Кайркелды Руспаев - Молитва великого грешника. Повесть Страница 4

– Ты куда?

Но Иман ничего не слышал и не видел, кроме насмехающихся глаз обидчика, которые выказали испуг, по мере приближения Имана. Игорек вскочил и подставил руку, защищаясь, когда Иман принялся ожесточенно бить ребром линейки по нему. Игорек завизжал, и только тогда Жамал-мугалима опомнилась и, подбежав, отобрала линейку. Она была поражена «беспричинной агрессией» Имана, а то, что поведение его было ничем не спровоцировано, она «выяснила», допросив виновников происшествия и остальных учеников и учениц. Ей не могло прийти в голову, что от нее могут что-то скрыть.

Вот тогда-то она написала первую записку отцу Имана. Тогда здорово попало от папы…

Папа пришел из школы каким-то потемневшим. Иман сидел за домашними заданиями, и внутренне сжался при его появлении. Он побаивался отца; не сказать, чтобы папа терроризировал его, нет. Наоборот, бывал порой очень ласковым и нежным. Но Иман немножко не доверял ему, ему всегда казалось, что в отце сидят два человека: один – хороший, ласковый, щедрый, снисходительный, другой – со злым блеском глаз, жесткий, быстрый в движениях, непредсказуемый. А уж когда бывал пьян…

Иман обычно быстро справлялся с домашними заданиями; он делал только письменные, и то быстро, так как сходу, еще на уроке схватывал суть темы, пересказанной учительницей. Но сегодня он намеренно засиделся дома; он понимал, что по возвращении отца состоится серьезный разговор.

Нет, отец не занимался рукоприкладством. Но Иман боялся его пышущих яростью глаз, его распираемых экспрессией слов, его быстрых, резких движений. Он незаметно бросил взгляд на вошедшего отца; тот был вроде спокоен, и, что сразу успокоило Имана – не смерил его многозначительным взглядом. Казалось, что Иман не интересует его вовсе. А когда он сказал:

– Иман, пойди, поиграй. Аскар с Шокеном спрашивали тебя, – Иман быстро собрал учебники и тетрадки и выбежал на улицу. У него отлегло от сердца; все время, после получения той записки, он чувствовал тяжесть в груди, и его угнетало смутное беспокойство.

Тогда он ничего не заподозрил; его не насторожило то, что отец попросил его поиграть, обычно он никогда не делал этого, наоборот, сетовал, что Иман слишком много времени проводит на улице и почти не занимается домашними заданиями. Иман был рад тому, что так легко отделался, что эта история с сегодняшней запиской не имела для него никаких последствий.

Бабушка в тот вечер была печальной. Иман обратил внимание на то, что она чем-то озабочена. И, когда он, по обыкновению попросил ее рассказать перед сном сказку о пророках, ангелах и джиннах, бабушка тяжко вздохнула, и, тщательно укутывая по-обыкновению толстым лоскутным одеялом, которое сама сшила, прошептала:

– Я не буду больше рассказывать сказки. Спи.

– Но почему?! – возмутился Иман и потребовал, – Я хочу сказку!

Тут в спальню вошла мама, и подсела к нему.

– Я расскажу тебе сказку, – сказала она. Иман удивился – мама никогда не рассказывала ему сказок – напротив, она была всегда против того, чтобы бабушка рассказывала их. Иногда и папа заглядывал к ним, и недовольно говорил:

– Чем вы забиваете ему голову? Неужели нельзя рассказать настоящую сказку ребенку!

На что бабушка отвечала:

– Я и рассказываю настоящие сказы. А то, о чем ты говоришь – просто небылицы.

Папа лишь качал головой и удалялся.

Мама начала рассказывать сказку о мальчике Ер-Тостике, который появился из бараньей грудинки, но рассказ ее Иману не понравился. Иман сказал:

– Ты не умеешь рассказывать сказки. И сказка твоя неинтересная. Как может ребенок сделаться из грудинки?

Чем очень обрадовал бабушку. Она благодарно погладила ему голову, а мама растерянно пробормотала:

– Ты уже большой, тебе не сказки слушать, серьезные книги нужно читать.

После чего, пожелав спокойной ночи, ушла к себе.

Бабушка зашептала, наклонившись к Иману:

– Да хранит тебя Аллах, он поселил в твоем сердце искорку веры, ты уже отличаешь истину ото лжи…

Но тут вошел папа и строгим голосом сказал:

– Еней (теща), вы что – не понимаете слов? Я уважаю вас, но если вы не прекратите, мне придется укладывать Имана в нашей спальне.

Бабушка ничего не сказала, лишь поджала губы, и, поправив одеяло на Имане, пожелала спокойной ночи, и легла на свою кровать. Папа постоял немного, потом выключил свет и ушел.

