Вячеслав Пьецух - Левая сторона (сборник) Страница 42

– Если есть деньги, – вступил Обмылков, – то никакой закон тебе не писан, потому что деньги и есть закон! Я вот на свои кровные возьму и открою такой научно-исследовательский институт, в котором очкарики будут выдумывать эликсир бессмертия, чтобы обеспечить мне существование на века. Ведь замораживают же себя состоятельные люди в этом… как его… в жидком азоте – и ничего!

Ваня отозвался:

– Только вечной жизни еще недоставало, особенно при наших доходах, климате и грехах! Ведь все одно и то же, скучно же, господа! Опять зима, опять лето, опять завтра пить, послезавтра похмеляться, опять супруга, кастрюля такая, придет и скажет: «Куда деньги девал, ядовитый змей?»

– Да вроде бы нет особых оснований скучать, – возразил Обмылков, – нет в нашей жизни места скуке, если, конечно, ты при капитале и не дурак. Конечно, которые молодые люди не знают, сколько будет дважды два, мечтают о золотых гробах и не могут себе купить лишнюю порцию мороженого, то это, понятное дело, скучно. В том-то и штука, что скучают только дети и дураки.

– Это вы на кого намекаете? – справился Веселовский и свирепо округлил свои выразительные глаза.

– В частности, на тех вырожденцев, которые мечтают о золотых гробах.

– Это я, что ли, вырожденец?!

– Другой аллегории лично не нахожу.

В общем, как говорится, слово за слово, вышла быстротечная потасовка между «зятем» и «женихом». По итогам схватки, особо тяжелых телесных повреждений нанесено не было, но было побито много посуды, составлен протокол при участии капитана милиции Пальчикова, негласно состоявшего на жаловании у цветочного магната, и Ваню Веселовского целые сутки продержали в камере предварительного заключения вместе с двумя автозаводскими молодцами, которые по ночам снимали аккумуляторы с «жигулей».

Тем временем юноша Балакирев названивал Римме Петровне, чтобы уведомить ее о местонахождении Вероники, но из телефонной трубки доносились только бесконечные продолжительные гудки. Он и на другой день звонил, но и на другой день Риммы Петровны не было дома, так как, всполошившись в связи с исчезновением дочери, она обегала всех ее подружек, побывала в обеих школах, то есть в музыкальной и общеобразовательной, да еще битый час просидела у главы районной управы, к которому накануне ее пригласили в таких вкрадчивых выражениях, что неосмотрительно было бы не пойти.

Глава районной управы, еще сравнительно молодой человек, с хорошим славянским лицом, какие в прежние времена были характерны особенно для комсомольских работников, начал издалека: именно с того, что район, вверенный его попечению, испытывает значительные финансовые трудности, а между тем улицы кругом непроезжие, и граждане то и дело падают в канализационные люки, точно они сговорились и проводят опасный эксперимент; посему было бы хорошо, и даже это зачлось бы как патриотический поступок, если бы Тюрины внесли посильный вклад в районное дорожное строительство, тем более что миллион-другой в условных единицах – это для них пустяк. В заключение он славно улыбнулся и заявил:

– А то ведь мы потом вашей дочери паспорта не дадим. Помилуйте: вдруг у нее двойное гражданство, а вы злостно скрываете этот факт!

Римма Петровна вышла от главы районной управы скорее озадаченная, чем напуганная, но настоящий испуг ждал ее впереди. Возле подъезда родного дома ей встретилась здоровенная баба с мужским лицом, которая ни с того ни с сего объявила, что она-де и есть настоящая мать Вероники, а Римма Петровна-де выкрала девочку из родильного дома по недосмотру медицинского персонала, и если похитительница добровольно не откажется от родительских прав, то в дело пойдет серная кислота. Римма Петровна в панике бежала от сумасшедшей бабы, влетела в свою квартиру и заперлась.

Только она, отдуваясь, присела в прихожей на пуфик у телефонного аппарата, как раздался очередной звонок от юноши Балакирева: юноша сообщил, что Вероника уже сутки как сидит в квартире какого-то мужика, на улице Веденяпина, 26, и что этого мужика он, по крайней мере, может доподлинно описать. Римма Петровна ахнула и немедленно стала названивать цветочному магнату Обмылкову, чтобы сообщить ужасную новость дня.

И часу не прошло, как у дома № 26 по улице Веденяпина съехалось с полдюжины роскошных автомобилей, угрожающе захлопали дверцы и к подъезду похитителя Большакова направились: капитан Пальчиков во главе немногочисленной группы захвата, Римма Петровна, сам Обмылков и еще один толстячок, из тех, что ездили в Африку охотиться на крокодилов и доехали до Орла. Юноша Балакирев, который незаметно притулился к бабушкам на скамейку, мрачно наблюдал за тем, что делалось во дворе.

