Сергей Дроздов - Правдивые байки воинов ПВО Страница 41

После длинной беседы и перерыва Наздрачёв снова привёл нам майора-философа. Тот был каким-то «потерянным», и от былых требований не осталось и следа.

Он искренне радовался при виде одной поднятой руки в аудитории и никого уже принудительно «вызывать» не пробовал.

Потом целый год мы с ним успешно учились, уже без всяких фокусов с его стороны.

Случай с майором Яблонским

Интересная история случилась во время копания траншеи нашей группой на 2-м курсе. На протяжении всех лет нашей учёбы, курсантов частенько привлекали для различных «земляных» работ на территории училища. Регулярно требовалось то канаву выкопать, то территорию «спланировать», то еще какие-нибудь малоприятные работы выполнить. Мы получали в подвале казармы БСЛ (Большие Сапёрные Лопаты) и браво маршировали с ними работать землекопами. Никакого восторга это, понятное дело, не вызывало, так как необходимость в этих работах возникала обычно во время самоподготовки, а зачастую и в выходные и праздничные дни. Анекдот про ответ выпускника училища на вопрос «чего ты можешь»: «Могу копать, могу не копать», – наши курсанты сочинили не от хорошей жизни.

В один прекрасный день нас, вместо самоподготовки, отправили за БСЛ, а затем отдали в распоряжение («в рабство», как мы посмеивались) какого-то мрачного майора с ДОУПа.

Офицеры ДОУПа (Дивизиона Обеспечения Учебного Процесса) даже внешне разительно отличались от блестящего комсостава курсантских дивизионов, несмотря на то, что жили в одном гарнизоне, и носили одинаковую форму одежды. Как правило, ДОУПовцы выглядели заметно старше (при равных чинах с курсантскими командирами), их шинели и мундиры были зачастую какими-то замызганными и зачуханными. Конечно, это относилось не ко всем ДОУПовцам, но тенденция была и разница в глаза бросалась.

В ДОУПе вообще были легендарные личности, типа лейтенанта Рабешко. Мне довелось нести с ним службу в гарнизонном новогоднем патруле, встречая Новый 1976 год на пустынных ледяных улицах Красного Села. Мужик он был неплохой, но как офицер выглядел комично. Пузатый, маленького роста, он был похож на шарик в лейтенантской форме. На его груди красовался знак «Внук Учёного», а служил Рабешко так, что за время нашей 4-х годичной учёбы он успел побывать лейтенантом, старлеем, затем снова лейтенантом и «мамлеем» (младшим лейтенантом). Это звание тогда вообще было большой редкостью в войсках и совершенно уникальным явлением в военном училище.

(Но это я отвлёкся от рассказа про мрачного ДОУПовского майора).

Керогаз браво доложил майору о прибытии группы в его распоряжение. Майор (старый, с огромной лысиной, в засаленном кителе, со значком «Выпить Умеет» на нём) нам почему-то сразу не понравился.

Антипатия усилилась, когда он поставил нам какой-то совершенно невообразимый «фронт работ» (по старому армейскому принципу: «Копать от меня и до следующего столба!»), строго приказав Керогазу: «Группу в казарму не уводить, пока я не приму работу!».

Керогаз, презрительно глядя на зачуханного майора, поинтересовался его фамилией.

«Майор Яблонский!» – недовольно бросил ему ДОУПовец.

«Как-как ваша фамилия?!» – уже с искренним недоумением переспросил наш Саша.

«Майор Яблонский!!! Вы что, глухой, товарищ сержант?!» – повысил голос майор. (Надо сказать, что оба раза он слегка «глотал» свою фамилию и она звучала не слишком-то чётко).

Керогаз ещё раз с недоумением посмотрел на ДОУПовца и дал нам команду: «Приступить к работе!».

Часа 3 мы копали канаву. Впрочем, делали это без особого энтузиазма, так как объём работ был явно невыполним, а «как задача ставится, так она и выполняется», в армии этот принцип универсален.

Майор разок появился, был явно недоволен скоростью нашего копания, и пригрозил Коротаеву, что оставит нас без ужина. Плохо он знал Сашу!

Когда пришла пора отправляться на ужин, Керогаз нас построил и повёл в казарму, даже не подумав дожидаться Яблонского и «сдавать» ему нашу канаву. Мы и так слегка опоздали на построение батареи.

После ужина в казарме нас неожиданно встретил Жора. (Видимо, он уже имел разговор с ДОУПовским майором):

«Коротаев! Ты почему увёл группу с работы без разрешения?!» – довольно резко обратился он к Керогазу. Видно было, что Жора «взведён» и готовится «ввалить» ему за дерзость.

