Лев Усыскин - Русские истории. Рассказы Страница 4

Не помню, сколько времени пребывал я в таковом состоянии духа – должно быть, все же не слишком долго, ибо в таком случае кипевшая во мне энергия нашла бы тот либо иной для себя выход – всего вернее, я принялся бы делать вопросы, столь же неумные, сколь и неуместные, – и тем, наверное, бесповоротно уронил бы себя в глазах занятых исполнением возложенного на них долга офицеров. По счастью, этого не случилось. Помню только с достоверностью, что вывел меня из такового чрезмерного возбуждения, взявши под руку и принудив пройти с ним вместе несколько шагов, сам генерал Чухломской. «Ну, молодой человек… вы, я вижу, горазды все близко к сердцу воспринимать… так нельзя, ей-богу, нельзя… это ж ничего, ровным счетом, ничего сверх обыкновенного – в полной мере предусмотренные уставами военные будни… да, именно так: военные будни и ничего больше!.. сегодня они нас – стало быть, завтра мы их непременно… а как же иначе?.. только таким путем…» Его голос сделался по-семейному ласковым: «Вы лучше не берите все это себе в голову, юноша… а скажите мне вот что… скажите мне, как там Дрезден?.. не правда ли, изумительный город?.. жемчужина, просто жемчужина!.. мы там стояли неделю… одну лишь неделю, увы!.. лишь неделю, да… изумительный, бесподобный город: Данциг перед ним – никакого сравнения: что моя Минаевка, все равно!..» Я принужден был едва не подавиться своим недоумением: в этот грозный момент беседовать о красотах Дрездена! Когда враг, быть может, уже ступил на наш берег, и русские солдаты, как никогда прежде, нуждались в опытном и отважном руководстве! Однако ж я, стараясь соблюдать правила вежливости, отвечал, хотя и немногословно, на все обращенные ко мне вопросы – в этой более чем странной беседе, не прерываемой ни рапортом, ни приказом – словно бы вокруг и вправду была какая-нибудь Минаевка! Так, в непринужденном разговоре, мы пересекли площадку из конца в конец и вновь остановились возле полковника Деревлева с его неизменной зрительной трубой. «Что ж, Василий Дмитрич, пора выводить отсюда драгун, как ты прикажешь?.. или обождем еще маленько?..» Генерал на миг задумался. «А что – давай, выводи, Андрей Семеныч, выводи… много ли их осталось еще в таком-то пекле… выводи… передай Мезенцеву, чтобы прикрывал вас со своими егерями, и выводи…» Деревлев отдал трубу ординарцу и повернулся к лошадям: «Эх, Василий Дмитрич, одно жаль – поесть не дали супостаты… от самого утра куска во рту не лежало – а тут как раз Савелий куропатку испек…» В подтверждение своих слов полковник кивнул на стоявшего тут же растерянного молодого денщика, чье лицо было изрядно выпачкано копотью. Генерал Чухломской рассмеялся. От денщика и вправду несло изжаренной на костре дичью.

Примерно полчаса спустя, оставив батальон каргопольских егерей для прикрытия арьергарда, генерал Чухломской отдал приказ отходить к Хемницу. Решив не дожидаться, пока свернется ставка, я пожал на прощание руку приветившему меня первым адъютанту, пожелал ему удачи и, вскочив в седло, двинулся вверх по склону уже знакомой мне каменистой тропкой.

Зрелище, представшее моему взору, едва я выбрался, наконец, на дорогу, в миг единый лишило меня остатков недавней душевной бодрости: зрелище это, удручающее и непостижимое, было – отступающая русская армия, безмолвная и беспорядочная.

На всем протяжении дороги группами по двое-трое, а то – по одному даже брели легкораненые, всякий раз ужасая непривычный глаз видом сочащейся сквозь наспех сделанные повязки крови. Они двигались медленно, молча останавливаясь и сторонясь, также беззвучно пропускали мимо редкие повозки, словно бы на плечах у них не висели превосходящие в силе французы. Оглянувшись, я различал иногда их лица: безразличные ко всему лица изможденных людей, для которых уже не было вовсе на свете многого из того, что еще совсем недавно составляло самую сущность их бытия – уставы, артикулы, начальство, товарищи, сама война…

На том месте, где некогда я обнаружил русский обоз, специальная команда занималась тем, что рассаживала людей по повозкам, каковых, впрочем, едва ли могло хватить на всех в них нуждавшихся, – ибо все новые и новые раненые прибывали со стороны реки. Найдя какого-то унтер-офицера и заручившись невнятным кивком его головы, я принялся помогать солдатам, которые, слава богу, отнеслись к этому, как к должному – не выказав ни удивления, ни насмешки…

Не помню, сколько времени я посвятил данному занятию, – должно быть, не слишком много, ибо обстоятельства понятным образом требовали ото всех изрядной проворности, – скажу лишь, что самому мне все показалось длившимся единый миг, вернее даже – длившимся единый миг безвременья, когда Господь, как некогда, во времена Иисуса Навина, способен, в угоду своим возлюбленным чадам, направлять непререкаемый ход часов вспять. Словно бы все происходило в полном молчании, – тогда как на самом деле воздух вокруг был буквально пересыщен сонмищем различных звуков: от не смолкавшей ни на миг канонады за рекой до леденящих душу стонов и хрипов, а также взрывающейся то тут, то там частыми короткими сполохами злобной, в сердцах, ругани.

