Мария Галина - Автохтоны Страница 44

Тот, что с перхотью, отстегнул ремень, выбрался наружу; причем, не слишком ловко, и встал у машины. Водила тоже. Ну-ну. Грустное зрелище.

– Вот теперь выходите, – скомандовал тот, что с порезом.

На бугристом асфальте лежали рыжие сосновые иголки. На передней стене павильона сохранилась мозаика; девушка в косынке на фоне восходящего солнца поднимала сноп на вытянутых руках, и летели в синюю даль гуси-лебеди… У девушки не было одного глаза и части щеки, и потому она походила на персонаж зомби-апокалипсиса. А жаль, что Лидии не хватило сарказма. Или хотя бы юмора. Была бы суперпопулярная художница.

Окна были выбиты, одно, боковое, заставлено фанерой. Угу.

– Внутрь, – сказал тот, у которого перхоть.

– Репейное масло, – сказал он, – и еще этот… как его? А, Head and Shoulders. Смешать, но не взбалтывать.

Бедняга сверкнул глазами, но промолчал.

– Люди, у которых проблемы, предпочитают их не признавать, – сказал он, – игнорировать. Тем самым как бы отрицая их существование. У вас перхоть. Жирная себорея. Репейное масло хорошо помогает.

В павильоне было еще холоднее, чем снаружи. На бетонном полу у дальней стены лежала подсохшая кучка, стыдливо прикрывшись обрывком газеты.

– Лучше места не нашли? – спросил он укоризненно.

Рядом со входом круглилось несколько чурбачков, переливаясь парчовой зеленью мха и багрянцем лишайников. Это кафе разорилось очень, очень давно, подумал он. Еще в начале девяностых.

– Ну и? – Он уместился на чурбачке. Снизу, от бетона, шел ощутимый холод.

Троица топталась рядом, переступая с ноги на ногу. Наверное, тоже мерзли.

– Да вы присаживайтесь, – сказал он и, вспомнив кучку, поправился: – Садитесь.

Один подтолкнул другого локтем. Он никогда не видел таких застенчивых похитителей.

– Почему бы вам не сознаться, – сказал наконец тот, который с порезом. – Этим вы сэкономите уйму времени. Тем более, мы и так все знаем.

– Тогда какой смысл сознаваться? – Он вздохнул. – Я вас понимаю. Тут холодно. Сыро. Вам наверняка хочется отлить. Когда холодно и сыро, обычно хочется отлить. Тем более, вы нервничаете. А когда нервничаешь, тоже обычно хочется отлить. К тому же сюда в любую минуту могут завалиться какие-нибудь отморозки. Вон там, у стены, битые бутылки. Правда, я думаю, для отморозков тут холодновато сейчас. Они, наверное, летом сюда любят приезжать, отморозки. Летом. На то они и отморозки.

– Не пытайтесь нас сбить с толку, – сказал тот, который с перхотью. – Они у вас?

– Что – у меня?

Хозяин ауди, запустивший тем временем руку в его сумку, растерянно взглянул на него.

– Это что?

– Рубашка, – пояснил он, – моя. Несвежая. Она вам не нужна. Если вам не трудно, затолкайте, пожалуйста, обратно.

Тот, что с порезом, держа на весу его ноутбук, тыкал в клаву озябшими пальцами. Видимо, он среди них считался самым продвинутым.

– Ничего нет, – сказал тот, что с порезом, разочарованно.

– А что вы ожидали найти?

Троица переминалась с ноги на ногу.

– Не притворяйтесь, – произнес, наконец, владелец ауди. – Ходите тут, во все лезете, делаете вид, что вас интересует какая-то там группа. Кого вы надеетесь обмануть? Нас? Не на тех напали! Мы-то знаем, за кем вы на самом деле охотитесь!

– За Ковачем? – осторожно спросил он.

– При чем тут Ковач! Не морочьте мне голову! Нам головы! Эта заметка в вечерке, эта выставка, весь этот шум!

– Ах, вот что. Постойте, я догадаюсь. Баволь! Мы здесь из-за Баволя. Я прав? Дневники Баволя?

Владелец ауди мрачно фыркнул через нос. Из ноздрей вырвалось облачко белого пара.

– Рано или поздно вы должны были вернуться, чтобы их забрать, – сказал человек с порезом.

Он уселся поудобнее на чурбачок и скрестил ноги. Получилось не очень устойчиво, зато вызывающе.

– Вот тут вы ошиблись. – Он оглядел троицу, стоявшую перед ним с видом провинившихся школьных хулиганов. – Забрать? Зачем? Я вернулся их уничтожить.

Человек с порезом дернулся и громко охнул. Этот был самый нервный. Человек с перхотью ткнул владельца ауди локтем в бок.

– Послушайте, – быстро заговорил тот, словно тычок повернул внутри организма некий рубильник, – вы делаете страшную ошибку. Баволь? – говоривший торопился, словно боялся, что его заставят замолчать, может быть, навсегда. – Неподготовленный, необразованный человек. Мыслит подкоркой. Образами. Что он мог понять в том, что вы ему транслировали? Все перепутал. Исказил. Показывал кому попало. Да, в таком виде эти записи, несомненно, представляли опасность для человечества. Но…

– Вы, конечно, иное дело? – любезно подсказал он.

