Александр Морозов - Московский Джокер Страница 4

И вот незнакомый мужской голос по телефону сказал: «Марло убили. Поезжай к нему. Если хочешь узнать, кто да что, действуй по обстоятельствам».

И он позвонил сначала Валентине, а потом поехал к Марло. Там ему дали по голове, втащили в квартиру и оставили в покое. А Марло действительно убили. О’кей. Вопросы, конечно, были. Первый и основной: кто и за что убил Марло? А из этого, основного, распускался уже и целый венчик вторых-третьих-четвертых.

Кто ему звонил? Нет, это даже не шестнадцатый. Почему ему позвонили? Начнем с примитива. Некто обнаружил труп Марло. Ага, значит, не просто некто, потому что обнаружил в его квартире. Значит, имел туда доступ. Ну, один из его приятелей, один из собутыльников со Смоляги, допустим, для простоты. Откуда он имел ключ? Здесь два варианта. Первый: это родственник или очень близкий, давнишний кореш. Ведь Марло частенько неделями, а то и месяцами отсутствовал в Москве. Квартира пустовала. Ну, по дружбе, ключ мог на это время передаваться. Вариант второй: человек мог быть вполне случайный. Позанимались у Смоляги пивком, затем Марло пригласил к себе. Задавили бутылочку. Не хватило. Напарник пошел за горючим. Нет, второй вариант не склеивается.

Зачем, посылая случайного друга на десять минут в магазин, отдавать ключ? Может быть, Марло прикидывал, что может отключиться и не услышать звонок? Но для этого такому бизону, как Мартин, надо ну очень уже принять.

Алекс оглядел гостиную. Прошел на кухню. Нет, и не похоже. Наметанным взглядом он определил, что ни о какой пьянке, тем более грандиозной, которая могла бы иметь место в этой квартире несколько часов назад, и речи не идет.

Убрали следы? Все протерли, вымыли и расставили? Может быть. В случайного пьянчугу со Смоляги верилось с трудом. Как и в то, что Валентина случайно сидела в прошлую ночь на своем балконе и заметила Марло, случайно вышедшего погулять в три часа ночи. Правда, у этого случайного пьянчуги были и некоторые преимущества. Во-первых, если он со Смоляги, то мог иметь телефон Алекса. С кем только там, в чаду и гаме, не обменивались они телефонами. Алекс пользовался в пивной репутацией солидного мужчины, умеренно пьющего и с положением. С каким именно, с этим никто там никогда и ни к кому не лез. С положением – это значит, не бомжа беспросветная, пьянь беспробудная. С положением – это значит появляется мужик в коллективе, выпьет, постоит, потолкует и побежал в город по делам. И значит, при случае может что-нибудь предпринять. А во-вторых, что более важно, посылка гонца в магазин объясняла проникновение в квартиру убийцы. Одного или нескольких. Звонок в дверь, Мартин открыл… остальное понятно. Нет, опять не очень. Если дал ключ, то зачем звонить? Допустим, хозяин квартиры мог подумать, что у гонца не получается с замком. В первый раз все-таки открывает. Но тогда естественно, подойдя к двери, небрежно этак окликнуть:

– Ты, што ль, Хмырь? Чего, открыть не можешь? – И что же ему ответили? Ничего не ответили? Или ответил другой, но тоже знакомый хозяину голос? Или даже сам Хмырь, но уже стоявший под дулом или ножом, как стоял какой-то час назад сам Алекс, под стволом Хорька? Впрочем, в этом последнем случае совершенно невероятно, чтобы самого Хмыря отпустили с миром, а не замочили вместе с Марло.

Впрочем, все это в предположении, что он, Алекс, рядовой, частный гражданин, кем он, чем дальше, тем увереннее, и считал себя в течение последних двадцати лет. Если же он все еще выпускник Училища, то ни о каких дешевых случайностях речи не идет. В этом случае кому-то необходимо, чтобы состоялось серьезное расследование и чтобы провел его именно он, Алекс. А еще это значит, что и сам Мартин Марло был личностью непростой. Зачем-то он играл столько лет роль шута горохового в знаменитой московской пивной.

6

Следователь Никонов, отпустив третьего допрашиваемого, подписал третий протокол. Самолично вытряхнул пепельницу в корзину для мусора и открыл окно. Расстегнул фирменный китель и с хрустом потянулся. Немного подумал, чему-то улыбнулся про себя – наверное, тому, что на сегодня с делами покончено, подошел к двери и запер ее на два оборота ключа изнутри. Затем подошел к сейфу, открыл его и извлек стоявшую у самой задней стенки початую бутылку молдавского коньяка. Налил себе треть стакана, а затем доплеснул до половины.

