Олег Рой - Тайна Страница 44

Минус двадцать – двадцать пять считается обычным делом, привычная, даже не слишком низкая для этих мест температура. Но зэки мечтают о минус сорока – минус пятидесяти. Потому что это означает одно – не будет пурги. Ведь пурга пострашнее, чем самый лютый обжигающий мороз.

А в минус пятнадцать или двадцать почти гарантированно начинается пурга. И хорошо, если обычная – ветер метров тридцать в минуту. При такой еще можно жить, можно передвигаться. Хуже, если пурга черная. Ураганный ветер несет снег, видимость нулевая, нельзя никуда пройти – пропадешь в этом непроглядном месиве, дома заметает по самые крыши…

Черная пурга самое страшное словосочетание в Норильлаге. Когда его произносят, лица людей темнеют и мрачнеют. Многие из осужденных видели своих товарищей, замерзших в черную пургу, и хоронили их.

Когда метет черная пурга, ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. По ветру идти еще можно, а против – бесполезно. Холод пронизывает все тело, особенно мерзнут глаза, хоть люди и стараются закрыть их повязками или шарфами. Но такая защита спасает слабо…

Самолет угрожающе накренился, его затрясло.

Первый пилот обернулся и уважительно обратился к человеку с неприметными чертами лица, меланхолично глядящему в мутный иллюминатор:

– Иван Иванович! Видите, что происходит? Порывы ветра доходят до тридцати метров в секунду, машину мотает, как воздушный шарик. Это очень опасно, надо садиться. Мы еще можем попробовать добраться до Красноярска.

«Погода ни к черту! А тут еще этот тип, приказы которого велено выполнять без обсуждения. Грохнемся, и костей не соберут…» – зло подумал он.

«Тип» плотнее запахнулся в свое черное пальто и вяло махнул рукой:

– Предпринимайте все меры предосторожности, непрерывно держите связь. Попробуем сесть в Норильске.

Он снова уставился в иллюминатор, словно надеялся что-то увидеть.

Через полчаса летчик с бледным лицом опять обеспокоенно обратился к пассажиру, на этот раз в голосе его слышались панические нотки:

– Иван Иванович, в Норильске черная пурга. То, чего я больше всего боялся. Это очень опасно!

Иван Иванович поморщился, зябко передернулся и, нехотя поднявшись, прошел в кабину пилотов. Зрелище было довольно жутким – в лобовое стекло он увидел, как на самолет надвигалась черная стена.

– Галечная пыль со снегом, ветер, видимости нет… – пояснил летчик, в нетерпении глядя на пассажира.

Но лицо человека в черном пальто оставалось бесстрастным, как будто он наблюдал за невинной детской игрой в пятнашки.

– Садимся в любом случае. Выбора нет. Мне нужно срочно в Норильск.

– Вы что – не видите? – закричал пошедший красными пятнами второй пилот. – Нужно снизиться и переждать. Вам все равно не добраться до города.

– Сколько до него от аэропорта?

– Несколько километров. Но в такую погоду за вами никто не сможет выслать ни машину, ни лошадей. Придется идти пешком. А это – верная смерть.

Человек в черном пальто отрешенно кивнул.

– Да вы не понимаете, что это! Это же черная пурга, это Заполярье, не игрушки! Тут замерзнуть – вопрос получаса. Вы просто не имели с этим дело! – возмутился первый пилот. – Вы рискуете и нашими жизнями.

– Сколько времени это может продолжаться?

– Бывает и по несколько дней, – сокрушенно пожал плечами летчик.

– Продолжайте полет!

– Мы не самоубийцы! И у нас семьи! – в отчаянии крикнул второй пилот.

– Выполняйте приказ. По прибытии я напишу на вас рапорт.

И он вышел в салон.

После нещадной болтанки, нескольких неудачных заходов летчики каким-то чудом все-таки ухитрились приземлиться на аэродром Норильска. Бледные пилоты отвалились на спинки кресел, с ненавистью глядя на своего пассажира. А он невозмутимо взял портфель и покинул салон, даже не посмотрев в сторону экипажа.

«Малодушные трусы, как только вернусь – напишу рапорт…» – угрюмо подумал он.

Но предупреждения пилотов не были пустой перестраховкой. В этом он смог убедиться, как только ступил на землю. Впрочем, земли под ногами было не видно – завихряющиеся снежные полосы, как змеи, ползли под ногами. Казалось, что он идет по их гибким упругим спинам. Ни в аэропорту, ни на дороге никого не было. Вдали слабо светились неяркие огни города. Он решительно направился туда.

