Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник) Страница 43

Буквально днем раньше она строила планы и рвалась навестить кого-то из своих бесчисленных внучек. К перечню эпизодов ее жизни добавился бы еще один забавный, и еще, и еще множество эпизодов.

Но точка поставлена, и больше в этой истории не будет добавлений. Асико теперь на тихом Верийском кладбище, рядом с Вовой, и все прошло так, как она хотела, – все женщины были одеты нарядно, было море цветов, мужчины скорбели, внучки плакали искренне, но беззвучно.

Все было красиво и очень светски – как и требовала Асико.

История закончена, хотя…

Хотя – кто знает! Кто знает, сколько всего хранится в памяти каждого, кто был знаком с ней.

Последнее средство

– Донья Маргарита, посмотрите – куда это белье нести? Гладить или сначала штопать?

Босая Чечилья щурилась на солнце, отклоняясь назад и еле удерживая жилистыми руками бликующее крахмальное белье.

– Отнеси в бельевую, там посмотрим, – неопределенно махнула донья Маргарита и продолжила таинственный разговор над чашкой кофе.

Потом спохватилась:

– И займись делом, не мельтеши перед глазами!

– Ты представляешь, что она мне сказала?! – проходя мимо кухни, не особенно и таясь, бросила Чечилья. – Отнеси, говорит, в бельевую, а там посмотрим!

– Тшшш! Придержи язык, нахалка, – прошипела Маддалена, испуганно косясь на распахнутую дверь столовой – оттуда доносился бубнеж гадалки Лупе.

– Куда тебе еще выслуживаться, не понимаю, – фыркнула Чечилья, поудобнее перехватила охапку белья и прошлепала дальше, к бельевой. – Я тебе говорю, что она уже совсем тронулась, а ты все скачешь, как блоха на пожаре: орден, что ли, обещали?!

– …и все девочки шли из церкви как одна – чинные, кроткие, как голубицы, а эта – бес, прости меня, Пресвятая Богородица! Чернявая, грязная, да еще и плевалась жеваной бумагой. Вот как будто вчера все это видела. Кто, кто меня так проклял, что из всех девушек города мой Себастиан выбрал именно ее! Донья Лупе, вы же знаете меня столько лет – я не заслужила такого. Мой умный, послушный и богобоязненный сын женился на этом исчадии ада! Нет, нет, я не смирюсь.

Маддалена погремела крышкой кастрюли и тихонько встала поближе к двери.

Мяукающий голос гадалки временами пропадал, но в целом крайне интересный разговор был понятен.

– Донья Марго, вы сделали то, что редкой женщине под силу: остались в таком нежном возрасте вдовой и вырастили – одна, совсем одна! – такого сына, как Себастиан. Вы – гордость нашего города, донья Маргарита, но времена так изменились…

– Не мели чепухи, – прервала гадалку хозяйка. – А не ты ли помогла этой верченой гадюке приворожить моего сына?!

– Помилуй тебя Бог, Маргарита, – опешила гадалка. – Да у тебя самой…

Чечилья и Маддалена стали похожи на парочку лемуров – у них вытянулись уши и вылезли вперед глаза.

– Мадцалена, у тебя соус пригорает, – над самым ухом кухарки будто выстрелили из пушки, и та обмякла в полуобмороке.

– Чечилья, ты окосела от безделья, час назад сказано – перебери белье и заштопай!

Чечилья прыснула и замахала руками, чуть не брызжа от восторга слюной на опешившую кухарку.

– Слууушаю, донья Маргарита! – зычно откликнулась она и прошлепала обратно в бельевую.

– …и не пугайте меня, досточтимая донья Маргарита! У меня есть свидетели – они покажут, что именно вы меня вынудили наслать порчу на несчастную девочку! И теперь порчу никак не отменишь – если я делаю что-то, то уж наверняка!

– Где были мои глаза?! Пресвятая Дева, почему ты не стукнула меня молнией в ту же секунду! Я покажу тебе, как идти на меня войной, отродье сатаны. Тебя закидают камнями и сбросят со скалы!

– Ну, если уж вы, донья Маргарита, Пресвятую Деву упрекаете в собственных грехах, то с головой у вас явно проблемы! Дева не занимается молниями и карой небесной – Она милосердна! И скалы тут нет ни одной приличной, если уж на то пошло.

Донья Маргарита ссутулилась, все ее существо как будто стремилось стечь в землю, с глаз долой.

– Лупе, что делать, Лупе, – шепотом сказала она. – Мой сын страдает, подумай, Лупе, ну подумай – что-нибудь же можно исправить?!

– Можно, дорогая, – качаясь в кресле с торчащими соломинками, проговорила гадалка. – Есть одно средство – но после него ваша невестка Каталина станет видеть прошлое, дотронувшись до человека. Согласны?

– Като, ты встала?! Боже мой, радость моя, ты даже порозовела!! Мама! Мама-аа!! Где ты, иди сюда! Каталина встала!! Мама, ну где же ты!

На мраморном полу столовой лежали клочья искромсанного кружевного белья.

Легкий ветер трогал крахмальные обрывки и со скрежетом передвигал их на долю миллиметра.

– Это же приданое доньи Маргариты, – недоумевая, уточнила Като. – Она с ним носилась, как с Христовой плащаницей. Может, это жертвенный обряд какой? Или гадалка ее надоумила?

Каталина подошла к мужу и дотронулась пальцами до его плеча.

– Себас, ты в детстве писался в постель?

– Кто тебе сказал? – засмеялся Себастиан. – Неужели мама?

– Донья Маргарита просила передать, что она дала обет в монастыре бенедиктинок о выздоровлении доньи Каталины. А в каком монастыре – не сказала. Сказала, приедет через год. Подавать завтрак или еще погуляете?

Яблоки для Хоакина

– Сидит? – зная ответ заранее, спросил фотограф, лениво развалившись на стуле с вытянутыми чуть не до дверей ногами.

– Сидит, – ответила Кейра, на мгновение отодвигая лейку и бросая привычный взгляд через окно на раскаленную площадь.

Сеньора Моралес действительно сидела на скамейке в дальнем углу площади, прямая как палка, в выгоревшем на солнце черном одеянии. Трудно было сказать, на что смотрят ее глаза, закрытые по обыкновению черной шифоновой вуалью.

– Удивительно сильная женщина, – вздохнула Кейра, долила воду в горшок с фикусом и прошла к рабочему столу. – Мало ли ребят погибло в драках с полицией, но она единственная из всех родителей уже год добивается расследования.

Фотограф вытянул шею и глянул разок за окно.

– Ей просто некому поплакаться, – объяснил он. – Она совсем одна – бедняга Хоакин был для нее всем, а теперь его нет – что ей остается?!

– Как – совсем одна? – поразилась Кейра. – Я думала, здесь не бывает семей из одного человека – всегда найдутся какие-нибудь кузены и тетушки для сочувствия.

– Да, это редко бывает, – согласился фотограф. – Она вышла замуж из какого-то дальнего городка, а у ее мужа, достопочтенного сеньора Моралеса, всех родственников поубивали в последней войне. Он был один, и сын один, и теперь никого. В общем, жизнь рухнула. Страшное дело.

Кейра поежилась, отогнала нахлынувшую жалость и принялась печатать справку о преступлениях последнего года для судьи.

– …Простите, сеньора Моралес, – нежный девичий голосок вырвал женщину из омута палящей нескончаемой скорби.

– Что тебе нужно? – измученно спросила она, мельком глянув на преступно и недопустимо живую и здоровую девицу из конторы напротив: та каждый день пялилась на нее из окна.

– Вы целый день сидите на солнцепеке… и даже воды не пили ни разу, так нельзя, у вас будет обезвоживание. Возьмите вот – яблоки. Пожалуйста, не отказывайтесь. Я прошу.

Сеньора Моралес посмотрела внимательней на корзинку в руках девицы: там блестели лакированными боками красные яблоки.

– Их очень любил Хоакин, – вдруг сказала она. – Я покупала их каждый день, и к вечеру не оставалось ни одного огрызка: он съедал их целиком, вместе с семечками. А я на них смотреть не могла.

– Сеньора Моралес, – девица присела, оголив круглые коленки. – Я знаю, что есть такой обычай: в годовщину смерти надо раздать бедным детям ту еду, которую больше всего любил покойный. Ведь как раз завтра будет год – давайте сделаем это для Хоакина! Я вам помогу.

Женщина откинула вуаль, с наслаждением ощутила свежий воздух на сухом от жары лице и посмотрела на Кейру.

– Со мной боятся разговаривать, – вытирая белоснежным крахмальным платком виски, усмехнулась она. – Как будто несчастье передается по воздуху. Я уже забыла, каково это: просто разговаривать с кем-то. Тебя как зовут?

– Кейра, – ответила девушка. – Моя мать была англичанкой. Она оставила меня и уехала, когда мой отец не захотел на ней жениться. Я тоже совсем одна, – вдруг призналась она.

Женщины немного помолчали. Они слушали, как в жаркой тишине начинают понемногу трескаться их разные одиночества.

– Сейчас уже поздно идти на кладбище, – сказала сеньора Моралес. – Сегодня мне надо испечь побольше хлеба и купить яблок. Хоакин любил мой хлеб. Ты знаешь, где искать бедных детей?

– Конечно, – кивнула Кейра. – Я же выросла в приюте. Научите меня печь хлеб: мне негде было этому научиться.

Синьора Моралес встала и снова накинула вуаль.

– И одеваться тебе тоже негде было научиться, – снисходительно бросила она. – Пойдем со мной – я все равно уже никогда не надену батистовый корсет. А про англичанку я слышала – так это была твоя мать? Да, она была красивая сеньора… Хотя ты на нее не слишком похожа. Возьми меня под руку – голова кружится. И дай корзину, я понесу. Мне приятно нести красные яблоки – как будто дома их ждет мой сын.