Все это дело яйца выеденного не стоит. Потому что ничего не стоит и сам клиент. Никонов еще утром, после первого допроса, осторожно, через знакомых, позвонил туда-сюда и выяснил, что ни в каких солидных учреждениях Мартин Марло в штате не значился. Разумеется, он мог быть в списках, которые не только что по телефону, а и вообще не предъявляются. Никогда и никому. Разве что новому шефу. Да и то не всегда и не в полном объеме. Списки тайных агентов, некоторых тайных агентов, хранились даже не в компьютерах, а в головах заматерелых отставников, мирно доживающих свой век на подмосковных дачах. Неприкосновенный запас на черный день икс, на все скорбные дни нашей жизни.

Марло – секретный агент? Ха-ха. Годы напролет выстаивал в скверике у пивнушки, трепался направо и налево, фанфаронил и загибал, совал всякой пьяни сомнительные документы. Конечно, в его байках чувствовались некие осколки какого-то знания. Ну да это мало ли?

Может, от дружков набрался, таких же, как он, хвастунов и керосинщиков. А может, и самого его в молодые годы несколько раз использовали. По мелочам. На подхвате.

Нет, с этим делом все. Все три протокола немедленно пойдут в бумагорезку. И далее на измельчение, под сырье, для нового картона. Кассета с записью всех трех допросов у него в кармане. Вот ее-то он и отдаст заказчику. И никаких более следов сегодняшнего расследования оставаться не должно. Потому что сегодня следователь городской прокуратуры Никонов занимался частным делом. Выполнял частный заказ. Использовал служебное положение… в бескорыстных целях.

Никакой выгоды он из этого не извлечет, потому что попросила его об этом сегодня утром его теща, Виктория Николаевна Рейнгольд. Такую тещу ослушаться – себе дороже. Когда-нибудь он скинет это иго.

Он, Петр Никонов, провинциал и тугодум, поднимется по всем должностным ступенькам, укрепится и прорастет. И вот тогда-то он и заявит этой столичной штучке, своей порченной-переперченной женушке: «Выбирай! Или я или Виктория!» Но сейчас, сейчас об этом и думать не моги.

Утром ему позвонила с дачи Рейнгольдиха и сказала:

– Петр! Есть такой выпивающий мужик, звать Мартин Марло. Вернее, был. Сегодня ночью или под утро его убили. Мне надо, чтобы ты провел неофициальное расследование. Он много лет был завсегдатаем пивной на Смоленской. Знаешь, это через Садовую от МИДа, чуть наискосок. Там еще такой скверик. Опроси его дружков-алконавтов, может, кто что слышал.

– Да зачем вам… – начал было Никонов, но Викторию, как всегда, нельзя было остановить.

– Он связан с нашей родней. Кое-кто интересуется. Все же некрасивая история. Тебе-то что? Главное, чтобы это по документации у тебя не проходило. Возьмешь на магнитофон, а запись отдашь мне.

И пока добирался в метро до работы, Петр Никонов время от времени теребил свой нос. Видно уж на роду ему написано оказываться в подобных дурацких положениях. С одной стороны, он, разумеется, был обязан доложить своему начальству о планируемых допросах. (Хотя и это дико звучит, ибо это именно начальство могло ему поручить расследовать некое убийство. А он-то тут при чем со своей инициативой?) С другой же стороны, Виктория и сама начальство. И если работу в крайнем случае можно было сменить, то ослушаться Викторию значило потерять жену, рыжую красотку Римму, а за этими двумя чертовыми бабами стояли московская квартира в центре, две громадные дачи и, что самое главное, связи, связи и связи.

Отец Виктории, Николай Рейнгольд, был генерал-лейтенантом царской армии. При этом, какого рода войск или какого рода военной или околовоенной специальности, по крайней мере при Петре, не уточнялось. И что самое удивительное, наличие такого знатного и стопроцентно идеологически чуждого предка никогда в семье не скрывалось.

То есть не только в последние, перестроечно-переверточные времена, но и многие-многие годы до этого. И фотография генерала Рейнгольда – с росписью лихими завитушками на обороте картона – светопись Ф. Наппельбаума, – с высоким, жестко накрахмаленным воротничком, с роскошными усами а ля Фридрих Ницше, – не пряталась по антресолям, а гордо красовалась на трюмо, в гостиной квартиры Виктории.

И при этом никаким уплотнениям, не говоря уж об иных преследованиях, эта весьма широко живущая семейка никогда не подвергалась. Более того, в начале тридцатых, невзирая на железный занавес, Виктория спокойно выехала в Париж, где несколько лет прожила у своих родственников, выходцев из Грузии, а в конце тридцатых так же спокойно вернулась в Москву. Более того, внучка таинственного генерала, Римма, спокойно поступила на юридический факультет МГУ и закончила его ничуть не менее уверенно, чем сын рабочего класса и трудового крестьянства Петенька Никонов. Поистине, за что боролись? Так мог бы возопить студент Никонов, впервые попавший в их роскошные подмосковные особняки. Но его осторожного провинциального ума хватило на то, чтобы задавать подобные вопросы про себя.