«Товарищ капитан! Майор Заеблонский дал нам невыполнимый объём работ и сказал, что оставит группу без ужина. Я действовал строго по распорядку дня!» – четко отрапортовал ему Саша.

«Какой майор?!» – спросил поражённый Жора.

«Майор Заеблонский!!!» — ещё раз повторил ему Керогаз. (Он был уверен, что это – истинная фамилия злобного майора).

Жора, уже не сдерживаясь, заржал в голос. «Нет там такого майора, Коротаев!», махнул он рукой и, продолжая хохотать, покинул казарму.

Гроза миновала.

Керогаз с недоумением смотрел то на смеющуюся группу, то на удалявшегося и хохотавшего Жору. Он явно не понимал причин всеобщего веселья и был очень смущён потом, когда мы растолковали ему, как должна правильно звучать фамилия угрюмого майора.

История это вспомнилась спустя много лет, когда на политическом небосводе страны стремительно взошла звезда кучерявого Г. Явлинского. Его счастье, что Саша Керогаз не был с ним знаком!

Еще одна замечательная история с участием Саши Керогаза случилась на 4-м курсе. Весной у нас проходили выборы в Верховный Совет СССР. Это считалось большим праздником, и день выборов был, как бы – праздничным. Нас в этот день хорошо кормили (давали яйца и какао на завтрак, печенье и конфету на обед, как доппаёк), одевали в парадную форму одежды, в клубе крутили какие-нибудь комедии, в общем – мы жили по распорядку выходного дня, но без спорта и «бегов».

Все были искренне рады такому «торжеству демократии» на армейский манер. Само голосование проводилось в клубе училища. Нужно было в него прийти, получить бюллетень, опустить его в урну – и всё! На этом – процедура и заканчивалась. Потом можно было идти смотреть кино, рядом в зрительном зале.

Казалось бы – всё просто. Так мы пару раз (за 4 года обучения) уже кого-то выбирали в местные и городские Советы.

Тут же уровень выборов был высоким. Что и вызвало нездоровый ажиотаж у начальства.

По закону, избирательные участки открывались рано утром, кажется в 7.00. Считалось, что весь советский народ с утра пораньше первым делом спешит исполнить свой «гражданский долг», т. е. проголосовать. Так на «гражданке» и было, многие люди завтракали, и утречком шли на участки, голосовать. Но там основной поток голосующих начинал подтягиваться на участки часов в 9—10.

В армии же – всё было сложнее и проще одновременно. Командиры и политработники всех степеней организовывали «типа соревнования» за то, «чья часть первой проголосует». Это строго отслеживалось и оценивалось «наверху». Срок окончания голосования в части сокращался всеми возможными и невозможными средствами. В первую очередь ранним началом голосования.

Официальный подъем по распорядку дня у нас тоже был в 7.00 утра. Если бы мы встали, как обычно, умылись, заправили кровати и пришли к клубу, прошло бы минут 15—20, и к началу голосования мы бы не успели. Это было совершенно недопустимо.

Раньше «подъёма» в приказном порядке будить нас не разрешалось по формальным показателям. «Торжество демократии» подразумевало то, что ВСЕ добровольно сами встают пораньше и дружно приходят «в первых рядах исполнить свой гражданский долг».

Для стимулирования активности использовалось несколько нехитрых приёмов.

Во-первых, вечером Хиль довольно грозно предупредил нас, что лично разберётся с теми, кто будет залёживаться в койке после начала праздника, несмотря ни на какую «демократию».

Во-вторых, очень оригинально была организована наша «побудка». В это радостное утро ровно в 6.30 утра на улице загремели, на полную мощь, бодрые марши и песни типа «Нас утро встречает прохладой».

В дополнение к ним, в казарме наряд включил радио на полную громкость и, кроме этого, запустил катиться вдоль казарменного коридора одну за другой 3 двадцатичетырёхкилограммовые гири. Они, перемещаясь по коридору, издавали душераздирающий грохот.

Народ, отчаянно матерясь, начал вставать и одеваться. Я же, как на грех, накануне только сменился с наряда и ужасно хотел спать, поэтому грохот музыки и гирь меня не очень-то взбодрил. Я продолжал дремать, мысленно проклиная чёртовы выборы с их ранним подъёмом.

Но утро встретило вовсе не песенной прохладой, а трубным воплем Хиля, который при виде меня лежащего в койке заорал своё знаменитое: «Вакханалия!!! Совсем обнаглел!!! А ещё коммунист!!!» Дальше он кратко, но очень громко и доходчиво объяснил мне, перемежая свою речь непарламентскими выражениями, что будет, если он и у клуба увидит меня в последних рядах.