Между тем Обмылков моментально определил номер квартиры похитителя Большакова, потолковав кое с кем из жильцов, и велел капитану начинать штурм. Все поднялись цепочкой по лестнице на третий этаж, столпились у двери похитителя, и толстячок ударил в нее ногой.

– Это кто там безобразничает? – послышался из-за двери осторожный голос Большакова, который, впрочем, сразу догадался, что это милиция явилась по Веронику, и как-то даже удовлетворенно озадачил себя вопросом: каким же сверхъестественным образом эти олухи умудрились его найти.

– Ты девушку-то отпусти, – вкрадчиво попросил Обмылков. – А глупых вопросов не задавай.

– Нету здесь никаких девушек, – отозвался Большаков и поневоле хмыкнул себе под нос, сообразив, что он сказал чистую правду, если только не преувеличение, не бравада и не глупая шутка – давешняя декларация малолетней Тюриной насчет пятисот рублей в подъезде и тысячи на дому.

– Ну ты, урка позорная! – вступил в переговоры капитан Пальчиков. – Немедленно открывай дверь, а то мы ее высадим и наломаем тебе бока.

Это была пустая угроза, так как штурм квартиры Большакова носил нелегитимный, самодеятельный характер, и поднимать шум на весь квартал никак не приходилось ввиду того, что можно было налететь на патрульный наряд, который, не приведи господи, вызовут сдуру соседи по этажу.

Поэтому Обмылков решил переменить тон.

– Послушайте, нехороший человек, давайте начистоту. Что вы хотите за ребенка? Алкоголь? Наркотики? Деньги? Или чего?..

Большаков и рад был бы назвать сумму выкупа в южноафриканских рандах, однако в сложившихся обстоятельствах получить деньги он не надеялся, и поэтому решил на время прекратить переговоры, чтобы хорошенько обдумать, как развести беду.

В свою очередь, Обмылков с Пальчиковым, чтобы не привлекать внимание публики, решили отложить штурм и повести правильную осаду, которая, по их мнению, вернее обеспечила бы результат. Примерно через четверть часа в подъезде отключили водопровод, а в квартире Большакова – газ, электричество, телефон.

– Долго он так не высидит, – предположил толстячок, который ездил в Африку охотиться на крокодилов. – Недельку-другую покочевряжится и выкинет белый флаг.

– Ты рехнулся, что ли?! – возмутился Обмылков. – Какая неделька-другая?! Нам его в худшем случае до вечера надо взять! Того и гляди, нагрянут ребята из здешнего УВД, и тогда нашей бригаде несдобровать! Неделька-другая… ну не козел!

Чтобы ускорить дело, надумали просверлить дрелью отверстие в двери и через шланг пустить «веселящий» газ. Уже принесли дрель и стали сверлить отверстие, которое Большаков через минуту благополучно заделал пробкой от шампанского, уже послали человека за баллоном с «веселящим» газом, но тот сразу вернулся с паническим воплем: «Братва, горим!» Все кинулись вниз, выбежали во двор и действительно увидели, как полыхает «лендровер» Обмылкова и занимается рядом с ним чья-то «одиннадцатая модель». Ваня Веселовский, под шумок осуществивший этот удар с тыла, выглядывал из-за угла соседнего дома и со злой ухмылкой наблюдал за пожаром и суетой.

Тем временем Большаков благоразумно воспользовался паникой и исчез; то есть он преспокойно вышел из своей квартиры, поднялся на чердак и спрятался за трубой принудительной вентиляции, и думать позабыв о Веронике, выкупе и красногвардейской атаке на капитал. Всеми брошенная наследница так и сидела в ванной комнате взаперти, пока за ней не явился юноша Балакирев, который вызволил ее из заточения, взял за руку и увел.

Он преспокойно провел ее двором, мимо суетящихся приспешников Обмылкова и даже родной матери, которая носилась как угорелая вслед за цветочным магнатом, заламывая руки и причитая по-деревенски, мимо детской площадки и притаившегося Веселовского, мимо пивных ларьков и теток, торговавших калеными семечками, воблой, областными газетами и паленой водкой из-под полы. Вероника шла молча, глядя себе под ноги, и, главное, покорно, точно она только того и ждала, чтобы кто-нибудь взял ее за руку и увел. Молча они доехали на автобусе до железнодорожного вокзала, что на площади Революции, молча уселись в последний вагон владимирской электрички, и только когда поезд тронулся, Вероника спросила своего спутника, опять же не глядя ему в глаза: