Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Страница 42

Одной рукой он прижимал к себе маму за пояс так, что ее волосы свесились ниже спины, а другой шарил по маминой груди. Он не хихикал, как Стас Москалев, его губы были заняты, но глаза поверх запрокинутой головы мамы блестели так же противно и жирно.

Папа добрился. Дядя Дима как ни в чем не бывало отправился с ним в зал. Мама позвала меня из кухни, где разрезала торт и разливала чай. Торт привез дядя Дима. Он всегда привозил вино и что-нибудь сладкое. Пирожные, конфеты… Я уставился в мамины сияющие глаза, она улыбнулась и попросила отнести в зал поднос с тортом.

Папа болтал о командировочных делах и смеялся. Дядя Дима тоже смеялся и весело смотрел на папу. Теперь его глаза блестели не жирно – по-другому, как обычно блестят в хорошей беседе у верных друзей. Никто б не поверил, что это глаза лгуна.

Я сказал маме – не хочу пить чай с тортом, голова болит. Мама потрогала мой лоб:

– Вроде не горячий… Носишься весь день как савраска!

Дала какое-то лекарство.

В ожидании ухода гостя я прочел пятнадцать страниц маминой книги «Любовница французского лейтенанта» – и ничего не запомнил. Не вышел попрощаться с дядей Димой. Притворился, что уснул.

Мне было плохо весь следующий день. Не хотелось ни есть, ни гулять. Я лежал, обняв Мысонка, смотрел мультики и терзался трудными мыслями. Мама забеспокоилась, поставила градусник. Поцеловала в щеку, не успел отвернуться…

– Ну-ка, признавайся, что случилось, – сказал за ужином папа. – Надеюсь, ты не из-за «грушевой» чепухи маешься?

И я не вытерпел. Я спросил, позволяется ли чужому человеку целовать чужую маму, если ее муж этого не видит.

Папины брови подскочили вверх. Мама поперхнулась салатом и закашлялась. Папа попросил меня выйти из кухни, хотя я не доел свой салат.

Я сильно пожалел, что нечаянно вмешался в путаную жизнь взрослых. Я считал тогда, что от друзей ничего не скрывают. Раз дядя Дима, глядя невинными глазами, скрыл от папы поцелуи с мамой, выходит, он лгун и предатель. Но ведь и мама скрыла! Значит, и она – лгунья и предательница.

А я? Я не лгун? Не предатель? Мог бы не прятаться в комнате, подойти к ним в прихожей и честно сказать, что друзья (и мамы) так не поступают. А я предпочел соврать про больную голову и только назавтра… Только назавтра задал папе вопрос как бы не совсем о маме и дяде Диме. Но этим хитрым вопросом я, кажется, предал маму?..

Кто бы объяснил мне, перед кем я виноват больше?

Прежде я думал: сказать правду нетрудно. Моя правда была незначительной – посеял перчатки, подрался с Лехой и тому подобное. Папа требовал честности, я признавался и получал за свою маленькую правду маленькое же и наказание – мыл полы или три дня не подходил к компьютеру. В исключительных случаях папа мог дать мне подзатыльник. Не больно и почти не обидно.

Оказалось, что детская правда легка как пух, а взрослая ложится на сердце камнем. Она хуже отравы – жжет нёбо, грызет изнутри и подначивает соврать. А ложь способна смягчить жесткую правду, отодвинуть ее и даже совсем заглушить. Вероятно, поэтому взрослые врут. Большинство взрослых.

Я стал подсматривать за дядей Ваней и дядей Григорием, опасаясь застукать их с мамой. Но у дяди Вани есть своя жена и маленькая дочка, а у дяди Григория – невеста (они потом поженились). Честные люди, преданные друзья не пытались подкрасться к маме с поцелуями. Я пристыдил себя за подозрения и прекратил слежку.

Дядя Дима больше не приходил к нам. Позже я подслушал из разговора папы с дядей Григорием, что дядя Дима покинул наш город, живет где-то у моря, открыл бизнес и процветает.

Моя б воля – я бы выслал отсюда еще всех маминых приятельниц. Пользуясь папиным отсутствием, они собирались у нас, курили и пили дорогое вино джин. Их болтовня сбивала меня с толку. Они постоянно говорили о шикарных покупках и знакомых, которые оказывались то в шоке, то в шоколаде. Я чувствовал себя дома неловко, как нежеланный гость, а спустя час – как невидимый. Ел сидя у подоконника. Спокойно делился с Мысонком роллами и котлетами, давал ему слизывать с тарелки соус. Мама не обращала внимания.

Однажды папа застал подвыпившую компанию, разогнал всех и повздорил с мамой.

– Я не для того мотаюсь по командировкам, – холодно сказал он, – чтобы ты устраивала в квартире шалман и вертеп.

Мама закричала:

– Ты мотаешься?! А я не пашу, да? Я – не пашу?! Я тоже не по шопингам шляюсь, Игорь, не по «зарубежам»!

Они начали ссориться громко, я ушел в комнату, но все слышал за плотно притворенной дверью.

– Путешествуй на свою зарплату, кто запрещает? Сама знаешь, что мои деньги уходят в ипотеку!

