Олег Рой - Фантомная боль Страница 42

К счастью или несчастью Веры, время конкурсов красоты, интердевочек и прочих способов торговать внешностью тогда еще не настало, по утрам радио пело «Союз нерушимый республик свободных», а водка стоила знаковые три шестьдесят две. Цену эту Вера помнила очень хорошо, не понаслышке.

Отец, электрик в домоуправлении, мог бы, как шептались соседки, зарабатывать «у-у-у какие деньжищи». Еще бы! В той квартире починить, в этой люстру повесить – тут трешка, там пятерка, а то, если срочно, может, и четвертак – да где это видано, чтоб сантехники и электрики на зарплату жили. Мог бы. Но Вера во всякие такие разговоры не вслушивалась. Какая чепуха! Отец и деньги были понятиями несовместимыми. Под хорошее настроение – это когда она еще детский садик ходила – он, бывало, приносил ей конфеты. Долго шарил в кармане, вылавливая их по одной, – это ж не все, там еще одна должна быть, – пересчитывал, гордо протягивал дочери пригоршню карамелек. В линялых фантиках, с прилипшими крошками, карамельки воняли табаком и больше напоминали горсть мусора, чем конфеты. Из внутреннего кармана обвисшей грязно-серой спецовки – отец носил ее непрерывно, утомительно пошучивая про «зимой и летом одним цветом», – извлекалась бутылка. Когда – заработанная какой-нибудь мелкой починкой, но чаще – купленная на те самые три шестьдесят две, в добывании которых отец был истинным виртуозом. Поставив на стол бутылку, он устраивался на обшарпанном столетнем диванчике, устанавливал на кухонный стол локти и орал: «Мать! Обед тащи! Усталому рабочему человеку обед подать полагается!» Мать суетилась, грела неизменные макароны и борщ из «собачьих» костей (мослы, именуемые «собачкам погрызть», на рынке продавали за какие-то совсем смешные копейки), резала хлеб – подавала, как барину. Но это когда бывала дома. Чаще ее не было – мыла очередной подъезд или какую-нибудь из расположенных неподалеку контор. Отец, как ни странно, по поводу отсутствия «обеда усталому человеку» не скандалил. Грохал рядом с бутылкой стакан, отламывал – а закусить? что ж я, алкоголик, что ли? – кусок от буханки и погружался в многословные рассуждения все на ту же тему «вот как я есть рабочий человек и хозяин жизни». Когда бутылка (а то и не одна) пустела, отец падал там же, где сидел, на диванчике, и отключался. С утра рычал на всех: что за семья, никто не позаботится, чтоб было чем полечиться рабочему человеку, – но рычал без особого энтузиазма. Чего-чего, а злобы в нем совсем не было.

– Ну что ж, что пьет, мужик же, как без этого, спасибо, что не бьет, повезло, – приговаривали сердобольные соседки и наперебой приносили – девочке нужно хорошо одеваться, а такой красивой девочке тем более – «почти не ношеные» платьица, юбочки, пальтишки, которые мать виртуозно на Веру подгоняла. Ночи, конечно, частенько из-за этого не спала, но оно того стоило. Швейную машинку – дряхлый, кажется, дореволюционный еще «Зингер» – им подарил кто-то из жильцов. На тебе, боже, чего нам негоже. «Зингер» служил безропотно, и мать все боялась: как бы не пропил этот оглоед. Пропить благословенную машинку отец, к счастью, не успел, его похоронили, когда Вера переходила в девятый класс. До окончания школы они с матерью наслаждались наступившим в доме покоем.

Легко поступив в институт, Вера поначалу слегка растерялась: все было другое, не такое, как в школе. Впрочем, довольно быстро стало ясно, что отличия невелики. Подумаешь, лекции! Сиди да пиши под диктовку. А если лень, всегда найдется, у кого переписать. Подумаешь, семинары! Те же уроки. Подумаешь, профессора! Так же ведутся на коленки, улыбки, потупленные – чтоб ресницы показать – глазки, нежный голос и прочие отработанные приемы. Про однокурсников и прочую студенческую шушеру и говорить нечего – преснятина. Бесперспективняк. Хотя…

Виктор был старше, разумеется. Дипломник, с уже готовым – родители постарались – приличным местом работы, с квартирой «от бабушки». В общем, очень, очень неплохой вариант. Какой-нибудь пожилой профессор был бы, пожалуй, еще лучше, но профессора, жадно разглядывавшие Верины коленки и неглубокое декольте, были все женаты. Закрутить с красивой студенткой романчик каждый из них еще был готов – да и то, по правде сказать, не каждый, – но ради чего-то большего пришлось бы долгонько с кандидатом возиться, да еще и успех не гарантирован.