Ветер тут же обжег лицо и уже не отпускал ни на секунду. Дороги видно не было, поэтому человек в черном пальто, которого пилоты называли Иван Иванович, пошел вперед по наитию. Начали замерзать глаза – странная, необычная боль, запомнившаяся ему на всю жизнь, становилась все сильнее. Хуже всего было то, что на пути мгновенно возникали сугробы, их словно бы носило из стороны в сторону. Снег был с тонкой корочкой наста, и он проваливался в него чуть ли не по пояс. Все труднее было вытаскивать ноги из этой снежной каши…

Он понял, что устает, тело сводило судорогой, дико хотелось присесть, а еще лучше – прилечь на мягкую снежную постель и отдохнуть, хоть чуть-чуть, всего лишь минут пять или десять. Тяжесть сковывала по рукам и ногам. Но он запретил себе останавливаться. Интуитивно он чувствовал, что если остановится, то эти сугробы будут последним, что он видит.

Тот, кого пилоты называли Иваном Ивановичем, считал себя относительно отважным и не ведающим сомнений человеком. Да и все, кто его знал, соглашались с этим. Но сейчас он едва ли не впервые в жизни пожалел о том, что не послушался совета летчиков, в сердце его начал закрадываться страх. Он понял, что заблудился.

«Глупо будет замерзнуть тут, – отстраненно подумал он, как будто наблюдая себя со стороны. – Моя главная ошибка в том, что я не перелезаю через сугробы, а обхожу их по твердому насту. Так я сбился с дороги. Главное, не поддаваться эмоциям, а спокойно оценить ситуацию…»

Он шел уже в никуда. Оставалось только надеяться на удачу. И эта надежда не подвела. Его спасла линия электропередачи. Каким-то чудом он натолкнулся прямо на нее. Так, передвигаясь от опоры к опоре, он добрался до лагеря.

В пургу Ольгу всегда томила неясная тревога, одолевали смутные ожидания. Прежние видения посещали ее в последнее время нечасто, видимо, от плохого самочувствия и ослабленного здоровья эти ее способности притупились. А в пургу возникали какие-то неясные намеки на видения, снились странные сны, после которых она испытывала непонятное томление. Все это только сбивало с толку. Голова становилась тяжелой, и она весь день была разбитой и усталой больше обычного. И в эту пургу что-то томило и беспокоило ее. Она чувствовала приближение каких-то перемен в своей судьбе, и это ее пугало.

Начальник лагеря – плотный, невысокий человек со слезящимися от вечного ветра красными глазами – хитро взглянул на Ивана Ивановича.

– А зачем она вам?

– Я тут не просто так, как вы думаете? Наверное, у меня есть основания для этой встречи, – сухо ответил человек в черном пальто, – будет лучше, если вы сэкономите нам обоим время и воздержитесь от вопросов.

– Ну, у меня времени много. А как вы добрались-то? – с любопытством спросил начальник. – Видать, дело и впрямь срочное. Чтобы в такую пургу…

– У меня секретный приказ товарища Сталина, – железным голосом, бесстрастно отчеканил Иван Иванович, холодно разглядывая начальника лагеря. И у того, опытного тертого человека, многое повидавшего на своем веку, вдруг почему-то ни с того ни с сего вдоль позвоночника заструился холодок, и он почувствовал себя неуютно в своем мягком кресле.

– А она кто? – Он еще по инерции продолжал спрашивать. Тем более что ему жутко хотелось знать, кого же он держал все это время под боком.

Иван Иванович вопросительно и недоуменно посмотрел на него, как будто тот начал вдруг лепетать что-то на чужом языке.

– Да-да, ее сейчас приведут, – торопливо закивал начальник лагеря и опустил глаза, кляня себя за неуместное любопытство.

Ольгу привели в комнату, где под потолком горела одинокая тусклая лампочка, а посередине стоял стол и два стула. На один из них она и присела. Спустя минуту сюда вошел человек в черном пальто, которое он не снял даже в помещении, и сел напротив нее.

Он вгляделся в ее лицо и тихо присвистнул.

Девушка по самую макушку была закутана в какое-то лохматое тряпье. Руки ее были красными, все в язвочках, волосы походили на паклю, кожа лица огрубела и шелушилась. Он догадался, что тут, на морозе, кожа мгновенно дубеет и превращается в шершавую болезненную маску.

Но выражение глаз этой женщины было каким-то особенно чистым и свободным, что совсем не вязалось с окружающей обстановкой.

Он некоторое время удивленно разглядывал ее и медлил, не начинал разговор. Потом закурил папиросу, сделал несколько глубоких затяжек и воткнул окурок в жестянку, которая была приспособлена вместо пепельницы.

– Вы Ольга Акимова?

Она слегка наклонила голову в знак согласия.