Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva) Страница 4

Для Лантарова, урбаниста и неженки, самостоятельное посещение земного места превратилось в своеобразную экзекуцию. Особой проблемой оказалось смывание унитаза. Матерясь вполголоса, дрожа всем телом, он уперся плечом в стену, держа в то же время под мышкой костыль – на него-то и приходилась основная нагрузка. Второй костыль он прислонил к стене и высвобожденной рукой дотянулся до ведра с водой, на его счастье, наполненном только наполовину. С неимоверным трудом – самому себе он казался раненым революционером – Лантаров залил воду в унитаз, расплескав половину содержимого и окатив холодной водой левую ногу. Затем он еще некоторое время стоял, прислонившись спиной к стене, и пытался отдышаться, точно только что преодолел стометровку на соревнованиях. Лишь теперь он заметил, что уборная сплошь увешана какими-то надписями в виде небольших плакатов на синтетической ткани, как и большая комната, и вторая комната, где они ужинали. Он механически прочитал несколько надписей.

«Тот, кто обращается к прошлому, способен создавать новое. Конфуций» – было написано на противоположной стене. А на двери был прилажен плакат с такими словами: «Всякий анализ должен завершаться практической деятельностью. Дэвид Фроули».

– Тьфу ты черт! Лучше бы смыв в туалете сделал, – зло прошипел Лантаров, решив не читать надписи на других стенах. Он их не понимал – кучка букв, из которых выложены слова, и все. Никакого смысла. Парень осторожно выбрался из тесной уборной и, стараясь щадить ноги и как можно меньше времени опираться на них, пустился в обратный путь.

И все-таки это было достижение – он был даже определенно горд собой. Впервые с момента аварии он сумел самостоятельно справиться со своей выделительной системой. Он чувствовал себя где-то посредине между человеком и животным. Выбитый из седла всадник или подраненное животное.

Лантаров осторожно улегся на спину и вновь ощутил себя безнадежным пленником могущественной, всепоглощающей тишины. «Эх, – с досадой подумал он, – хоть бы самолет пролетел… Музыку бы послушать или повтыкать в ящик. А еще бы лучше в интернет. Все-таки абсурдная жизнь в этом замшелом, пустом могильнике. Комнаты – несуразные, просторные деревянные склепы. А этот ужасный сортир – просто большой деревянный ящик, похожий на вертикально поставленную гробницу или сундук с вмонтированным унитазом. Нет, я себя заживо хоронить тут не собираюсь – только научиться ходить и – прощай, дорогой друг! Больше вы меня тут не увидите». Он почему-то вспомним, как нырял в море с маской – подводный мир неотразим по своему оформлению, но в голове быстро возникло такое чугунное ощущение, что его сплюснули до одноглазой камбалы, и толща воды усугубляла давление тишины. Вот и тут, в лесу, в ушах стоял призрачный вой тишины – откуда только он взялся посреди беззвучья?

Невольно в голове всплыл вчерашний разговор. «Слушать тишину, это как? Болезни вызваны спешкой. – Забавно, однако. Жили мы в слишком быстром темпе? В общем, да! Но как иначе все успеть и все попробовать?»

«Мать ее так… эту тишину. Меньше работать и больше трахаться!» – вот золотой девиз их поколения. Но он почему-то перестал действовать. А ведь это безупречный трубный зов современности! И чем он плох? Тем, что нет войны и не надо совершать подвиги, спасая Родину?

«Хотя, – подумал Лантаров, – не все так просто с работой, и напрягаться порой приходилось по-взрослому. Конечно, это не в забое уголь долбить, но все же…» Что его больше всего напрягало? Юный шеф Влад Захарчиков? Да-да, он напрягал – своей неуемной жаждой жить по завышенным стандартам, то, что они в своем кругу называли «Правилом понтов». И он, Лантаров, пахал за двоих, за троих. Как и Артем, конечно. Именно это создало сумасшедший темп, который выводил из себя, истощал, вызывал ярость и ненависть ко всем, кто внезапно оказывался на пути. Заставляя компенсировать время и усилия на другом – том, что раньше было условностями. Пропадать на время в сладком дурмане, букете из женщин, алкоголя и того апатичного состояния, когда можно абсолютно все…

Какой-то необыкновенный шум во дворе вывел Лантарова из раздумий. Он с усилием приподнялся на локтях, подтянул подушку под спину, потянулся еще выше и, опираясь на руки, стал вдруг свидетелем неожиданной картины за окном. Шура, совершенно голый, стоял в одних только резиновых тапочках на снегу и готовился вылить себе на голову второе ведро воды.

