Кайркелды Руспаев - Горький аромат фиалок. Роман. Том первый Страница 4

– Бекхан, подбери лопату! – подскочив сбоку, заорал мастер, но Бекхана уже понесло, он уже не мог остановиться.

– Чего орешь! Подбирай сам и паши! А я пойду на обед, – бросил он в лицо мастеру и добавил, – Я не хочу гробить здоровье на этой проклятой дороге!

– Я понимаю тебя, но и ты пойми, Бекхан, ведь асфальт не может ждать, – сбавив обороты, попытался сгладить ситуацию мастер.

– Почему? Что сделается с ним на этом пекле? – возразил Бекхан и оглядел рабочих, ища у них поддержку. Но те молча выжидали, не осмеливаясь вступать в конфликт.

– Дело не в том, что с асфальтом что-то случится, а в том, что вы сорвали график! – отчеканил Пашин, – Теперь пеняйте на себя!

– Отчего был сорван график? – не сдавался Бекхан, – Сколько раз говорили: нельзя укладывать асфальт сразу после дождя! Кто-нибудь слушал нас? «Давай-давай!», «Быстрей-быстрей!» – вы разве что-нибудь кроме этого умеете? Вот и допустили брак, а теперь авралим. Виноваты вы – а расплачиваться должны мы?

И вновь Бекхан взглянул на своих товарищей и вновь не ощутил их поддержки. Пашин вместо ответа только дернул головой и повернулся к мастеру.

– Абукеныч, отправь этого демагога домой, – приказал он и бросил, не глядя на Бекхана, – Кадиев, ты уволен!

Бекхан остался стоять, бессильно сжимая кулаки, а мастер уже погнал рабочих, прикрикивая:

– Ну, чего стоим?! Концерт окончен. Или еще кто-нибудь хочет домой?

Желающих не нашлось. Рабочие, стараясь не смотреть на товарища-бунтаря, поспешили на свои места. Мастер поднял лопату Бекхана и встал на его место. Агрегаты, словно отдохнув во время короткой передышки, взревели с новой силой, и работа закипела. Бекхан махнул рукой и направился к вагончику переодеваться.

Пустой грузовик резво несся по гладкому свежеуложенному асфальту. Водитель, приветливый парень, поглядывал на Бекхана со смесью сострадания и уважения.

– Бесполезно! – заметил он.

– Что? – спросил, очнувшись от своих дум, Бекхан, – Что – бесполезно?

– Спорить с начальством, – пояснил водитель, – Потому что оно всегда право.

– Значит, нужно сдохнуть, да?! Молчать и издыхать? – сердито вопросил Бекхан, не то у этого шофера, не то, продолжая уже начатую полемику с собой.

Водитель пожал плечами.

– А чего добились? Остались без работы, только и всего.

– Ничего, найдется другая. Были бы руки, да здоровье, а работа найдется, – пробурчал Бекхан, сам не очень-то веря своим словам. Шофер покачал головой, сомневаясь.

– Не спорю, наверное, и найдется. Но ведь везде такие порядки. И везде одинаковые начальники…

– Да, конечно! Но меня б не вытурили, будь наши ребята дружнее, – сердито перебил водителя Бекхан, – Пока все будут рассуждать, как ты, справедливости не добиться, и с рабочими будут обращаться, как с рабами!

Шофер поспешил дистанцироваться, и от своего пассажира, и ото всех рабочих:

– Да я что! Мне все равно – я сам себе хозяин. Чем больше перевезу, тем больше получу. Обедаю, ужинаю, когда удобно.

И он замолчал, уставившись на черную асфальтовую ленту, уже исполосованную серыми полосами от пыльных шин. Бекхан отвернулся к боковому окошку. Глядел невесело вдаль, представляя, как отреагирует Майра на его внезапное увольнение. Пришло первое раскаяние, и он начал клясть себя за то, что не сдержался и полез в бутылку.

3

Владимир Павлов познакомился с Заманжолом и Бекханом в армии. Они были одного призыва, и их сплотило совместное противостояние наездам «дедов». В отличие от своих сельских друзей, Владимир был типичным городским сорванцом, участвовавшим во всех стычках и драках группировки своего микрорайона с такими же бандами из других районов. В школе он перебивался с двоек на тройки, но тупым не был и увлекался чтением приключенческих книг: Джека Лондона, Жюль Верна, Даниеля Дефо, Майн Рида, Александра Дюма, Эдгара По, Марка Твена, Артура Конан Дойла… – этот список авторов можно продолжать и продолжать.

Он мог бы учиться хорошо, но его подвижная натура не позволяла корпеть над учебниками; да в его бедовой среде с презрением относились к отличникам и хорошистам, и считалось доблестью наплевать на учебу. Но это не мешало быть постоянным абонентом школьной и городской библиотек, и Владимир был всегда развитее своих товарищей, прозвавших его «профессором Мориарти».