– А мои, сам знаешь, на такси! Умру – не сяду в твою «Ниву»!

– На общественном транспорте не пробовала ездить?

Про себя я разделял мамино возмущение. Наша древняя машина принадлежала еще дедушке, а папа все никак не мог купить новую.

– Ты живешь не по средствам, Тася!

– Как ты смеешь?! – взвизгнула мама. – Да ты просто жмот!

– А кто не жмот? Кто?! Не тот ли, с кем ты раскатывала на «Лексусе»?!

Мама зарыдала. Папа стукнул кулаком о стену и ушел в бар. С папами Лехи и Вари.

Вернулись они почти к ночи. Лифт не работал, и папе пришлось волоком тащить Вариного отца на пятый этаж. Лехин тоже наклюкался, но с ним легче – живет на первом. Слава богу, мой папа не имеет привычки надираться в дупель.

Папа у меня вообще классный. Его большие плечи даже зимой вкусно пахнут загаром и солнцем. Папа умеет строить многоэтажные дома и объекты, прыгать с парашютом, играть на гитаре, петь у костра с друзьями красивые песни; он любит ловить рыбу спиннингом, стрелять в тире, гулять со мной по городу, собирать грибы, играть в шахматы и футбол… всего не перечислишь.

Вообще-то все папы у нас хорошие. Они на спор устроили чемпионат по футболу с дядьками из соседнего дома – чья команда проиграет, та посадит деревья в общем дворе.

Не одни мы наблюдали за игрой с Лехиного балкона – все нижние балконы были заняты болельщиками. На воротах «папиной» команды стоял отец очкарика Мишки, тоже очкарик, что не мешало ему классно ловить мячи. Наш дом победил! То есть победила дружба: на посадку папы пообещали выйти вместе.

А в нашей отдельной квартире дружба заканчивалась. Родители ссорились-ссорились, потом мама ушла ночевать к подруге и попала в полицию. Папа говорил по телефону с дядей Григорием о каком-то пьяном дебоше, устроенном мамой в ресторане, я слышал.

Родственник дяди Григория, полицейский начальник, вызволил ее из обезъянника (сначала я думал – из зоопарка, но Леха сказал, что это такая клетка в «ментовке» для задержанных людей), и мама уехала.

В первый раз ненадолго.

– По туристической путевке, – пояснил папа. – Кажется, в Египет.

Мне тоже хотелось в Египет, но не одному, а втроем. Обидевшись на маму, я сгоряча выложил папе, что она жаловалась на него подругам. Говорила – нет сил, как хочется съездить куда-нибудь в Италию или хотя бы в Египет, но пока она живет с таким скупым человеком, это нереально. И одна особенно отталкивающе накрашенная подруга сказала: «Капец, однозначно».

Папа выслушал с пасмурным лицом и вдруг ни с того ни с сего наорал на меня из-за двоек по математике, которые я нахватал в начале учебного года.

Ночью я страдал от своего предательства. Мало того что я подслушивал мамины разговоры с подругами, так еще и наябедничал. А на папу я не обижался. Я понимал: он срывает на мне плохое настроение. Пока мама дебоширила в ресторане и путешествовала в Египте, папа все время нервничал. Забывал бриться – и к ее приезду успел обрасти бородкой.

Мама почему-то не привезла нам подарков. Я чувствовал себя виноватым и сказал ей, что опять выдал папе ее секрет.

– Это не секрет, – сказала она резко. – Твой отец действительно скупой человек.

Сколько я ни приставал к маме, она так и не рассказала о пирамидах и фараоновых гробницах. Разговаривала со мной меньше обычного, а с папой общалась через меня: «Артем, скажи папе, что…», «Передай папе…» Каждый день убегала куда-то. Я звонил ей, она отвечала:

– Не мешай, я на работе.

– В типографии? – уточнял я.

– Да.

Она лгала. В типографском рекламном цехе мне сказали:

– Таисия Владимировна давно у нас не работает.

Мама изменилась, словно кто-то держал ее в плену и травил колдовским чаем. Она превратилась в чужую женщину, которая только притворялась моей мамой. В голосе этой новой мамы сквозили нотки досадливого нетерпения, в словах не было тепла. Она перестала играть с Мысонком по вечерам и целовать меня на ночь. Не проверяла домашние задания, не гладила рубашки, готовила наспех и вообще забывала о нас. Я думал – пусть бы она сердилась. Пусть бы плакала, но не была такой равнодушной. «Любое чувство лучше безразличия» (цитата).

Вернуть настоящую маму оказалось ни в папиных силах, ни в моих.

Придя раз из школы, я увидел, как светловолосый мужчина в пушистом свитере загружает в багажник серебристого джипа знакомые чемоданы и мамину соболью шубку в прозрачном чехле. В первую секунду я решил, что нас ограбили, а во вторую узнал в мужчине дядю Диму. Он сменил белый «Лексус» на серебристый джип, но я бы узнал этого друга-предателя возле тысячи разных машин. Захлопнув багажник, дядя Дима обнял за талию спустившуюся с крыльца женщину.