Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге Страница 43

Словно разбудили его. Вспомнил Алик, кто он такой. Зачем он здесь. Понял, что происходит. И из-за кого происходит, тоже понял. В голове замелькали образы. Как будто кино показывали. С титрами внизу экрана.

Банкир. Сидит в кафе, пьет кофе из огромной кружки. Хороший дорогой костюм. На полу стоит солидный портфель из тонкой телячьей кожи. Напротив сидит он, Алик. В джинсах и твидовом пиджаке. Ворот рубашки расстегнут на две пуговицы. Вальяжный, без галстука. Сука… Банкир не в своей тарелке. Зависит он сейчас от этой твари зажравшейся. Объясняет чего-то вальяжному Алику. А тот рожу кривит, издевается. Слова обидные говорит. Гад. Не работал никогда. Только деньги пилить умеет. И все у него в жизни хорошо. Не рискует ничем, а бабло имеет нехилое. Миллионов десять минимум имеет только с его, банкира, трудностей. Банкир размахивает руками, краснеет, что-то пытается доказать. Алик в ответ снисходительно и высокомерно улыбается. Говорит тихо и недобро. Сука, руки выкручивает, опускает. Еще денег себе отжал. Поимел его, банкира, скотина, во все щели. Тварь, пожалеет еще. Нельзя с ним так по-хамски. Банкир выдавливает из себя улыбку, смеется даже весело. А внутри… Распирает. Унизили, растоптали, сделали. Его, гордого парня, который всю жизнь сам пробивался. С самого низа. Своим трудом, своими мозгами. Сколько ночей бессонных, сколько страха! Сколько жоп пришлось вылизать по дороге. И вот сейчас, казалось бы, все позади. И опять… Внизу экрана медленно проявляются сначала бледно-розовые, а потом кроваво-красные титры. Они растут, увеличиваются, пока не заполняют собой весь экран.

БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ. СУКА. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ НАВЕЧНО.

Неожиданно кино из плоского превращается в объемное. Круче, чем в любом 3D. Буквы отрываются от экрана. Летят на Алика, но по пути теряют структуру, разматываются, становятся тонкими красными зигзагообразными нитями. Нити пролетают мимо. Покидают кинозал, земную атмосферу, Солнечную систему, бесконечно долго пробиваются через холодную черноту и падают в зеленое спокойное море. Здесь, в Либеркиберии. Море остается спокойным. Только темнеет чуть-чуть. Совсем немного. Незаметно для глаз. Алик видит следующую картину.

Офисный кабинет. Он сидит за столом, перед ним Наташа. Они разговаривают. Она его хочет, а он нет. Хорошим решил стать, правильным. Учит ее корректно, как ему кажется. Она не слышит, не понимает, не хочет понять. Тогда бьет по щеке, не сильно, но обидно, чтобы отвалила. Ее никто не бил раньше, а этот так спокойно, так уверенно… Она в шоке, дух захватывает. Ком в горле. И раньше любила, а сейчас точно поняла – это он, он. Нашла его наконец-то. И всю жизнь она будет его. Говорит какую-то чушь, ширинку ему расстегивает, угодить хочет и всю жизнь угождать. Возбуждается сильно. А он отстраняется, обнимает ее, гладит по голове. Жалеет. Говорит такие слова. Такую правду, какую не то что другим, и себе не говорила. Понимает он ее и жалеет. Ей плакать хочется. И плачет. От счастья. Потому что вот он. Ее половинка, ее бог, ее хозяин. Нет таких больше, не делают. А она сумела. Нашла. Хочется отблагодарить его. Показать, как любит. Умереть даже за него хочется. Наташа обнимает его. Целует, согревает своим дыханием. И он ее целует, начинает раздевать. Сейчас, сейчас все произойдет. Не так, как в прошлый раз, а по любви. Действительно, по любви. По любви. По любви. Она не может молчать. Нельзя молчать в такую секунду. Самую счастливую в жизни. Сказать надо, выразить, как счастлива, как любит, безмерно, неохватно. Язык не слушается. Слова получаются дурацкими, но хоть что-то.

«Да, да, Аличка, давай, трахни меня. Ты умный, сильный, ты мой авторитет. Трахни, пожалуйста».

Алик слышит слова. Он понимает их. Становится противно. Что слышит, то и понимает. Он мужик. Он не видит, что стоит за словами. Все буквально. Все точно и логично. Он отталкивает Наташу, застегивает ширинку, говорит, что она не так его поняла. Она одевается. Она раздавлена. Это крах. Как больно. Как стыдно. Унизительно. Нет любви и не будет уже больше никогда. Если этот умный и хваткий не понял, то никто не поймет. Дура она, не сумела выразить, не смогла. Жить незачем. Наташа злится. Сначала на себя, а потом на него. Это он во всем виноват. Это из-за него нет любви. Все они такие скоты бесчувственные. Она бьет Алика по яйцам и говорит злые, дурные слова. И сама верит в них. И станет, наверно, такой, какой говорит. Злой и дурной. И бесчувственной станет. Но это он виноват в этом. Только он… Внизу экрана снова появляются титры, наливаются красным, багровеют, растут.

БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ. СУКА. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ НАВЕЧНО.

Опять буквы становятся объемными. Опять разматываются в тонкие красные нити и летят через безжизненный холод. Опять падают в зеленое море. Волны перестают быть зелеными. Темнеют еще больше. Волны растут. Алик видит следующую картину.

Они с Михаем. Алик заискивает, совсем расклеился, чуть ли не позу покорности принял. Покровительства просит. Ликование. Михай счастлив. Такой большой, холеный, вальяжный и правда талантливый парень. А под ним. А сломал он его. Хрустит под ногами. Хорошая опора будет, если правильно пользовать. А это значит, что стал Михай выше. Еще выше. Никакие бабки такого счастья не принесут. Как этот хруст. Упоительный хруст сильного мужика под подошвами ботинок не совсем мужского 39 размера. И вдруг…

– …Шефа такой аргумент убедит? Может, и не нужно мне с авансцены уходить, за твоей широкой спиной прятаться?

Сказал и улыбнулся так гаденько. Покровительственно. Как взрослый дядя, объясняющий несмышленому юнцу правила обращения с девками. Унизил. Надругался. Изнасиловал почти. Указал на место у параши в пищевой цепочке. Суууууууука. Господи! Ну почему с ним, с Михаем, всегда так? Мало ему шефа, еще и этот мордой в дерьмо окунает. Почему все вокруг такие большие, а он такой маленький? Нет в нем лихости, размаха, стати удалой молодецкой. Ну и что? Зато есть другое. Чего у больших не хватает. Ум, изворотливость, терпение, воля. Понимание момента и природы людской гнилостной. И не позер он, как они. И ведь работает. Тихой сапой, постепенно. Там увернулся, тут отщипнул, этого сделал, того подмял. И уже большой, почти большой. Как эти. Даже больше… И все равно найдется падла, место укажет. Рост истинный обозначит.

Сволочь, сидит, лыбится, самолюбие свое безразмерное надрачивает. Пользует его, Михая, а сам ничтожество. Не способен больше ни на что. Все они, большие, не способны. Терпения у них не хватает. А он может. Он созидатель. Он все вытерпит, все говно мира выхлебает, но сделает. Всех сделает. И этого статного, на две головы выше его, ублюдка сделает. Будет еще в ногах ползать и пятки лизать. Будет, будет, будет…

Экран меркнет. Появляются уже знакомые буквы. Они сразу большие, густого темно-бордового цвета. По краям букв пылает белое пламя.

БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ. СУКА. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ НАВЕЧНО.

Надпись тяжело и нехотя отрывается от экрана. На этот раз буквы разматываются не в нити, а в толстые кровяные канаты. Они никуда не летят. Неторопливо группируются вокруг Алика и начинают его душить. Обвиваются вокруг головы и сжимают мозг. Туго. Туже. Совсем туго. Он задыхается, умирает. Мутная зеленая вода перед глазами превращается в черную непроглядную жижу. Последнее, что он видит сквозь темнеющую, спрессованную воду, – это знакомая фигура Антуана. Он корчится в конвульсиях и смешно дрыгает ножками. Глаза его наливаются кровью, становятся красными, как бордельные фонари, а потом лопаются. Мир окончательно темнеет и исчезает. Нет ничего…

Темнота. Зацепиться не за что. Алик сходит с ума. Распадается на куски. Превращается в ничто. Вдруг появляются огоньки. Один, второй, третий. Десятки, тысячи огоньков. Они разгораются, и Алик понимает, что находится в огромном темном зале. Стен и потолка не видно. Тысячи людей. В руках они держат свечи. Их лица безобразны. Их тела покрыты язвами. На них страшно смотреть. Не зомби, не вампиры, не калеки. Искалеченные, так их про себя называет Алик. Искалеченные. Люди кажутся смутно знакомыми. Он начинает узнавать. Он узнает всех. Вот во втором ряду стоит жена. Волосы выдраны, из носа капает кровь, на щеке гематома. Рядом Сашка, родители, позади друзья, сослуживцы. Вдалеке он замечает пожилого таджика – сторожа на парковке. Прямо перед ним Михай, Банкир и Наташа. Искалеченные. Он стоит перед ними на небольшом возвышении. Видит. Узнает. Удивляется, откуда они все взялись здесь, в Либеркиберии? Понимает, что не Либеркиберия это. И не Москва. Другое, третье страшное место. Может, ад, а может, чистилище, а может, душа его треснула от землетрясения и провалился он в черный бездонный омут. И не выбраться ему никогда. Огоньки свечей в руках у людей соединяются в горящую дорогу и уходят за горизонт. Страшно.

– Вы чего, вы зачем, кто вас так? – сдавленно шепчет Алик.

– Ты, – отвечает Наташа.

– Ты, – говорит Михай.

– Ты! – кричит Банкир.

И дальше: ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты. По всей огненной дороге, вдаль и за горизонт, катится это «ты», сливается в вой, в стон – ыыыыыыыыыыыыыыыы.