Раз, помогая сдвинуть с места повозку, застрявшую колесом в сокрытой от глаз яме, я едва успел отпрянуть, избежав печальной участи быть раздавленным мощной драгунской лошадью, – подняв глаза, я, к удивлению своему, узнал в конном того самого солдата, которому давеча адъютант генерала Чухломского наказал позаботиться о моем Барсе. Вместе с тремя своими товарищами он поддерживал рукой сооруженные из подручных средств носилки, провисшие под тяжестью чьего-то маленького и беспомощного тела. Не слишком церемонясь, драгуны прокладывали себе путь во всеобщей суете; затем, достигнув цели, они остановились, после чего, передав на время носилки двум обозным солдатикам, спешились и, подхватив вновь свою ношу, принялись осторожно укладывать её на устланную соломой рессорную коляску, неведомым образом оказавшуюся среди армейского имущества. Когда они закончили свой труд, я смог, наконец, разглядеть лицо лежащего на носилках – и ужаснулся, узнав полковника Деревлева. Но сколь разительно переменился теперь его облик! Старый полковник, еще совсем недавно бывший образцом невозмутимости, теперь стонал, мотая из стороны в сторону маленькой седой головой, сквозь расстегнутый мундир виднелась белая, надорванная от ворота сорочка… Кажется, я незаметно для себя самого подошел ближе, ибо чуть погодя вполне отчетливо разглядел его сухие, ставшие почти бескровными губы, шептавшие в беспамятстве: «полегче, голубчики, полегче…» Я непроизвольно отшатнулся…

Обернувшись, я вновь столкнулся с моим знакомым драгуном, однако на этот раз – глаза в глаза, так, что он не мог меня не заметить. Действительно, легкая гримаска удивления на миг озарила его устало-безразличное лицо и затем исчезла без следа: «А, это вы, Ваше Благородие… что ж вы – ехали бы себе в Хемниц, бога ради… чего вам здесь… здесь и без вас, не ровен час, хлопот не оберешься…» Сказав это, драгун взял под уздцы своего коня и, отойдя на несколько шагов, вскочил в седло. Я принужден был посторониться. <…>

8.01.94, 21.11.98 – 26.12.98

Биография Пушкина

Помнилось потом смутно – детство у Елоховской, двухэтажная тишь…

В тиши город лежал бестолково, меры не зная: татарский, забытый, будто и не город вовсе – уездные усадебки вкось да вкривь, едва ли не грибы растут – и тут же развалы всяческого мусора, рожи немытые разносчиков и нищих – и над всем этим черствеют на солнце пятиглавые кренделя времен Алексея Тишайшего… скука…

Скука… столичный фельдъегерь промчит его на «пади!» – и летит себе дальше – в Крым, в Бессарабию, в Новочеркасск, город же плывет, как и прежде, в навозе да в глухом колокольном перезвоне: лают собачки, скрежещут о поребрик экипажи – и даже хвастает собственным университетом, словно краденым…

С детства глядел – букою; отец – поручик, вертопрах, фронда; племя угасающее, жизнь расточать гораздое по гостиным да по домам веселым… суета…

В царствование Павла Петровича эдакое брюзжание мышиное – отблеском предыдущего правления; в собственном же дому – гам и конфуз… слуги непутевы… скандалом переваливая с тенора на фальцет дни тянутся…

…стоит, однако, сюда же присовокупить знакомства галантные – уже через дядю-стихотворца, коему и Париж рукоплескал, – чьим предпочтением сердечным сам Карамзин Николай Михайлович рад бывал воспользоваться…

С детства учили – как-нибудь… без пряников, без зуботычин… в отцовской библиотеке пропадал, забытый всеми, – в лукавстве упражняясь, исполненные лукавой антиквы страницы перелистывал… вольности чувств внимая, вбирая французской речи колкий мед…

В те годы – Сперанского витийство; удачливый попович Россией ворочал, рукава засуча: как прежде, как при Петре-Колоссе. Среди иных веяний – лицей; заведение незаурядное, государевым попечением призванное лучших фамилий неокрепших недорослей от барской косности ограждать, просвещением наук ум верткий и горячий устремлять державного служения во имя…