Алексей Пшенов - Шесть, шесть, шесть… Страница 4

– Предмет математики настолько серьезен, что полезно не упускать случаев, делать его хоть немного занимательным. Б. Паскаль, – прочитала Оля эпиграф на титульном листе подаренной книжки. – Пап, а кто такой этот Б. Паскаль?

– Блез Паскаль – это гениальный математик, философ и богослов, живший во Франции во времена трех мушкетеров. Математикой он увлекался с детства и в твоем возрасте так сформулировал теорему о сумме внутренних углов треугольника: три угла папиной шляпы равны двум углам его письменного стола, – улыбнулся отец. – Хотя вы еще не проходите геометрию, и ты вряд ли поняла в чем тут смысл.

Девочка обиженно надула губы, нахмурила лоб и отвернулась.

– Не обижайся, – Анатолий Коваленко подошел к дочери и нежно положил руку на ее детское плечо. – Паскаль был гений, а его отец не хотел, чтобы сын был ученым. Он видел его крупным чиновником, вроде себя и не поощрял увлечение математикой. Вот маленький Блез и изучал геометрию таким прикладным путем.

Оля неожиданно рассмеялась и повернулась к отцу.

– Я все поняла! Это все равно, что три угла «русской пирамиды» равны двум углам бильярдного стола!

Анатолий Коваленко покраснел от радости и смущения. Он не был заядлым игроком, но любил в выходные дни провести час-другой в офицерском клубе за игрой в «русскую пирамиду». Оля, невзирая на запрет матери, часто увязывалась вслед за отцом, чтобы считать очки на упавших в лузу шарах.

– Ты прямо новая Ковалевская! Надо было назвать тебя не Олей, а Соней!

– Ой, не могу! Соня! Соня Ковалевская! – неожиданно задразнился рисовавший за письменным столом Егор.

– Я вовсе не соня!

– Нет, ты соня! Ты никогда по утрам вставать в школу не хочешь!

– Я не соня!

Девочка уже хотела накинуться на брата с кулаками, но отец вовремя встал между детьми.

– Соня – это уменьшенное имя от Софьи, что означает «мудрость». Софья Ковалевская была выдающимся русским математиком. Она жила в прошлом веке и стала первой в мире женщиной – профессором математики.

– Я не хочу быть никакой Софьей Ковалевской! Меня зовут Оля Коваленко! – с недетским упорством отчеканила девочка.

– Конечно, тебя зовут Оля, – успокоительно согласился отец.

– Ковалевская! – ехидно добавил выглянувший из-за его спины Егор.

Девочка запустила в брата только что полученной «Математической шкатулкой». Егор увернулся, и книга упала на письменный стол, опрокинув акварельные краски и расцветив комнату разноцветными брызгами. Мальчику пришлось до вечера отмывать размазанную по обоям абстракцию, и с тех пор он, желая чем-нибудь досадить сестре, называл ее Ковалевской. Оля сначала злилась и обижалась, но с возрастом привыкла, и ей даже начало льстить сравнение с такой выдающейся женщиной.

Таким образом, Олино будущее было для бабушки абсолютно ясно. Свой первый год в Москве девочка проучилась в обычной школе, а потом бабушка, используя свои оставшиеся связи в отделе народного образования, перевела ее в престижную физико-математическую школу. Учеба Оле нравилась, и она быстро привыкла к ежедневным часовым поездкам на другой конец огромного города. Она участвовала и побеждала в районных, городских и даже республиканских олимпиадах, и после школы без труда поступила на мехмат МГУ. Впрочем, в начале девяностых туда никто особо не стремился. Окончив мехмат с красным дипломом, Ольга пошла на работу в крупный академический институт, где через четыре года защитила кандидатскую диссертацию и почти сразу приступила к работе над докторской. Еще во время учебы она начала встречаться со студентом юрфака Виктором Астаповым. Их легко предсказуемый роман длился восемь лет и закончился шумной и веселой свадьбой после того, как Ольга защитила кандидатскую, а Виктор получил собственную адвокатскую практику. Словом, устроенная и размеренная жизнь Ольги Коваленко была «похожа на фруктовый кефир», и ее это вполне устраивало.

Совсем другое дело было у ее брата. Педагогические навыки бабушки в области профессиональной ориентации не приносили никаких результатов. Десятилетний Егор понятия не имел, кем хочет быть, но абсолютно твердо знал, кем не хочет. Он не хотел быть военным, учителем, врачом, инженером и вообще кем-либо из предлагаемого бабушкой списка профессий. Но однажды после просмотра очередного выпуска «Клуба кинопутешествий», мальчик неожиданно заявил, что хочет стать таким же путешественником, как Юрий Сенкевич, и объехать весь земной шар. Бабушка тут же воспользовалась моментом.

– А ты знаешь, что Сенкевич по образованию врач?

– Врач? – разочарованно переспросил Егор, и детский кумир моментально упал со своего пьедестала. – А я думал он настоящий путешественник.