– Мы – иное дело, – согласился его собеседник. – Мы специально готовили себя к миссии контактеров. Нет-нет, Баволь был талантлив, я вас понимаю… Но ведь никакой ответственности перед человечеством! Понимаете, никакой. Пьянство, беспорядочный образ жизни… Вы же, ну простите, в нас, в людях, не разбираетесь.

– Вот только врать не надо, – сказал он строго. – Баволь вообще не пил. И жил анахоретом. Баволь очень серьезно относился к своей миссии. И вот этого не надо. Насчет не разбираемся. Мы наблюдали за вами сотни лет… Да что там! Тысячи. Мы выбирали самых достойных. И передавали свои знания. По капле, ровно столько, сколько вы способны были принять. Мы…

Он подумал, подбирая красивую метафору, и сказал:

– Мы возделывали вас, как сад!

Херовые же из нас садовники. Но что выросло, то выросло.

– Мы понимаем, – торопливо согласился нервный.

– Вы сомневаетесь в правильности нашего выбора? Не двигает ли вами простая зависть? К физическому состоянию Баволя, хотя бы? Мы ведь его наделили большим запасом прочности.

– Да, – согласился нервный, – мы подняли его медицинские карты. У нас была своя рука в районной поликлинике. Человек не бывает настолько здоров, это неестественно.

Им тоже хочется, подумал он. А вслух сказал:

– Биологический возраст – ерунда. Для нас это не проблема. Гораздо сложнее было отводить от него опасности другого рода. Все бури двадцатого века.

– Да-да, мы понимаем, – сказал неврный, – но тогда, если он вам подходил? Тогда почему… почему вы устранили его?

– С чего вы взяли, что это мы?

– Но как же… – вытаращился нервный, – но как же, вот…

– Это не мы, – твердо сказал он. – Во вселенной тоже есть противоборствующие силы. Да, нашелся кое-кто, кто был заинтересован в его гибели. Тот, кого не устраивало, что человечество может все-таки, после всех бурь и потрясений, выбраться на верную дорогу.

Нервный переглянулся с тем, что с перхотью.

– Когда мы узнали, что Баволь погиб, – продолжил он, – нам пришлось срочно высылать эмиссара. Но сами знаете, что такое межзвездные трассы… я опоздал. Записи Баволя уже оказались в недобрых руках. Большего я не имею права говорить. А ведь при правильном подходе человечество могло бы влиться в семью разумов. Стать бессмертной лучистой энергией. Но у человечества есть враги!

– Он же гонит, – неожиданно сказал нервный. – Вот сука! Он не эмиссар.

– Вы что, и правда поверили? – Он мерзко оскалился. – Привет с Альдебарана, лузерки.

– А может, не гонит, – усомнился тот, что с перхотью. – Он и должен так себя вести. Теоретически. Хорошая подготовка, навыки манипулятора. Блеф двойного уровня.

– Анатомически-то он человек? – спросил нервный. – Или маскируется?

– Андроид, вероятно. – Владелец ауди оглядел его очень внимательно. – Или негуманоид. Вы же видите! Он не боится. Никаких эмоций.

– Но он, вон, дышит…

– Маскировка.

А ведь с них станется проверить…

– Послушайте, – сказал он терпеливо. – Это же бред. Выдумка. Какая связь с космосом? Какие эмиссары? Какие послания? Он же санитаром был, не знали? Эфир, морфий. Пенициллина не было, а морфия хоть жопой ешь. Отсюда и глюки. Нет никаких записей, Воробкевич все придумал. Раскручивает Баволя, вот и придумал. И про записи, и про хрустальный шар… Это пиар-кампания, понимаете? Пиар. Кампания.

– Тут-то вы и прокололись, – сказал властелин колец, до сих пор молчавший и лишь выпускавший нервно в холодный воздух облачка пара. – Передатчик у нас. Не знали, да? Покажи ему, Викентий.

Тот, что с перхотью, полез в карман пуховика. Карман был глубокий, Викентий шевелил там рукой нервно и осторожно и, наконец, извлек нечто, умещающееся в ладони и завернутое в мятую коричневую замшу.

Он смотрел, как Викентий бережно разворачивает замшу, и думал, что дело затягивается. Если он не придет на открытие, Воробкевич обидится. К тому же надо успеть зайти за Мариной.

– Вот. Руки держите за спиной, – сказал нервный.

– Только он разбит, – сказал Викентий, – не уберегли. Не сохранили. Жаль.

На ладони Викентия, в мягкой бурой шкурке лежало хрустальное яйцо. Надбитое, словно бы кто-то, пытаясь надколоть скорлупу, не рассчитал и слишком сильно тюкнул о край стола. Трещины обегали мягко светящуюся поверхность, но все равно было видно, что там, в молочной опаловой глубине, что-то движется.