Ана Стриана - Детский сад Страница 4

А в моей голове вихрем проносились воспоминания моих детских лет, проведенных вблизи единственного идеального существа среди всех взрослых (как мне тогда представлялось). Больше всего меня пугала мысль о том, что Она (еще и умнейшая из всех взрослых) могла догадаться о моем отношении к Ней и (как и все остальные взрослые) посмеяться над ними – пусть по-доброму, как над детской забавой, но посмеяться и не принять за что-то серьезное, настоящее и способное перерасти во что-то более взрослое и оттого более сильное и… страшное.

Встреча

Я до сих пор в мельчайших деталях помню тот день, когда я впервые пришла за Ваней в детский сад.

Сложно передать мое состояние в тот момент, когда я открывала дверь, за которой прошло мое детство. Казалось, все процессы в этом мире ускорились до невозможности, проносясь в моем сознании, как смерчи и мини-торнадо. Если обычно говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, то перед моими глазами в тот момент, казалось, пронеслась жизнь всего живого, что есть на этой планете. Пронеслась – и замерла.

Потому что в моих глазах отразились Ее глаза.

И тревога сразу же угасла, переродившись в другое, ранее неизвестное мне чувство – абсолютной покорности и обреченного спокойствия. Отныне моя жизнь – в Ее руках. И даже если Ей захочется эту жизнь закончить – я приму это безо всякого сопротивления и осуждения.

Именно так все это выглядело в моих глазах. Но в то же время, я прекрасно понимала, что в глазах других людей все выглядит обычно и буднично.

Да здравствуют те люди, которые когда-то придумали специальные слова для привествия других людей! И также те, которые придумали, как младшим надо говорить со старшими. Если бы не эти общеизвестные правила и формулы, я бы, наверное, так и простояла молча, как последняя идиотка, а мой мозг вскипел бы, подбирая нужные слова. И вряд ли бы нашел.

Но даже самые простые слова еле выскользнули из моего горла.

– Здравствуйте, Ольга Витальевна…

– Здравствуй, Полюшка, – произнес самый красивый и нежный голос, который окончательно убил мою способность что-то понимать, видеть и слышать. – Как же ты выросла, взрослая совсем!

– Я… да. Мне в этом году уже четырнадцать будет, – кажется, мой голос внезапно охрип, и тут же в голову пришла спасительная мысль о простуде, на которую можно сослаться, если что.

– Как быстро время летит, – Она, все еще улыбаясь, покачала головой. Из приоткрытой двери в помещение группы высунулись несколько детей, которые с любопытством смотрели на меня. – Ну что, соскучились? – и Она, все так же ласково и нежно улыбаясь, открыла дверь, и дети тут же облепили Ее со всех сторон.

Ваня, который все это время держал Ольгу Витальевну за руку, подошел ко мне и потянул меня к своему шкафчику. Пока я помогала ему одеваться, дети полностью завладели вниманием Ольги Витальевны. Впрочем, я и не претендовала на большее. Уходя, я вежливо попрощалась, а Ваня просто помахал своей, уже любимой, воспитательнице ручкой и послал воздушный поцелуй.

Если бы и для меня все было так же просто!

Выйдя на улицу, я с невероятным наслаждением почувствовала на своем горящем лице порывы прохладного осеннего ветра. Шумели, раскачиваясь на ветру, деревья. Вся дорога была устлана разноцветными листьями. Ваня то и дело находил какую-нибудь лужу и с визгом прыгал в нее сразу двумя ногами. Кажется, моя одежда была вся в этих брызгах…

Все, что было дальше, постепенно стерлось из моей памяти. Но тот день и ту нашу встречу я запомнила в мельчайших деталях и не раз прокручивала ее, как кинопленку, в своем воображении.

Но потом я всерьез испугалась. То состояние, в котором я пребывала, видя Ее, было похоже на то, что писатели называют «парализующий страх». Но этот страх парализовывал меня не только тогда, когда я видела Ее, но и тогда, когда просто вспоминала Ее или ту нашу встречу. Где бы я ни была в тот момент и чем бы ни занималась, мое лицо начинало гореть от стыда, мне казалось, что все вокруг уже давно все знают и только ждут случая, чтобы начать надо мной смеяться и называть сумасшедшей.

Единственный выход, который я смогла тогда придумать – это заставить себя забыть, не думать об этом, не смотреть на Нее, не говорить ничего, кроме дежурных фраз приветствия и прощания.

Постепенно это сработало. Страх трансформировался в раздражительность и холодность. Я специально начала выстраивать между нами стену – избегала каких-либо разговоров, прямых взглядов и, тем более, любых, даже случайных прикосновений. Я превратилась в робота, не реагирующего ни на какие внешние раздражители. Но, к сожалению, только снаружи.

Изнутри же меня разрывали новые, непонятные и безумно пугающие чувства, которые мне никак не удавалось убить. Начав читать новую книгу, я могла бросить ее на середине, если там появлялся намек на какие-то романтические чувства между героями. Они казались мне наивными, глупыми и неискренними.

А слушать глупые рассказы одноклассниц об их первом романтическом опыте было и вовсе невыносимо. Мне хотелось задушить их за такую дерзость – называть любовью такую глупость и нелепицу, что возникает в них каждый день и тут же куда-то исчезает, не оставив и следа.

Я все чаще стала писать письма сестре – только ей я могла рассказать то, что я чувствую. Тетрадь с письмами я хранила в самом глубоком ящике стола, каждый раз накрывая ее школьными тетрадями, чтобы не бросалась в глаза. Правда, все предостережения были, скорее всего, напрасными – вряд ли моим родителям вдруг стало бы интересно, чем я живу.

Но несмотря на все мои старания, я не смогла убить чувство счастья, которое бабочкой порхало во мне, когда я приходила забирать брата из детского сада. Казалось бы, банальное и будничное действие, которое многих родителей (как было видно по их лицам) чуть ли не в депрессию вгоняло из-за своей безнадежной неизбежности, меня просто окрыляло и давало сил прожить еще один день. Потому что в конце дня я могла снова заглянуть в Ее глаза – лишь на секунду, не больше. Потом мне полагалось отвести взгляд и помогать братику одеваться.

Я была хорошей сестрой и послушной дочерью. Потому что никто из моих родных тогда ни о чем и не узнал.

Так прошло два года – с перерывами на лето и разные праздники. За это время во мне появилось странное чувство. Каждый раз, когда Она находилась рядом, во мне обострялись все чувства, сосредотачиваясь исключительно на Ней. Внешне я заставляла себя изображать спокойствие и безразличие, но изнутри вся моя сущность рвалась наружу, к Ней. И мне казалось, что какая-то часть меня на самом деле вылетает из моего тела, чтобы приблизиться к Ней, слышать Ее, видеть, чувствовать каждой своей клеточкой, каждой молекулой сливаться с Ней, испытывая при этом невероятное счастье…

Однажды, подходя к детскому саду, я испытала чуть ли не физическую боль и ужасное, гнетущее чувство страха. Когда я пришла, меня встречала другая воспитательница. Ольга Витальевна попала в больницу с воспалением легких. Все то время, что Она провела в больнице, я ходила сама не своя, не могла спокойно спать и почти ничего не ела. В голову приходили мрачные мысли, а моя жизнь – и без того скучная и неинтересная – окончательно потеряла всякий смысл.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Слова из песни Милен Фармер «Si j’avais au moins».