– Он хирург, как твоя мама.

Дальше бабушка стала весьма аргументировано убеждать внука в том, что профессия врача, а особенно хирурга, это кратчайший и вернейший путь, ведущий в самые увлекательные и таинственные экспедиции. Через час Егор покорно согласно головой и сказал, что после школы обязательно будет поступать в медицинский институт.

– Вот и молодец! Профессия врача самая гуманная и уважаемая на свете. Может быть, ты станешь таким же знаменитым хирургом, как Николай Пирогов, или…

Бабушка не успела договорить, как комнату заполнил ехидно-дразнящий хохот Оли.

– Ой, не могу! Знаменитый хирург Егор Пирогов!

Мальчик, не вступая в дискуссию, молча запустил в смеющуюся сестру тапочкой.

– Пирогов! Пирогов! – продолжала дразниться Оля, выбегая из комнаты.

– Соня Ковалевская! – обиженно выкрикнул Егор, и бросил ей вслед вторую тапочку.

– Дети, немедленно прекратите это безобразие! – впервые повысила голос обычно мягкая и ласковая бабушка.

Так у одиннадцатилетнего Егора появились профессиональная установка и домашнее прозвище Пирогов. Приехавший через несколько месяцев в отпуск отец был так обрадован выбором сына, что даже произнес за ужином небольшой экспромт на тему: «хирург – профессия настоящих мужчин».

– Единственным исключением была твоя мать, и я думаю, что ты будешь достоин ее имени! – Анатолий Коваленко окончил свою речь и расцеловал сына в обе щеки.

Егору захотелось заплакать. Он понял, что будущее его предрешено, и отступать ему теперь некуда. Следующий учебный год мальчик встретил в школе с углубленным изучением химии и биологии. Сначала на новом месте Егору не нравилось абсолютно все: от ботаников-одноклассников до невкусных школьных обедов. Особенно его угнетали утренние поездки на метро с двумя пересадками и необъятные домашние задания, не оставлявшие свободного времени даже в выходные. Но социум диктовал свои законы, и постепенно Егор втянулся в новый график. Если он и не научился получать удовольствие от преодоления трудностей, то, по крайней мере, научился не ныть и не пасовать.

– Терпи Пирогов – знаменитым хирургом станешь, – подтрунивала Оля над братом, до полуночи просиживавшим над учебниками.

– Я-то стану. А вот ты, Ковалевская, чем собираешься прославиться? Нынче женщин-профессоров пруд пруди.

– А я стану женщиной-академиком, – самоуверенно отвечала Оля.

– Ну-ну.

Однако, не смотря на прилагаемые усилия, Егор не блистал никакими достижениями ни в химии, ни в биологии, ни в каком-либо другом предмете. Его не посылали на олимпиады, правда, и не бранили за неуспеваемость, он всегда и везде был неприметным середнячком. При поступлении в институт он оказался в самом конце списка зачисленных абитуриентов. В институте Егор учился так же тяжело и неприметно, как в школе. В его зачетке не было «отл.» только «хоры.», часто перемежаемые «удами». В итоге, получив диплом, мечтавший о солидном институте типа «Склифа» или Вишневского Егор остался в той самой малопочтенной городской больнице, где проходил последипломную интернатуру. Эта огромная, похожая на многопалубный океанский лайнер клиника изнутри напоминала печально знаменитую Обуховскую больницу, в которую когда-то свезли легендарного Левшу, и «куда всех умирать принимали».

Восьмое хирургическое отделение, в котором работал Егор, занималась как плановыми больными, так и пациентами, поступившими по «Скорой помощи». На первых порах молодой специалист ассистировал дежурным хирургам и занимался пациентами «Скорой», не требующими срочного оперативного вмешательства. Большая часть этих больных состояла из деградировавших и спившихся люмпенов, лишившихся работы еще в начале девяностых, и с тех пор, так и не нашедших место в новой жизни, зато заработавших панкреатит, язву или синдром Маллори-Вейсса. Это был крайне тяжелый и неблагодарный контингент, и отношение к таким пациентам было соответствующе пофигическое: повезет – выживет, а помрет – так помрет, никто о нем сожалеть не будет. Егор, еще не зараженный профессиональным медицинским цинизмом, несмотря на сочувственные усмешки своих коллег, старался помочь каждому бедолаге. И у него это удивительным образом получалось. У Егора Коваленко оживали и вставали на ноги даже такие пациенты, которые у других врачей обычно в течение суток переезжали из больничной палаты в морг. Работа со спившимися работягами, приносила Егору какое-то странное моральное удовлетворение, но никакой материальной благодарности он от нее не получал. Через год такого грязного и бесперспективного труда, когда молодой хирург стал всерьез задумываться о переходе в какую-нибудь тихую районную поликлинику, где, конечно, карьеры не сделаешь, но какую-никакую побочную копейку иметь будешь, заведующий отделением, после утренней пятиминутки пригласил Коваленко к себе в кабинет.