Назавтра Жамал-мугалима подняла Имана и спросила:

– Скажи, Иман, что ты знаешь об Аллахе? И, вообще, о религии…

Иман чувствовал, что в этом вопросе есть какой-то подвох, он понимал, что нужно бы повторить то, что рассказала учительница вчера, но он никак не мог, да и не хотел смириться с тем, что бабушка, которую он так любил, темна и невежественна. И, особенно с тем, что она – плохой человек, и что ее не нужно слушать. Может быть, поэтому он сказал, упрямо глядя в ожидающие глаза Жамал-мугалимы:

– Аллах создал все: землю и небо, людей и животных. И он знает обо всем, что мы делаем, потому что ангелы…

– Замолчи! – взвизгнула совершенно неузнаваемым голосом Жамал-мугалима, испугав, и Имана, и остальных учеников. Одновременно хлопнула по столу ладонями и, вскочив, заходила по классу.

– Твоя бабушка лжет! – продолжала она, прожигая Имана своими черными глазами. Казалось, что это не она, ее словно подменили, так она изменилась в лице.

Учительница ходила взад-вперед, как разъяренная тигрица, а притихший класс ждал, затаив дыхание, что последует дальше. Жамал-мугалима приблизилась к Иману, и внутри у него все сжалось. Она остановилась против него, и произнесла, делая ударение на каждом слове:

– Запомни – твоя бабушка ничего не знает! Она неграмотная, темная женщина, пережиток прошлого! И не тебе – советскому ученику, пионеру, повторять всю ту чушь, что несет она!

И она сказала, пристукивая костяшками пальцев по парте:

– Ты понял меня, Иман? Понял?!

Иман нервно сглотнул и кивнул. Он, конечно, не мог согласиться со словами о бабушке, но он был напуган, и ему ничего не оставалось, как кивнуть согласно. Но Жамал-мугалима не удовольствовалась этим. Она потребовала:

– Нет, Иман! Скажи, ты понял меня?

Иману пришлось подтвердить. Он сказал еле слышно:

– Да, мугалима. Я понял.

Но этого учительнице было мало. Она сказала:

– Скажи: «Моя бабушка – темная и неграмотная. Я не буду слушать ее, и не буду повторять того, что она говорит».

Иман потупился. Он боялся учительницы, которая так грозно нависала сейчас над ним. Но он никак не хотел подтвердить ее несправедливых слов о бабушке. Жамал-мугалима подождала, а потом вновь повторила свое требование:

– Повторяй: «Моя бабушка – темная и неграмотная».

И, не добившись ничего, ухватила Имана за пиджак, больно прищемив кожу плеча под тонкой тканью.

– Ты слышишь меня?!

Иману показалось, что рядом зашипела змея. Он не поднял головы и не раскрыл рта.

– Ну, хорошо же! – бросила учительница, и, оставив Имана, вернулась за свой стол.

Она долго приводила в порядок то, что лежало на столе. Класс словно вымер. Лицо Жамал-мугалимы покрылось красными пятнами; она бросала время от времени грозные взгляды на Имана. Он продолжал стоять, опустив голову.

Наконец, учительница несколько успокоилась, и, оглядев класс, заговорила:

– Вот видите, дети, что происходит, когда вы слушаете плохих людей, толкающих вас назад, в темное, дремучее прошлое. Возьмем Имана – он неплохой ученик, дисциплинированный, и учится хорошо. Я считала его одним из лучших учеников класса.

В этом месте она задержала на Имане взгляд. Он поднял к ней глаза, но, встретившись с ее взглядом, излучающим холодную ярость, вновь опустил их долу.

– Но сегодня, сейчас, я поняла, что очень ошибалась. Теперь я вижу, что он подпал под вредное влияние невежественного человека, мракобеса. А ведь он ничего не понимает, он повторяет, как попугай, чужие, неразумные слова. Я очень за него беспокоюсь, если он не одумается, будущее его под бо-о-ольшим вопросом. Думаю, каждый из вас подумает над моими словами, и сделает выводы для себя.

Прозвенел звонок, но никто не сдвинулся с места. Учительница молча собрала свои принадлежности и покинула класс при гробовом молчании. Дверь закрылась за ней, и только после этого Иман опустился на свое место.

Вся семья ужинала, когда в дверь постучали. Мама пошла открывать, а все прислушались – она поздоровалась, и ей в ответ прозвучало приветствие, таким знакомым Иману голосом, что он почувствовал, как замерло сердце, и как пробежал следом холодок по спине. Конечно же, это была Жамал-мугалима. Иман поднялся с места и ушел в детскую, когда она прошла в комнату, служившую одновременно и кухней, и столовой.

Ее усадили за стол, и мама тут же налила ей чаю. Жамал-мугалима села, придвинула пиалу с чаем, положила ложку сахара, и только после этого подняла глаза на присутствующих, которые в некотором тревожном ожидании следили за ее движениями. Иман стоял в своей комнате, держа сидящих за столом в поле зрения.