. Я обжиралась деликатесами, грабила банки, рыдала в подушку, отчаянно молилась и жертвовала деньги на благотворительность. А еще писала письма дочери. Я понимала: надо написать много писем – чтобы она получала весточки от меня хотя бы до совершеннолетия, но когда мысленно бралась за перо, мысли уходили. Что сказать этому совсем-совсем отдельному от меня, но такому родному человеку? Что я всегда хотела быть – непростительное желание для матери! – самой любимой ею? Что постараюсь быть рядом так долго, сколько смогу? Но как обещать, ведь я не знаю, буду ли где-то вообще? И самое страшное – станет ли меня по-прежнему волновать ее судьба?

Что я понимаю, как больно и трудно, и здорово жить, когда тебе 10, 15, 18? Что я сама помню, как… Я удивительно мало помню о том, как быть ребенком, черты моего детства расплываются перед глазами, полными слез.