Все ж не одной красотой в этом мире место завоевывается, права была мать, к красоте еще мозги необходимы, а главное – удача. Виктор и был такой удачей. Он пал к Вериным ногам, как водится, мгновенно. Причем сперва – в буквальном смысле: засмотрелся на идущую навстречу красивую девушку и, поскользнувшись на коварном первом ледке, растянулся поперек тротуара, ведущего к институтскому крыльцу.

– Девушка, – нимало не смутившись, обратился он к ней прямо «из-под ног». – Теперь вы просто обязаны компенсировать мне ущерб, нанесенный вашей красотой. Думаю, чашка кофе из прелестных рук исцелит поверженного героя. Кстати, как зовут ту, что низвергла меня оземь, практически как Люцифера с небес?

Вера расхохоталась и согласилась отправиться в ближайшее кафе. Да, ухаживать Виктор умел. В ухаживании ведь что главное? Заболтать – женщины любят ушами. Ну какая устоит, если ей рассказывают про «твои глаза, как горные озера, в которых плещутся тайны» и «я целовал бы каждый след твоих крошечных ножек»? Ну и прочую дребедень в этом духе. Ну и пусть брехня! Ну и что, что Верин тридцать седьмой размер был хотя и не великанским, однако и не крошечным. Но ведь романтично! Как в кино! А то ведь влюбляется каждый второй, а что толку? Тупо пялятся маслеными глазами и ни бе ни ме. А Виктор нежен, галантен и слова красивые говорить умеет. А гитара? А песни проникновенным голосом и взгляды поверх гитарного грифа?

Разумеется, Вера не устояла. Еще и радовалась: надо же, какая удача в жизни подвалила, брак получался не просто выгодный, но еще и по любви. Которая, как это обычно бывает, не замедлила принести свои плоды. Плод то есть. Мать тут же кинулась на помощь, да и родители Виктора, которые были рады-радешеньки и внучонку, и невестке, умнице-красавице, не оставляли заботами. Так что Вере даже академический отпуск брать не пришлось. Только свободное посещение в деканате выбила, но это уж совсем легко было. Она же умница-красавица, весь мир к ее услугам, правда?

Виктор готов был носить жену на руках хоть буквально, хоть в переносном смысле, хоть вместе с ребенком, хоть по отдельности. В сыне он души не чаял с самых первых дней, даже раньше: едва Вера сообщила о своей беременности, он, и так влюбленный по самую маковку, и вовсе начал сдувать с ненаглядной пылинки, провожал в институт, помогал с контрольными и рефератами, закармливал фруктами и вообще готов был исполнить любой каприз. После родов он мгновенно выучился всем премудростям обращения с младенцами, пеленал, разговаривал, пел колыбельные, после работы кидался стирать пеленки. Вере оставалось только учиться.

Красный диплом, неплохая работа, родители помогают – казалось, вот она, обеспеченность, а дальше будет все лучше и лучше, только двигайся, только не спи. Но тут вмешалась Ее Величество История. Первый удар лихих девяностых пришелся по родителям Виктора. Причем удар в буквальном смысле: машину его отца снес с дороги массивный джип одного из новоявленных братков. Верина мать, простудившись на похоронах свата, слегла с тяжелой пневмонией и больше уже не поднялась. Овдовевшая свекровь, погоревав, поплакав, повздыхав о безвременно умершем муже, уехала к родне в Приазовье. Хотела было забрать с собой внука – мол, и мне радость, и молодым полегче, но тут уж Вера встала стеной: справимся, не безрукие.

Справляться оказалось очень и очень непросто.

Без помощи матери и постоянных «вот малышу на фрукты» от родителей Виктора денег вдруг стало катастрофически не хватать даже на самое необходимое. Да и зарплату начали платить с утомительно регулярной нерегулярностью, спасибо еще, что хоть что-то платили. Со всех сторон только и слышалось: тут сокращения, тут половину сотрудников в бессрочные неоплачиваемые отпуска отправили. А уж цены росли с такой скоростью, что и регулярных-то зарплат ни на что не хватало.

– Верочка, ну погляди, сейчас всем трудно, время такое, тяжелое, все так живут. Мы все-таки с голоду не умираем, – успокаивал ее Виктор.

Но Веру ненавистные (как в нищем детстве!) бесконечные макароны приводили в бешенство. Вот за что, за что жизнь такую подлянку подстроила?! Конечно, ясно было, что в итоге все как-то устаканится, но время! Время-то утекает стремительно! Кожа уже не светится юной свежестью (да и какое там свечение, когда питаешься черт знает чем, а спишь вдвое меньше, чем надо бы), в углах глаз намечаются предательские морщинки (пока только у глаз, но это ведь дорога в одну сторону), губы теряют свежесть. Молодость уходит, а с ней – и красота, всегдашний верный помощник и безотказный инструмент. Вера вспоминала рано постаревшую мать и готова была биться головой об стену. Но что толку биться головой, это никогда не решало никаких проблем.