Родители его потом погибли; они разбились на только что купленной машине, когда он служил в армии. Владимир остался один, так как был единственным ребенком у родителей, приехавших в эти края по комсомольской путевке. Бекхан и Заманжол стали его родней, и после дембеля он поселился в их ауле. Но недолго там прожил – городской есть городской, жизнь аульская показалась ему скучноватой, а тут еще Заманжол уехал в город учиться, а Бекхан женился, да к тому же вечно пропадал в бригаде или в поле. Да Владимиру самому нужно было чему-нибудь обучиться, поэтому он вернулся в город и поступил в индустриальный институт, после окончания которого стал работать инженером на заводе.

Владимир женился на серьезной и рассудительной девушке, – продавщице из универсама; у них родилась дочь, которую он назвал Аленой в память о покойной матери. Алена росла смышленой и радовала Владимира с Татьяной, – так звали его жену, и все было хорошо, пока не разразился кризис. Завод закрылся, система советской потребкооперации тихо умерла, и началась борьба за выживание.

Татьяна быстро сориентировалась и, начав торговать на рынке, стала содержать семью. Владимир, попытав себя на разных работах, и не найдя дела, способного заменить то, чем он занимался до сих пор, начал пить, больше болтался без дела, чем работал, и скоро Татьяна выставила его из дому, сказав, что устала от его бесполезности и пустой болтовни.

Владимир перебрался в бывшую общагу завода. Комнату там предоставили в память о его былых заслугах, ну и, еще потому, что в КСК нужен был дворник и ассенизатор, согласный работать за символическую плату. Впрочем, Владимир не был перегружен и работал еще на стороне, вернее, переходил с одной работы на другую, долго не задерживаясь на одном месте.

Сознание его сделало уклон в ультралевую сторону; он разработал собственную модель справедливого общества, и обдумывал пути реализации этой своей идеи. Он везде, где бы ни работал, пытался вести агитацию, организовать рабочих, и эта активность, естественно, не могла нравиться хозяевам-работодателям.

Владимир обрел репутацию утописта-социалиста. Его отказывались брать на работу, а рабочие не воспринимали его речей всерьез и открыто над ним насмехались. И только друзья, хоть и не согласные с ним по идейным вопросам, удерживали от того, чтобы окончательно опуститься.

Татьяна сошлась с одним преуспевающим коммерсантом, вдовцом, жившим одиноко. Алена окончила школу и в этом году поступила в университет. Она часто навещала отца, звала обратно в их квартиру, в которой теперь, после вторичного замужества Татьяны, осталась одна. Но Владимир отказывался, не желая мешать будущему дочери – вдруг она надумает выйти замуж.

Владимир перебивался случайными, часто разовыми заработками, нередко в виде «жидкой валюты», которой он угощал любителей халявы, согласных за дармовую выпивку быть слушателями его идей.

За дощатым столом во дворе семейного общежития сидят Владимир и двое мужчин. Троица вяло перекидывается картами; она больше увлечена спором. Тон в этом споре задает Владимир. Его основной оппонент – начальнического вида пожилой мужчина в очках и шляпе «а ля советский пенсионер», к которому собеседники обращаются запросто, и вместе с тем несколько уважительно, – Сарманыч. Третий игрок, разукрашенный татуировками крепыш по кличке Штангист, вставляет время от времени реплику невпопад, но, отшитый едким замечанием Владимира, недовольно замолкает.

Кроме карт на изрезанном и исписанном столе лежит захватанный кружочек колбасы, которой занюхивают выпивку, так как закусывать ею уже невозможно. Початая бутылка самопала стоит у ножки стола, прижатая пяткой Штангиста, который «банкует» конспиративно, под столом, каждый раз озираясь по сторонам и под столом же передавая партнерам очередную дозу в надтреснутом стакане времен Брежнева. Видимо, при таком способе распития водка приобретает совершенно необычный, пикантный вкус и банальнейшее поглощение спиртного превращается в некое священнодействие.

Общага в эти вечерние часы просыпается от «спячки» и до поздней ночи живет беготней и играми детей, хлопаньем выбиваемых ковров и паласов, однообразным бренчанием гитар, исторгающих из своих ширпотребовских дек бездарные аккорды, выкриками картежников, стуком домино и многими другими звуками, сливающимися с какофонией улицы.

Игра у картежников часто застопоривается, прерываемая, то питейным ритуалом, то эскалацией напряженности в споре о политике. Именно о ней любят поговорить подвыпившие мужчины, в отличие от женщин, которые больше заняты сплетнями или обсуждением бесконечных мелочей типа новых нарядов и рецептов. Если только, по моде нынешних времен, не обсуждают семейные проблемы героев актуального сериала.