«Жух!» – Поток ледяной воды водопадом хлынул ему на голову, плечи и грудь. Он смешно фыркнул, подвигал своими плечами, будто греясь или готовясь выполнить гимнастическое упражнение, потом тряхнул головой, отставил пустое ведро и застыл на несколько мгновений. Лантаров инстинктивно поежился – на улице было градусов десять мороза, а то и больше. «Да, вот тебе и хижина дяди Тома», – подумал он, оседая на подушку. Даже от просмотра такого становится зябко. Шура же, как ни в чем не бывало, взял с пенька большое грубое полотенце и стал растирать им тело. Лантаров отодвинул подушку и в бессилии откинулся на нее.

– Ну что, как спалось? Терпимо?

Хозяин дома появился в комнате через минуту с утренней, лучистой и немного ироничной улыбкой на устах. Теперь полотенце было повязано на поясе и юбкой свисало вниз, покрывая и колени. На ногах были резиновые тапочки, но явно не те, в которых он был во дворе – эти были сухие, по всей видимости, для дома. На остатках былой шевелюры, остриженной машинкой «под ноль-шесть», как и на широких округлостях плеч, удержались капли колодезной воды, придававшие теперь особый, здоровый колорит его фигуре на фоне урчащей печки. Лантаров впервые видел своего добровольного наставника полуобнаженным и с удивлением обнаружил, что все его тело, состоящее из мелких бугорков мускулов, походит на античную скульптуру. Под левой грудью он рассмотрел наколку группы крови. Но Шура не выглядел здоровяком подобно рафинированным качкам из тренажерных залов – в сравнении с ними он выглядел скорее длинной жердиной. И все-таки его мышцы казались живыми, выразительными и напитанными энергией действия.

– Тебе бы сейчас томагавк в руки и перо в волосы, и вылитый вождь апачей из старого американского фильма про индейцев, – сказал Лантаров вместо ответа.

– Ого! Ты знаешь такие фильмы? – Шура удивился. – Это показывали в кинотеатрах, когда я был лет на десять моложе тебя.

Лантаров с грустью усмехнулся.

– Я в детстве много всякого дерьма пересмотрел, когда коротал вечера в одиночестве… У нас дома был какой-то доисторический «видик», кассетный еще, и громадное, просто несметное количество этих кассет… Слушай, тебе не холодно так себя водой поливать? Ведь можно превратиться в кусок льда.

– Наоборот, жар возникает в теле, как будто в глубинах организма печь запускается.

Лантаров недоверчиво покачал головой.

– Ладно, я зашел узнать, нужна ли тебе помощь. Я слышал, как ты пробирался – это похвально, и это то, что тебе сейчас очень нужно. Двигаться и бороться самостоятельно.

«Да ну! Слышал и не помог! Ну ты и…» – чуть не вырвалось у Лантарова, который чувствовал себя изможденным после утреннего похода.

– Слышал? – произнес он горьким удивлением, – а где же ты был?

– Там дальше комната еще одна есть – я там занимался.

Внутри у Лантарова независимо от его воли возникла, стала подниматься и расти волна жгучего протеста: «Занимался, а ко мне не вышел. А ведь слышал же, что я на пределе».

– А чем занимался, спортом, что ли? – полюбопытствовал он не без оттенка сарказма.

– Не совсем. То, чем я занимаюсь, спортом точно не назовешь. Кое-что из этого можно назвать сидением в молчаливом размышлении.

– И зачем это? – Лантаров спросил почти с раздражением. Он изумлялся все больше, вообще не понимая происходящего. Возникло противное ощущение пребывания в каком-то законсервированном колдовском вертепе, где события развиваются непредсказуемо и не так, как хочется.

– Давай я тебе расскажу за завтраком, договорились? Минут так через пятнадцать. Тебе не холодно?

В ответ гость только покачал головой – в горле у него застряли горечь и обида. Шура бесшумно удалился, а когда он уходил, Лантаров заметил на его правом плече необычную, приковавшую его внимание наколку в виде человеческого силуэта с парашютом. Ниже под ним он сумел прочитать три непонятные буквы «DRA».

– Самые важные и самые свежие мысли приходят ранним утром, чаще всего еще до рассвета или в момент пробуждения Земли. В это время у нас открыты все каналы приема информации, и потому это должны быть глобальные, стратегические размышления, ни в коем случае не связанные с чем-то мелким, материальным. Мудрые люди всегда так поступали, отдавая раннее утро мысли, а не заработку денег или чему-то еще. Вот почему я находился в одиночестве, в комнате, которую я специально сделал для таких упражнений. Вообще, за крайне редкими исключениями, я посвящаю раннее утро таким размышлениям.